Он стал знаменит в один миг, но этот миг был связан с потерей Россией "солнца русской поэзии" - Пушкина. Сама дуэль как средство защиты своего имени и достоинства запечатлелась в душе Лермонтова и порой круто поворачивала его жизнь. Хорошо еще, что дуэль с Барантом не стала роковой: поскользнулся француз. Лермонтова за дуэль арестовали, распорядились определить для службы в пехотный, воюющий на Кавказе полк, а Барант, как и Дантес, благополучно и без помех отбыл за границу... А бабушка, незабвенная и любимая Елизавета Алексеевна, будучи в Петербурге рядом по просьбе самого внука - не раз отводила от него и другие происки Судьбы. Это было единственное в мире существо - по-настоящему, всем сердцем любившее Поэта, который вопреки всем наветам и пересудам отвечал ей такой же искренней и глубокой любовью.
"Прощайте, милая бабушка, будьте здоровы и покойны на мой счет, а я, будьте уверены, все сделаю, чтоб продолжить это спокойствие. Целую ваши ручки и прошу вашего благословения. Покорный внук М.Лермонтов" - вот так заканчивал он письма к ней с Кавказа.
В три года он лишился матери Марии Михайловны, в 15 - отца Юрия Петровича Лермонтова. Хотя отец после смерти жены вынужден был по настоянию Елизаветы Алексеевны оставить дом и сына. Отец любил Михаила, ценил его рано проснувшийся дар и дорожил очень редкими встречами с ним. А сын помнил эти счастливые мгновения жизни всегда, так же, как и песни матери, которые слышал в детстве. По сути, при любящей бабушке он вырос сиротой, поскольку память о родителях всегда была связана с душевной болью. И естественно, что он чувствовал себя, даже будучи взрослым, - больше внуком, чем сыном. (Хотя, как известно, у Елизаветы Алексеевны был отнюдь не ангельский характер, о чем говорит один поразительный для того времени случай. Получив известие о гибели дорогого Миши, бабушка сняла со стены семейную реликвию - старинную икону Спаса Нерукотворного - и велела унести ее подальше от себя, в сельскую церковь: мол, сколько молилась на нее, просила уберечь Мишеньку, - и все напрасно!..)
А роковая судьба подбиралась все ближе, и молодой, неопытный Михаил, войдя в светскую жизнь, полную лицемерия и условностей (еще вчера обласканный домочадцами, любовавшийся непостижимо прекрасным звездным небом и щемящей душу родной природой в Тарханах), почувствовал себя чужим на этом "празднике жизни" с его легковесной и временной красотой, с его мнимыми ценностями и сомнительными страстями. И, как это бывает с подростком в чужом и холодном дому, он замкнулся. Он часто невпопад говорил, когда его вынуждали отвечать. И раскрывался во всей глубине и красоте своей души, только когда чувствовал искреннее к себе внимание и расположение.
Вот почему так разнородны отзывы о нем современников. Больше того, один и тот же человек в разное время мог иметь о нем совершенно различное мнение. "... Я ни разу не слыхал от него ни одного дельного и умного слова. Он, кажется, нарочно щеголяет светскою пустотою", - говорил проницательный Виссарион Белинский. И вот они встречаются вновь после дуэли Лермонтова с Барантом. "Я смотрел на него, - рассказывал великий критик известному редактору Панаеву, - и не верил ни глазам, ни ушам своим. Лицо его приняло натуральное выражение, он был в эту минуту самим собою... В словах его было столько истины, глубины и простоты! Я в первый раз видел настоящего Лермонтова, каким я всегда желал его видеть... Боже мой!.. Какая нежная и тонкая поэтическая душа в нем!.." Если даже Белинский далеко не вдруг разглядел истинного Лермонтова, то что говорить о тех, кто завидовал - и таланту, и острому уму, и внутреннему достоинству?
А колесо Судьбы поворачивалось все тяжелее и неотвратимее.
Конфликт двух начал - небесного, творческого и земного, грубого, чуждого обнаженно уязвимой душе - подвигался к своему роковому разрешению. И по иронии Судьбы исполнителем дьявольской роли стал Мартынов, давний товарищ еще по учебе.
Закрутить интригу, вынудить поэта на дуэль, учитывая его характер, - труда не составило. А многие даже утверждали, что Лермонтов сам искал пули - и на службе в полку, и в обыденной жизни. Ссылаются и на Печорина. Но в отличие от своего героя, действительно во многом напоминавшего автора, Лермонтов в последний приезд в Петербург был полон творческих замыслов, думал после отставки издавать журнал, поднимать с его помощью новую русскую литературу. Уже вышел томик его стихов и первое издание "Героя нашего времени". Приходил не только литературный, но и жизненный опыт... Но здесь, в Пятигорске, он ясно ощутил, как затягивается петля на всей его жизни. И ничего уже поделать не мог. И знал, что будет с ним, - дар пророчества не подвел. Храбрый воин - и с лживым петербургским светом, и на горной боевой тропе - уже не в силах был остановить колесо Судьбы. И только счастливый случай мог отодвинуть роковую дату. Но случай не представился - и пуля прошла навылет, и вовсю хлестал грозовой дождь, и рядом не оказалось ни врача, ни коляски...
Среди последних стихов, вписанных в записную книжку, подаренную В.Ф.Одоевским, были "Пророк" и "Выхожу один я на дорогу..." И то, и другое уже дышало будущей драмой, уже переходило в иное время - время бессмертия поэта. А душа его снова просилась туда, где он открыл для себя и полюбил Россию, хоть и "странной" любовью - туда, где расцвели его талант и сердце, полное добра и света. Сердце, что так редко находило в земной жизни отклик, делающий его счастливым...
... Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
И темный дуб склоняется над его могилой в Тарханах, и жизни силы явственны в каждой строке его произведений, и голос любви к нему и его поэзии оберегает его покой.