От книг сегодняшних тридцатилетних слишком часто остается именно это послевкусие
Пока спорили, к лицу или нет россиянам справлять Валентинов день, в стране возникла элегантная и вполне патриотичная альтернатива западному празднику — День книгодарения. Помимо еще одного повода погрузиться в интригующий мир литературы, это ведь и хороший случай поговорить о положении книжного рынка, который усиленно импортозамещается «новой искренностью» и прозой тридцатилетних. Что означает это засилье исповедальных «эго-документов» часто женского происхождения — импульс вперед или кризис творчества, и всегда ли культивируемая на страницах сегодняшних книг боль — художественный факт?
Девичий писательский призыв, взявший в кольцо нынешний литературный мейнстрим, полон свежих сил, красив, пристрастен к черноте и неотвратим, как окружающий нас искусственный интеллект, соцсети и химические полуфабрикаты в магазинах шаговой доступности. Десятое за сезон новое имя, внушительный список премиальных номинаций — и названия, будто соревнующиеся в депрессивности: «Вечер уносит мёртвые листья», «В небо упали желтые листья»... Или вот совсем душераздирающее: «Мама, я съела слона».
Жанр, иронически определяемый как «травма-рана», более академичная часть критики называет «новой искренностью» и напоминает, что он близок к неосентиментализму, концептуализму, имеет терапевтический эффект и ведет начало от талантливой французской нобелиатки Ани Эрно, нашей не менее яркой Оксаны Васякиной и какого-то затесавшегося между ними норвежца. Круг тем определен читательским спросом и очень близок к психологическому нон-фикшну: травмирующие детско-родительские отношения, домашнее и сексуализированное насилие, аутизм, СДВГ (синдром двигательного возбуждения и гиперактивности) и РПП (расстройства принятия пищи, т. е. попросту обжорство или патологическое голодание)... Да, еще сталинские репрессии, популярно разжеванные для подростковой аудитории — такая современная замена детской Библии. Тем, кто привык, что настоящий писатель бородат, желчен, обременен пагубными зависимостями и до сих пор счастлив знакомством с Андреем Битовым, стоит отринуть стереотипы и подписаться на блоги новых надежд русской словесности. Там обычно и аудио-фрагмент, и интерактив: «Угадай авторку по цацкам». Вот что с ними, «авторками», делать? Попробуем читать...
Начнем с новинки «АСТ» — «нетолстого романа» Светланы Павловой с отсылающим к Кнуту Гамсуну заглавием «Голод». Героине Лене тридцать лет, у нее «понятная сложившаяся жизнь: карьера, ипотека, вечеринки, друзья. А ещё — булимия: уже больше десяти лет она сидит на диете, срывается, снова голодает — и так по кругу», — пытается заинтриговать издательская аннотация. Ладно, оставим в покое фабулу и вспомним Юрия Лотмана, утверждавшего, что в художественной структуре текста не менее важен язык. «Я лежу на полу, ноги задраны на стену. Где-то писали, что так сходят отёки, а значит, лишние объёмы. Я смотрю в потолок и надеюсь, что как только объёмы уйдут, придут красота, счастье, уверенность в себе. Достойная нормальная жизнь». Дальше Лена рассуждает про пустоту, которую надо занять кем-нибудь или чем-нибудь, «скроллит в приложении» и делает заказ. Он принят — и вуаля: «по Тверской мчится курьер Санжар», который везет «три пачки вафель, ведро мороженого Mӧvenpick, кило халвы, арахисовую пасту, орешки со сгущёнкой». Думаете, дальше будет, в депрессивном скандинавском стиле, шепот крови, мольба костного мозга, поедание карандаша и собственного пальца, скитания по Кристиании (ладно, по Тверской), бравада и отчаяние? О нет, Лена поссорится с Санжаром и Хушрузом, пожалуется в «саппорт» и все-таки поест. Если бы не сюжетная арка в конце, вышел бы крутой абсурд. Но героиня познакомится с мужчиной, страдающим клептоманией, излечится от РПП (см. выше) и превратит «идею любви к себе из банальности и трюизма в правило жизни».
Пожелаем Лене удачи и откроем другой блистательный дебют — повесть о пятнадцатилетней шахматистке «Мама, я съела слона», принесший ее автору Дарье Месроповой третье место премии «Лицей». Снова расстройства пищевого поведения, больница и созерцание больничной мухи, серый дождь за окном, соседка на капельнице, какой-то Артем Николаевич и мама, которую нужно спасать. Еще «заляпанное мылом зеркало, из которого на Веру смотрит наливной прыщ».
Ну ладно, пусть скучная Вера лечится, а муха ползает. А мы обратимся к более живой героине Даши Благовой из номинированного на «Нацбест» и «Ясную Поляну» романа «Течения». Ее «толстокожая, как южная груша» Настя, уроженка «дыры» (Краснодара, между прочим), страшно горда собой — она поступила на «карамельный, завитушчатый» московский факультет. Тут вам и личность — девчонка амбициозна и нахраписта, и сочные как «южный бургер» метафоры — то солнечный сок прольется внутрь стеклянного купола, то ореол успешности слетит луковой шелухой, а то и вовсе приобнимет «похожая на больную селедку» девушка Люба. Нет-нет, никаких васякинских страданий, просто прилипчивая товарка по общаге, от которой не получается отделаться. Едко, характерно, наглядно... если б опять не подкачал сюжет — «спасительная дружба оборачивается болезненной зависимостью, Настя все больше чувствует одиночество, погружаясь в отчаяние и депрессию». Неудача издательского маркетинга? Да нет, замысел автора: «Я мечтала писать в афишу, и редакторка предложила придумать темы, и я предложила виктимблейминг. Вы не представляете, сколько девушек в соцсетях захотели об этом безопасно и доверительно поговорить», — рассказывает на своих презентациях Даша Благова. К слову, за заковыристым «виктомблеймингом» скрывается «перекладывание вины с насильника на жертву». Когда, грубо говоря, тебя бьют по физиономии, приговаривая: сама виновата. Вполне жизненно, увы...
Критика (кто говорит, что она у нас отсутствует?) на подобные эго-документы смотрит по-разному. Порой сочувственно — по мнению Галины Юзефович, «многообразие личных историй стало питательной средой для литературной полифонии, где каждый писатель может говорить о своем, а каждый читатель волен присмотреть себе что-то, с чем будет готов себя соотнести». Андрей Рудалев, автор книги «Четыре выстрела», находит, что феномен женского призыва — не столько литературного, сколько организационного и конъюнктурного свойства. «Также можно рассуждать о нынешних голливудских циркулярах и стандартах, чтобы из каждого гендера по твари присутствовало и с обязательной феминистской линией». А вот писатель и критик Вадим Левенталь предполагает, что поклонники «авторок» просто не открывали хороших книг. «Они хоть что-нибудь читали? Фаулза? Ивлина Во? Сашу Соколова? Доктороу? Кого угодно. Неужели человек, хоть раз прикоснувшийся к чуду, может потом всерьез с вдумчивым видом жевать бумагу?»
«Когда литературе трудно, начинают говорить о читателе», — отмечал Юрий Тынянов в статье «Промежуток». Знаменитый литературовед, пушкинист, представитель школы русского формализма считал, что назойливая эксплуатация популярных тем сопутствует всем кризисам литературы. Даже маркирует их. Однако эти «страшно актуальные», «важные», «перегретые» сюжеты из прикладной медицинской и психологической литературы, весь этот абъюз, виктимблейминг, аутизм, РПП и СДВГ сами по себе никак не могут создать пространство художественной реальности. Как документальность и обращение к личному опыту не делают текст книгой. Искусство все-таки призвано не отображать, а преображать реальность, литературная личность интересна не травмой, а рефлексией и глобальной судьбой.