Моя мать умерла в 1990 году в возрасте 105 лет. В начале века она была уже взрослым человеком, и поэтому я, зная не только свою, но и ее жизнь, могу судить о судьбе страны на протяжении всего XX столетия.
Еще Гете говорил, что Эсхил и Еврипид не могли бы состояться, если бы не были окружены высокой общей духовной атмосферой. Я считаю, что для моего поколения, меня лично, условия для прихода в литературу, несмотря ни на что, были благоприятные. Иногда я слышу: "По твоим стихам выходит, что все в жизни хорошо, гармонично". Это не совсем так. Мне ведома трагичность мира. Ее я ощущаю и в себе. Но стараюсь говорить в стихах о добром и светлом.
* * *
Мой нравственный и поэтический взгляд на жизнь формировался в большой семье, в которой сохранялись патриархальные устои. Моя старшая мать, первая жена отца (а у него было несколько жен), учила смотреть на мир ее глазами. Она чувствовала, например, душу растений, говорила: "Не проклинай крапиву за то, что она ужалила тебя. Быть может, сам виноват, что наступил на нее и больно задел. Прежде ищи вину в себе". В ауле тогда в каждом доме был свой бог. В нашем от бога ждали милости, прощения. В некоторых домах - кары. Если я совсем не мстителен - это от нашего бога семьи.
* * *
Кто мне близок по духу из поэтов? Пушкин. Он дорог тем, что раскрывает жизнь такой, какая она есть, нарочно не усложняя ее. В то же время в нем всегда сохраняется неразгаданная тайна. Ведь при всей своей окрыленности Пушкин был глубоко трагическим писателем. Он нес в себе такую народную трагедию! Я впервые увидел его портрет на обложке ученической тетради в 1937 году и написал одно из первых своих стихотворений. У меня в доме на полке стоит бюстик поэта и его книги. Я смотрю на них, и это придает мне уверенности в жизни.
* * *
Вообще я человек благополучный. Я не был мучеником, не был в плену, не был преследуем властями, не был "запретным" писателем. На фронте получил тяжелое ранение. Осколок прошел в 5 миллиметрах ниже сердца, меня отправили в полевой госпиталь. Потом я узнал, что через несколько дней наша бригада попала в окружение, многие погибли... После войны у меня открылась тяжелая форма туберкулеза обоих легких. Три раза оперировал меня в ЦТИ в Москве профессор Лев Константинович Богуш. Перед операцией он мне прямо сказал: "Вы солдат, я солдат. Пойдем в разведку. Из разведки не все возвращаются. Давайте попытаемся поспорить с судьбой". Этот удивительный человек своими руками вернул мне жизнь. Повезло.
* * *
Были ли у меня разочарования в людях? Очень мало. Мелкие недоразумения не в счет. В мой дом приходят многие. Ко мне идут в трех случаях: по моему зову, по зову души приходящих и по их житейским нуждам. У меня друзей немного. Не всех принимал в душу, она не проходной двор. Но, если я обманывался в ком-то, не утруждал себя недоброй памятью об этом. Я счастлив, что жизнь подарила мне встречу с Расулом Гамзатовым. Мы дружим уже более пятидесяти лет.
* * *
Были ли у меня разочарования? В жизни - нет. В советской власти? Тоже нет... Мои взгляды и убеждения формировались при этой власти. Но, каковым бы оно ни было, прошлое не возвращается. У истории вариантов нет. Как же быть? Нужно искать новые пути, учась у прошлого. В России, верю, разумных сил предостаточно.
Когда объявили "перестройку", я насторожился. В успех реформ я не поверил. В рассуждениях политиков не было конкретики, а страну разобрали по винтикам. Как говорил Ион Друце: "Бог создал мир. Политики крушат его вдоль и поперек, а художники собирают черепки". Я это предвидел, поэтому теперь не чувствую обманутым. С ранней юности не расчитывал выиграть лотерею, хотя я человек эмоциональный, порою азартный. В то же время я боязлив. Всегда боялся худой молвы, дурной славы, боялся слыть черствым, несправедливым. Награды? Когда давали, я их получал со сдержанной радостью, особо не ликуя. Но ношу их без стыда. Ни вверх, ни вниз они меня не тянут.
* * *
Я думал, что мы войдем в новый век без войны - ведь наш XX был очень жестоким... Да, была такая мечта, но потускнела. Наоборот, войны пошли особенно коварные, без линии фронта, без передовой, без тыла. Не знаю, каким будет общество, какими ценностями оно будет довольствоваться. Может так случиться, что в моих книгах не будет особой надобности. Я все-таки призывал людей поразмышлять, порой покаяться. А вдруг так случится, что стыд и раскаяние будут считаться устаревшими категориями? Дай Бог, чтобы эти тревоги оказались напрасными.
* * *
Значительные произведения не рождаются во время потрясений. Они появляются потом, как отклик на события. Только любовь не может ждать. Иначе бы осталось писать только печальные элегии.
* * *
Люблю предзакатный час. Уход солнца тревожен и величествен. Грустно от того, что закончился день, но знаешь, что завтра снова появится солнце. Люблю смотреть на огонь, текущую воду.
* * *
Сегодня я должен быть особенно сильным человеком. Для своих детей, читателей. Я, старый писатель, для них являюсь опорой своим словом, творчеством, поступками. Мне надо держать осанку. Римский император Тит Флавий Веспасиан за мгновение до смерти (он умирал от тяжелой болезни) сказал: "Поставьте меня на ноги. Веспасиан должен умереть стоя". Я тоже не имею права сгибаться.