Пианистка Екатерина Мечетина - о музыке в душе и горячих точках
В Рождество, когда даже у муз каникулы и концертов минимум, знаменитая пианистка Екатерина Мечетина сохраняет верность публике и из года в год играет сольные программы. Вот и на этот раз исполнила в Большом зале консерватории романтические сочинения Шопена, Шумана, Шуберта и Листа. А потом мы с Катей побеседовали о том, может ли искусство защитить людей от «хищных вещей века».
— Откуда идея рождественских концертов?
— Когда три года назад мне предложили концерт в Большом зале консерватории 6 января, я немножко обомлела: ведь каникулы! А потом сообразила: это же сочельник, здорово! В любом случае я в эти дни пашу: в консерватории занятий со студентами нет, житейский балласт минимальный, можно вволю заниматься на рояле. А тут тебе еще стимул поработать! Впрочем, готовая программа у меня уже была, надо было только придумать изюминку — тогда и нашелся этот волшебный бис из Баха, ангельская мелодия арии из 208-й кантаты...
— Чем запомнился 2014 год?
— Большим туром по Дальнему Востоку, где между концертными точками приходилось ехать по 40 часов на поезде: велика Россия и ее Транссибирская магистраль! Потом были Китай, Япония — это ностальгия, детские воспоминания о концертных турне по этой стране, и вот я вернулась в нее через 16 лет... Еще была работа в жюри на детском конкурсе Дениса Мацуева в Астане: уровень высочайший, изумительные ребята — грузинский мальчик Давит Хрикули, белорус Владислав Хандогий: Оба потом ярко выступили и на моем любимом телевизионном конкурсе «Щелкунчик», Владислав его выиграл. Побывала я и на «Дельфийских играх» в Волгограде. Играла в концертах в честь 25-летия фонда «Новые имена», 10-летия фестиваля «Крещендо» и даже вела их.
— Перед Новым годом я слышал вас в концерте, где впервые прозвучали «24 прелюдии и фуги» Всеволода Задерацкого.
— Это потрясающая личность и судьба. Выпускник Московской консерватории и юридического факультета Московского университета, ученик Танеева и Ипполитова-Иванова, получивший приглашение стать музыкальным воспитателем цесаревича Алексея: Потом — революция, участие в Гражданской войне в армии Деникина, красный плен, жизнь в котором ему сохранил лично Дзержинский. Череда обысков, арестов, ссылка в Магадан, где в нечеловеческих лагерных условиях он совершает невообразимое: на клочках бумаги, телеграфных бланках, папиросных коробках пишет цикл «24 прелюдии и фуги» — первый в истории после Баха такой опыт! Хиндемит и Шостакович были уже позже: Жаль, что наши издатели так нелюбопытны — полвека сын композитора, музыковед, стучался во все двери, предлагал посмотреть рукописи. Еще поразительнее, что от Всеволода Петровича остались потрясающие рассказы, наброски романов — не уничтожь большевики в 1926 году большую часть его произведений, мы бы, наверное, говорили о нем сегодня как о прозаике масштаба Бунина.
— Я слышал вас еще в одном проекте, связанном с невероятной историей, — «Ленинградцы: 900 дней во имя жизни».
— Да, это концерт в Колонном зале Дома союзов. Звучала музыка, тоже впервые извлеченная из архивов. Больше 70 лет произведения Бориса Асафьева, Александра Каменского, Юлии Вайсберг и других композиторов — мучеников блокады, написанные на грани между жизнью и смертью, почему-то общество не интересовали: Представляете, что чувствует исполнитель, первым предлагающий их публике! Это рукопожатие через поколения. И это чувство стократно усилилось, когда мы потом повторили программу в Петербургской филармонии: Еще подумалось: исполнить бы ее по всему миру! Сейчас люди в соцсетях помещают у себя фразу «Я с Шарли». Но болью переполнена вся планета. А кто с Одессой, кто с Донбассом? Кто с детьми, которые гибнут в горячих точках?
На днях мне позвонила женщина, которую знаю с моих восьми лет. Она из Луганска. Оказывается, они хотят в апреле провести фестиваль Чайковского. И зовут меня. Вот тут я поняла, что наш народ ничем не сломить. Правда, честно скажу: внутри у меня немножко оборвалось. Это ведь не то, что съездить в Тверь или даже на Дальний Восток. Это опасно. А еще больше боюсь вот чего: люди по-разному понимают происходящее. Вспомните, как был воспринят некоторыми поступок Анны Нетребко, поддержавшей Донецкую оперу. Ей приписали чуть ли не симпатии к террористам, хотя в том, что она сделала, не было никакой политики, только желание помочь коллегам.
— Я тоже наблюдал, как некоторые артисты мнутся с ответом на вопрос, не собираются ли они дать концерт в Крыму. Им же потом ехать на Запад с гастролями. Или уже не ехать...
— Но я уже выступала в Севастополе. В сентябре, когда Министерство культуры и наша родная Московская филармония подарили городу рояль «Стейнвей». Я как раз его открывала. Какие были лица у людей! Они этого рояля ждали еще от украинского государства 20 лет. У них был совершенно убитый инструмент, из-за чего к ним никто не ездил. А еще они мне признались: мы счастливы оттого, что можем свободно говорить и писать по-русски. А что касается санкций... Вспомните ответ Рос-троповича министру Фурцевой, когда она пригрозила, что его не будут выпускать за границу за предоставление приюта Солженицыну. Он сказал: «Не знал, что выступать для своего народа — наказание».