Проявляются, добавим, ярко и полно: ведь музыки - и прекрасной - Эшпаем написано очень много. Это симфонии, инструментальные концерты, украшающие репертуар лучших солистов мира - скрипачей, гобоистов, саксофонистов... Это балеты, оперетта, хоры. Это джаз, музыка к 60 фильмам. Наконец, это немеркнущие песенные хиты: "Мы с тобой - два берега", "А снег идет", "Я сказал тебе не все слова" с их неповторимо эшпаевской, с первых звуков узнаваемой интонацией - простой, изящной, трогательной.
Негромки и все песни Эшпая о войне.
Неужели это будет:
Тишину услышат люди, -
Ах, какая будет тишина!
Это строки песни из фильма "Майор Вихрь" - об освобождении Варшавы от фашистов. Там, недалеко от польской столицы, начал воевать в декабре 1944 года и сам будущий автор мелодии Андрей Эшпай. Родион Щедрин назвал ее "мелодией века"...
Но хоть и удостоен музыкант орденов Отечественной войны, Красной Звезды и многих других высоких наград, "разговорить" его на военные сюжеты оказалось не так-то просто.
- ...Настоящие герои лежат в земле, - с горечью говорит Андрей Яковлевич. - И мой чудный брат Валя, в 19 лет погибший под Ленинградом. И мои друзья, с которыми воевали в одном взводе разведки.
- После войны сами немцы, уже в иных ситуациях, высоко оценивали ваше владение их речью. Кажется, с юности вы собирались посвятить себя изучению языков?
- Нет, не собирался. Но моя мама Валентина Константиновна, учительница русского языка и литературы, с детства внушала нам с Валей, что культурный человек должен знать, помимо родного, три языка - французский, немецкий и английский. Именно в такой последовательности. Валя был очень серьезный, трудолюбивый, а я неусидчивый, поэтому он знал языки гораздо лучше меня. У меня же была мечта - стать летчиком. И я чуть было не стал им в первую же военную зиму. Тогда мы думали, что война закончится очень быстро, поэтому в эвакуацию в Мариинский Посад под Чебоксарами я даже не взял зимнюю одежду. И вот в 30-градусный мороз надеваю демисезонную куртку, становлюсь на лыжи и проделываю путь в 34 километра до Чебоксар. Там как раз появилась авиационная часть. В нее я и решил обратиться с просьбой, чтобы взяли меня на выучку. Но наутро последовала команда авиачасти сниматься и перелетать на другое место. Меня снабдили гусиным жиром, я намазал им обмороженное лицо и вернулся домой ни с чем. Вскоре меня призвали в армию, и я стал курсантом Чкаловского пулеметного училища. Однажды появился подполковник Алексеев и объявил, что фронту нужны переводчики. Всех посадили писать диктант. Мне не хотелось идти в переводчики, но совесть не позволила нарочно насажать ошибок... Через три месяца я был отправлен под Варшаву. Там, у Вислы, на Магнушском плацдарме и началась моя фронтовая жизнь.
Попал в 608-й полк Первого Белорусского фронта. Но в Варшаве боев не было - она вся лежала разрушенная. А затем была Померания, потом - Берлин. Когда в нашем взводе разведки убили командира, то вместо него назначили меня и перед самым берлинским сражением мне дали "полного" лейтенанта.
С декабря 1944 по май 1945-го прошли две вечности: первая - от Варшавы до Берлина, а потом, с 24 по 30 апреля, когда наш взвод участвовал в боях за германскую столицу. Бои были страшные, немцы сражались фанатично. На стенах надписи "Мы никогда не капитулируем!", "Берлин останется немецким!", "Лучше смерть, чем Сибирь!". 30-го нас вывели с передовой, потому что в живых из всего взвода оставалось 5 человек... Я забрел в подвал какого-то дома и крепко уснул. В первый раз за все время. Потому что на войне по-настоящему не спишь: в каждом человеке сидит страх. Его никто не показывает, тем более не говорит о нем. Но он есть. Мой друг Володя Никитинский был ранен в бою и умер у меня на руках. Другой мой товарищ, Гена Новиков, ехал на лошади по берлинской улице. Его сразила пуля немецкого снайпера... Это случилось в последние дни, в последние часы войны. И я написал маме открытку: бои такие тяжелые, что следующей почты от меня, вероятно, долго не будет. Столько смертей кругом, было ощущение, что и меня не минует...
Но Бог уберег. После войны встречался с сестрой Гены Новикова. А маму Володи Никитинского удалось разыскать сравнительно недавно - лет десять назад. Она жила в деревне Сазоново под Чагодой, в 300 километрах от Вологды. Когда вошел в дом и сказал, что воевал с ее сыном, - оцепенела. Потом мы сели за стол, помянули Володю. Она - очень сдержанный человек, но мне было так тепло с ней - словно поговорил со своей мамой (которой к тому времени уже не было). Счастлив, что мы успели свидеться. Вскоре ее не стало...
- А когда решили стать музыкантом?
- В последние дни войны. В детстве я стеснялся того, что меня учат музыке - "не мужскому" делу (хотя занимался в школе имени Гнесиных у замечательной пианистки Валерии Владимировны Листовой). Лишь позднее понял, что профессия композитора - возможно, самая мужская. Потому что надо иметь не только музыкальные способности, но и быть готовым к тому, что 2-3 года кропотливого, тяжелого труда могут привести к нулевому результату. Нужно быть одержимым человеком...
После войны поступил в Консерваторию. У меня были замечательные учителя: Месснер, Мясковский, Голубев - по композиции, Софроницкий - по фортепиано, Хачатурян - в композиторской аспирантуре.
- Пожалуй, война наложила отпечаток на все ваше творчество.
- Да, это так. Даже если пишу сочинение, не посвященное ей впрямую. Пример - симфоническая поэма "Переход Суворова через Альпы" (три года назад была ее премьера на фестивале "Московская осень"). Вероятно, музыка звучала бы как-то по-другому, если бы не военные впечатления.
В феврале 1985 года я был в Берлине. Решил пройтись по городу. Спустился в метро на Александер-плац, и вдруг нахлынули воспоминания 40-летней давности. Тут же возникли музыкальные идеи, которые потом вылились в Пятую симфонию. Я посвятил ее Великой Отечественной.
- Ваша знаменитая песня "Москвичи" о Сережке с Малой Бронной появилась в 1958 году так же спонтанно, "помимо вашей воли"?
- Ее мне "заказал" Марк Бернес. Еще в Мариинском Посаде, в промороженном кинотеатре, я бессчетное количество раз смотрел фильм "Два бойца", слушал "Темную ночь" в несравненном исполнении Бернеса. Мог ли я представить себе, что после войны буду жить с моим кумиром по соседству, мало того - мы станем друзьями и даже творческими партнерами. Однажды он зашел ко мне с листком бумаги и сказал: "Есть стихи - нужна музыка!" Поставил листок на мой пюпитр и стал ждать. А у меня и в самом деле, как только я прочитал стихотворение, родилась интонация. Записал ее. К утру песня была готова. Тут, мне кажется, ничего удивительного нет, потому что все, о чем говорилось в прекрасных строках Евгения Винокурова, было мне знакомо и по собственной жизни. И бои на берегах Вислы, и гибель самых близких людей. И жили мы тоже на Бронной (только не на Малой, а на Большой). И мама моя так же сидела без сна ночи напролет при "свете лампы воспаленной"... Потом я познакомился с автором стихов. Винокуров - очень крупный поэт, но до сих пор не оцененный, потому что скромник. Как говаривал другой замечательный человек, композитор Борис Чайковский: "Скромность - кратчайший путь в неизвестность". Женя был моим ровесником. И тоже воевал в Польше, в 18 лет командовал батареей. Войну закончил за несколько месяцев до своего 20-летия в Силезии. Поэтому не понаслышке знал, какая она - сырая земля "за Вислой сонной"... Когда мы познакомились с Женей, нам стало ясно, что песне не хватает еще одного куплета. И он родился:
И помнит мир спасенный,
Мир вечный, мир живой
Сережку с Малой Бронной
И Витьку с Моховой.
- Почему в последнее время мы не слышим ваших новых песен? Неужто разлюбили жанр?
- Нет, я по-прежнему их пишу. И даже начал сам сочинять стихи. Последняя песня - "Никогда ты не узнаешь". Она - о любви, но грустная. Песню как-то исполнили на концерте. И все. Может, она и не удалась... Вообще это загадочный процесс: никогда заранее не знаешь, какова будет судьба твоего же детища. Например, мы с Гришей Поженяном никак не ожидали, что "Мы с тобой - два берега" станет народной песней, ее будут распевать в компаниях и на каждом углу...
...В тот вечер рассказы Андрея Яковлевича звучали еще долго, перемежаясь с песнями, знакомыми с детства... Стены кабинета композитора сплошь увешаны фотографиями тех, с кем свела судьба. Вот он за столом с Игорем Стравинским, вот - с Паулем Хиндемитом. А вот портрет всемирно прославленного коллеги с надписью: "Дорогому Андрею Эшпаю от любящего и почитающего Шостаковича. 3/IV-69 г." Рядом с фотографиями родных - маленькая, порядком выцветшая карточка. На ней три товарища - Новиков, Никитинский и Эшпай. Он - единственный из троих остался в живых. Поэтому сегодня мы можем спеть о них, не вернувшихся, его замечательные песни...