- Бэлла Михайловна, вы недавно посетили Москву, где участвовали в работе жюри конкурса имени Рихтера. А помните свой последний концерт перед отъездом из Советского Союза?
- Это было в Донецке летом 1978 года, я играла Четвертый концерт Рахманинова. Все уже знали о том, что я уезжаю, так как в апреле я подала документы в ОВИР. Но ни одна филармония страны не отменила моих выступлений - кроме Ленинградской, где директриса была сильно партийной. Там мой прощальный концерт не состоялся (я должна была играть Концерт Гершвина). Не могу пожаловаться на советскую публику: она квалифицированная, заинтересованная. С другой стороны, я рада, что мой сын, который по собственной инициативе уехал за границу на полтора года раньше меня, не узнал того, чего сполна хлебнула я - тяжелого быта советских гастролеров. Представьте себе. Какой-то город, допустим, на Урале. Концерт прошел успешно, было много бисов, звучали аплодисменты. Публика ушла домой пить чай и перед сном вспоминать хорошую музыку. А солистка в это время сидит на вокзале и ждет поезд. Она крепко держит в руках чемодан, потому что окружение, прямо скажем, не самое интеллигентное. Поезд приходит часа в три ночи. Заспанная проводница внимает моей просьбе и дает нижнее место. Чем занимался предыдущий его обитатель - ясно по грохоту пустых бутылок под моей полкой. Я получаю белье серого цвета, мокрое и в дырах. Вот так я объездила всю страну. А уж где только не играла - и в Большом зале Московской консерватории, и в скромных провинциальных клубах на пианино. В одном только Ленинграде выступала 28 сезонов. Например, мы с Давидом Ойстрахом и квартетом имени Танеева играли там Концерт Шоссона. Это было за год или два до смерти Давида Федоровича.
- Он умер на гастролях в Голландии?
- Да, я почти застала этот момент. Мы с ним сыграли в Амстердаме Первый концерт Брамса. После чего я улетела в Москву, а Давид Федорович остался еще на день - они с моим учителем по консерватории Яковом Флиером играли Второй концерт Брамса. Наутро, часов в пять, Давид Федорович разбудил жену: "Тамара, мне плохо". Тамара Ивановна подняла тревогу, Флиер вбежал к ним в номер в пижаме... Но ничего нельзя было сделать, и Ойстрах умер до приезда "скорой". С тех пор наши артисты в этой гостинице больше не останавливались - из суеверия. И для моего учителя эти переживания оказались роковыми - вскоре его сразил инфаркт. Я тогда тоже была на гастролях. Приезжаю в Москву и неожиданно вижу на вокзале мою маму - она меня обычно не встречала. Я немножко удивилась. Мы взяли такси, приехали домой. Мама мне дала поесть и только тогда сказала о кончине Якова Владимировича. Лишившись такого защитника, я поняла: надо уезжать. Ведь в консерватории, где я преподавала, на меня смотрели косо - мой сын жил в Америке.
- Зато в Штатах вас пригласили в тамошнюю "консерваторию" - Джульярдскую школу.
-Хотя я не собиралась преподавать, так как много гастролировала. Но президент Джульярда, где в то время оканчивал учебу мой сын, просил меня взять хоть одного студента. "Нам нужно ваше имя", - честно признался он.
-Джульярд сильно отличается от наших вузов?
- Там все другое. 4 года обучения, а не 5, как в России. Да и состав педагогов, студентов... Вы знаете, мне неудобно критиковать заведение, где я проработала 20 лет. Но это факт, как говорил мой покойный друг Слава Ростропович: "Беуня (он меня так называл, потому что у него дикция была очень своеобразная), мы с тобой застаи зоотое вьемя консейватоии..." Кого я встречала в коридорах моего родного вуза? Нейгауза, Гольденвейзера, Игумнова, Оборина, Зака, Флиера, Гилельса... Каждое имя - легенда. А теперь вспомните, с чем связана наивысшая слава Джульярда: с Вэном Клайберном, победившим на первом конкурсе имени Чайковского, с его учительницей Розиной Левиной, представительницей русской школы. Из России были все ведущие педагоги Джульярда той поры - Надя Райзенберг, Аня Дорфман, Александр Городницкий, Адель Маркус. Их давно нет в живых. Буду откровенна: многие из нынешних студентов Джульярда никогда бы не прошли вступительные экзамены в Московскую консерваторию.
- Но и Московская консерватория за время вашего отсутствия изрядно потеряла свой звездный блеск.
- Да, здесь все переменилось, даже внешне. Вместо гардероба - буфет, вместо буфета - гардероб. Зачем? Во дворе - кафе. Кстати, с неплохим кофе. А я ведь помню, как по этому двору разгуливал Александр Федорович Гедике (знаменитый органист.- "Труд") и держал в руках вкуснейшие пирожки. Пирожки эти были предметом наших тогдашних мечтаний: время было послевоенное, продукты продавались по карточкам, есть хотелось постоянно. А он этими пирожками голубей кормил... Москва неузнаваема. Улица Горького (извините, она навсегда для меня под этим именем останется) мне казалась очень широкой, а теперь из-за припаркованных машин по ней едва проедешь.
- Бэлла Михайловна, вы очень красивая женщина. Вам это никогда не мешало? Скажем, надо заниматься делом, а ухажеры донимают...
- Ой, перестаньте насчет красоты... Я рано вышла замуж. Мы расписались 3 июня 1950 года. А через семь лет мой горячо любимый муж Юлиан Ситковецкий - гениальный скрипач, красавец, всеобщий любимец - тяжко заболел и умер. Я осталась вдовой в возрасте 29 лет. Наверное, с тех пор я кому-то нравилась. Нравились и мне, но никого я не могла представить на месте моего мужа. Я горда, что наш сын Дима с честью носит фамилию Ситковецкий. Его как скрипача и дирижера знают во многих странах. Жалко только, что единственная моя внучка Джулия (ее так назвали в честь Юлиана) в свои 19 лет, живя в Англии, не может сказать ни слова по-русски. Ее саму это расстроило, когда мы несколько лет назад все вместе сюда приезжали. Ее так очаровала Москва, она все рисовала Кремль, площади...