- Василий Семенович, неужели возраст никак не ощущаете?
- Не чувствую себя стариком ни по каким параметрам!
- Как удается?
- В теннис, извините, не играю, дзюдо тоже не занимаюсь. Президентские игры не по мне. Я ведь из простой крестьянской семьи. У меня отец и мать по три класса окончили, мама даже расписываться не умела. Просто я каждое утро делаю зарядку. Чтобы в этой жизни что-то успеть, а я еще хочу успеть, надо себя физически обеспечивать - осознание этого тоже приходит с возрастом.
Ланового можно любить или не любить, но не считаться с ним нельзя. Главный наказ Вахтангова, учителя своих учителей, - быть в искусстве собой - он выполнил. Максималист Василий Семенович полный. Упрямец ужасный. Бывает резок в суждениях страшно. Как бывает и страшно обидчив. Правда, чаще обижается не за себя, а, скажем, за Пушкина или Чехова, которых понимают, по его разумению, "не так". Этих писателей он обожает и ни одно из перечисленных качеств не считает грехом.
- Как-то так жизнь удалась, что позволяла иметь свое мнение. Наверное, если б загнали в угол, я бы не был таким...
Но таким он стал, как утверждает, потому что "делом занимался и не вилял". А дело он знает хорошо. 46 лет прослужил в Вахтанговском театре и верен этому Дому до самозабвения. Понимает театр только как Дом и готов защищать его, что называется, с оружием в руках. Воевать Лановой любит.
При его темпераменте и честолюбии никогда не был "деятелем". Хотя мог быть. Для политической жизни он человек неудобный. Негибкий. Связываться с ним боятся - договориться нельзя. Хотя периодически зазывают - то в партию какую-нибудь, то на выборы. Но он убежден, что власть творческого человека портит.
- Сначала - это обязательно компромисс, потом - непременно больная совесть. Лучше уж на охоту съездить или книжку почитать, в земле покопаться или бездомную собаку пригреть.
Если уж Лановой чего-то не любит, то не любит. У него принципы. Его и не любят, по-моему, за это. Хотя как можно не любить "национальное достояние"? Японцы так называют своих самых любимых и народных артистов. А мы все еще стыдливо берем эти слова в кавычки. Да если бы он даже сыграл только одного Ивана Варавву в культовом фильме "Офицеры", то народ бы носил его на руках.
В 70 лет он мог бы уже с чистой совестью только принимать поздравления. Заслужил. Но он вечно куда-то бежит, едет, летит, словно боясь еще чего-то в жизни не успеть. Пытаясь объяснить эту буйность темперамента, я наткнулась на воспоминания Ланового о Цецилии Мансуровой, первой вахтанговской Турандот: "Она была, безусловно, самой поэтической актрисой, какую я когда-либо видел! При этом она была "во плоти", не оторванной от земли, а с точным знанием "жизненных нагрузок". Но при этом она всегда была "над землею", в сфере высоких человеческих помыслов и чувствований". В сфере высоких чувств и поэзии, но во плоти и с точным знанием жизненных нагрузок - это и есть Лановой.
Свое удачное начало он объясняет просто: "Меня передавали из рук в руки очень талантливые, бескорыстные, добрые люди".
Первым из "добрых людей" оказался режиссер Сергей Штейн, руководитель театральной студии ДК ЗИЛа, в которой Лановой провел счастливые 10 лет. Затем его подхватили педагоги по Щукинскому училищу - Цецилия Мансурова и Рубен Симонов, главный режиссер Вахтанговского театра.
За свою творческую биографию Лановой прожил не одну жизнь. Прошел сквозь несколько эпох. Бывал убит, но бит - никогда. Даже проигрывая, оставался победителем. Были среди его героев ребята современные и "трудные". Такие, например, как Валентин Листовский (фильм "Аттестат зрелости"), Лешка Максимов ("Коллеги"), Олег Тулин ("Иду на грозу"). Были советские руководители всех рангов и сортов, идеологи перемен и партийные ретрограды (спектакли "Равняется четырем Франциям" и "13-й председатель", фильмы "Картина", "Крестоносец-2", сериал "Мелочи жизни"). Были особы венценосные: римлянин Цезарь ("Антоний и Клеопатра") и английский король Генри ("Лев зимой"), русский царь Александр ("Незримый путешественник") и советский революционер Троцкий (спектакль "Брестский мир"). А какие были военные! Павка Корчагин, маршал Гречко, тот же Иван Варавва, даже Дзержинский был ("Шестое июля"), белый офицер Яровой, полковник Костенко с "Петровки, 38" и летчик Албунин ("Приступить к ликвидации")... В жизни они бы, наверное, не подали друг другу руки. Но Лановой примирил их - это были главным образом настоящие мужики, для которых понятия "честь" и "долг" - не пустой звук.
С блеском, как это умели только вахтанговцы, играл он и фрачных красавцев - Анатоля Курагина в "Войне и мире" Сергея Бондарчука, Алексея Вронского в "Анне Карениной" Александра Зархи. В одном обезоруживала откровенная порочность, в другом - страсть. И в обоих - порода. Однако, когда кино видело в Лановом только "героя-любовника", это его раздражало, а разговоры о его красоте всегда немножко обижали. Ходить бы ему в принцах лет 20: после Калафа из "Принцессы Турандот" принцы пошли косяком. Другой бы радовался, а он роптал. Поэтому учился и полюбил играть стариков. Однажды даже выпросил у Симонова роль "восьмисотлетнего" учителя танцев в "Золушке".
В молодости ему бы очень подошли слова, что написал Михаил Чехов о своем друге Вахтангове: склонен к романтизму, ум никогда не был абстрактным и сухим, мысли всегда исходили из сердца. С возрастом Лановой не растерял этих качеств. Но добавил к ним Тему, которая волнует его постоянно и о которой он думает, читая Пушкина и Бунина, Чехова и Гумилева, даже Набокова и, особенно, Цвейга: человек - лишь временный жилец на этой земле в декорациях вечности, но ему дано мужество, чтобы смотреть правде в глаза, и воля, чтобы преодолеть забвение.
- К своему юбилею вы подготовились более чем основательно. Уже в декабре вышел спектакль Николая Пинигина "Фредерик". А ведь еще десять лет назад вы мечтали сыграть в свой юбилей совсем другую роль - трагического Маттиаса Клаузена из пьесы Гауптмана "Перед заходом солнца".
- Да, мечтал, но Михаил Александрович Ульянов, художественный руководитель нашего театра, тогда мне сказал: "Молодой еще". Хотя Клаузену не было, кажется, и 60. Может быть, и прав был Миша. Вот сейчас ношусь, как угорелый, по сцене и счастлив, когда слышу смех публики. Сюжет пьесы Эрика Шмитта - замечательный, все крутится вокруг театра, вокруг любви к театру, и, мне кажется, есть в этой постановке что-то вахтанговское.
- А еще вы ведь выпустили альбом из четырех CD-дисков, который можно считать самым полным вашим "собранием чтецких сочинений".
- Я страшно рад, что на эти диски попали не только мой любимый Пушкин ("Медный всадник" и "Метель"), но и мало игранный мной в театре Чехов, и Бунин, тексты которого всегда, мне кажется, полны высокого смысла, а гордость красотой России, увы, никогда неотделима от презрения и боли по поводу ее "окаянства". Я это понимаю. Меньше понимаю (смеется), как затесались в эту компанию Набоков и Цвейг, которых я, признаюсь, не слишком любил прежде. Может быть, поэтому теперь мне так дороги набоковский рассказ "Музыка" и новелла Цвейга о композиторе Генделе. Он ведь буквально восстал из мертвых, встал со смертного одра, чтобы написать своего великого "Мессию"!
- Когда у актера такая богатая и счастливая биография, как у вас, как-то даже нелепо спрашивать: а что бы вы еще хотели сыграть?
- Представьте себе, я много чего хочу. Я не наигрался! Но теперь хочу играть то, что хочу. Имею право? Вот сыграл же Этуш к своему юбилею "Дядюшкин сон". И молодец! В возрастных ролях есть мудрость, ощущение прожитой жизни. В мои 70 уже трудно восторгаться какой-нибудь чепухой и тратить на это силы.
- А нет ощущения, что и опыт есть, и мудрость, а что-то ушло безвозвратно и этого жаль безумно?
- Конечно! Как говорит мой Абель Знорко из спектакля "Посвящение Еве": "Жизнь - это обман. Нас помещают в нее, не спрашивая нашего согласия, и выставляют вон против нашей воли. Едва нам кажется, что мы что-то обрели, как это "что-то" исчезает. И любим мы всегда лишь призраков, а все остальные для нас - загадка, которую нам никогда не разгадать".
- Похоже, мужчины стареют гармоничнее женщин...
- Спокойнее, скажем так: женщины - это Везувий! Все болезненней, все трагичней.
Когда Иосифу Толчанову, педагогу Ланового, исполнилось 90, он на своем юбилее сказал: "Друзья мои, я не чувствую возраста. Когда мне исполнилось 50, у меня были трагические предчувствия, в 60 я задумался, в 70 - удивился, в 80 - был потрясен, а сейчас - мне просто смешно, и я счастлив". Не удивлюсь, если и от Василия Ланового услышу когда-нибудь нечто подобное.