- Если позволите, начну с того, что ваш соотечественник Донатас Банионис как-то заметил, что не является поклонником вашего искусства. Вас это не обижает?
- Поначалу это меня обижало, но потом я понял, почему мой театр непривычен для него. Он слишком метафоричен, это не чисто психологический театр, а какая-то его ветвь. Я допускаю, что и другим людям мои спектакли могут не нравиться, и это нормально.
- И тем не менее вы не устаете ходить непроторенными дорожками. Ну кто бы еще из режиссеров додумался инсценировать поэму Донелайтиса "Времена года" с ее сложной философией, христианской моралью.
- Но ведь ставят театры "Фауста" Гете, а это тоже своего рода Библия. У Донелайтиса очень сложный поэтический ряд, причем писал он на старолитовском, который уже забыт и даже не каждому литовцу понятен. Я заметил, что в Москве в отличие от Вильнюса "Времена года", поделенные на два вечера, зрители воспринимают не в виде поэмы, а как мифологический спектакль, где главное - это действие, живые картинки повседневного литовского быта...
- А как ваши спектакли воспринимают в Сингапуре, где вы гастролировали, ведь зрители ничего не знают о жизни литовских крестьян?
- Великолепно. Я сам этого не ожидал. В основном к нам приходили студенты, они очень любопытны, все читают. Если идут на Чехова, заранее читают его пьесы, если на "Макбета", то штудируют Шекспира.
- Скажите, на ваш взгляд, сегодня молодежи нужно театральное искусство?
- Чем больше я живу, тем больше убеждаюсь - искусство вообще мало кому нужно. По некоторым подсчетам, в России ходят в театры всего лишь пять процентов населения, так что делайте выводы сами. Публика перестала читать книги, а если читает, то в основном что-то утилитарное. Это не может не сказываться на уровне театра, поскольку, с одной стороны, он зависит от литературы, а с другой - от вкусов публики. Вот и стоишь в раскорячку...
- Но деньги-то вам дают на спектакли?
- Раньше "новые литовцы" подбрасывали средства на оформление, костюмы. Теперь такого нет.
- То есть вы хотите сказать, что даже для Някрошюса жизнь в театре - далеко не сахар?
- Она никогда не была сахаром, а от того, что якобы я знаменитый, мне легче не становится. Республика-то у нас маленькая. Если ты ушел со скандалом из театра, то об этом знают все, и за тобой закрепляется звание скандалиста. Что с этим поделаешь? Разве только уехать куда-нибудь подальше... Я бы мог сейчас пойти служить в государственный театр, но там 250 артистов и с ними надо как-то справляться. Это не по мне, потому что в этом случае силы уходят не на творчество, а на коловращение. Мне кажется, режиссером легче работать в опере, чем в драме. Приехал, сказал, и даже неважно, что сказал, главное - чтобы солисты в ноты попадали и дирижер был хороший.
- Даже в случае с вами, когда вы ставили в Большом театре "Макбета"?
- А что я? Просто был подписан контракт о переносе моей постановки "Макбета" во Флоренции на сцену Большого. Один в один. Если бы я не согласился, то приехал бы мой ассистент и сделал все без меня. И я бы ничего не мог изменить. Немного подумав, решил: уж лучше этот перенос сделаю сам, по крайней мере потом обижаться будет не на кого.
- У вас еще есть предложения по части постановок новых опер?
- Да, в Европе мне сделали два хороших предложения. Но это значит - на долгий срок расставаться со своей труппой, которая в мое отсутствие будет в простое, а ведь актерам тоже надо зарабатывать деньги...
- Вы знаете, сколько ваш продюсер зарабатывает на вашем театре?
- В самом начале я пытался это узнать, но так и не смог. 12 лет он работает с нами, но я так и не знаю о его доходах. Теперь говорят: это коммерческая тайна.
- Но что такое тупик в режиссуре, вы знаете?
- Знаю, это "Гамлет". Если поставить "Гамлета", тогда можно сказать, что ты все сделал и можешь уйти из профессии, потому что ответил на все вопросы себе и миру. Это в случае, если ты действительно ответил на все вопросы, поставленные Гамлетом...
- Получается какой-то замкнутый круг: хорошо поставил "Гамлета" - тупик, потому что ответил на все вопросы, плохо поставил - тоже тупик, ибо не смог ответить на все вопросы.
- Примерно все так в моей профессии и выглядит.
- Когда вы начинали учиться у Андрея Гончарова, то предполагали, что будет так трудно? Скажите, он сильно на вас повлиял?
- Он дал мне очень многое, и, несмотря на свою внешнюю свирепость, внутренне был добрым человеком. Когда видел, что кому-то из нас плохо, никогда не усугублял ситуацию.
- И с вами тоже?
- Я про себя не говорю, хотя я у него не был любимым учеником...
- О ваших взаимоотношениях потом легенды слагали, рассказывая, как гончаровский троечник превратился в мастера.
- Не будем сгущать краски... И тем не менее именно он научил меня той системе видения материала, которым я сейчас владею. Да, наверное, он говорил лучше, чем делал спектакли, но как он это говорил... Гончаров был настоящий русский барин.
- Барин?
- Так мне по крайней мере казалось. Он никогда ни перед кем не прогибался, не заискивал, внушая нам: ни у кого ничего не просите, сами придут и дадут. Вот я и пытаюсь следовать его наказу, но не всегда получается.
Беседу вел