- Александр Николаевич, вы известны как режиссер интеллектуального кино, и ваш статус предполагает право на долгое обдумывание замыслов, наконец, просто на перерыв в работе для отдыха. Тем не менее вы снимаете один фильм за другим. Такая стремительность многих удивляет. Вы не раз говорили, что производственные обязательства перед продюсерами - для вас важный стимул в работе, но только ли внешние причины побуждают вас к этому ритму?
- Причина вовсе не внешняя. Обязательства перед продюсерами - это профессиональная норма, которая не обсуждается. Но главное - внутреннее состояние: если ты что-то задумал и начал делать, надо доводить до конца. С другой стороны, я работаю в реальных условиях и никогда не имею того, что мне необходимо для реализации замысла в задуманном масштабе. У меня нет для этого достаточных средств, а раз мало средств, то и времени, отпущенного на работу, мало. Это не упрек моим продюсерам. Они делают все, что в их силах. Я тороплюсь, потому что у меня есть ощущение, что вообще время мое заканчивается, что в течение ближайших лет такие, как я, просто будут вытеснены из российского культурного пространства не только усилиями коллег по профессии, но и состоянием самой публики, которая не будет нуждаться в кино как искусстве. За последние годы в результате сложных экономических процессов и деструктивной работы телевидения в нашей стране изменились потребности общества. Потребность в художественном качестве явлений искусства с каждым годом все меньше. Уровень требований зрителя катастрофически падает.
- Но вы ощущаете, что ваша новая работа необходима обществу, что ее ждут?
- Активного общественного интереса к тому, что делает наша группа, я не наблюдаю. Мы это делаем не потому, что потребность в нашей работе есть вовне, а потому, что она существует в нас самих. Во мне, в моем звукорежиссере, в моем монтажере, во всех, кто со мной работает.
- То есть работа художника - это его личная, профессиональная, нравственная необходимость, а не общественное дело?
- Конечно. Художественный автор в России перестал быть авторитетной фигурой социальной жизни, что очень печально. Ведь искусство может быть и фактором политической жизни, когда оно стимулирует какой-то качественный сдвиг в политическом или социальном процессе, скажем, государственные реформы. Сейчас слишком многое в области культуры происходит по инерции или в разгаре клановых московских распрей. Сегодня мы с ужасом ждем, что начнет творить Министерство культуры с отечественной киноиндустрией - национальным достоянием. Происходит смена поколений, в сферу культурной деятельности приходят люди с очень низким уровнем образования, с никак не выраженной эстетической позицией, без каких бы то ни было конструктивных идей и, что еще опаснее, с неустойчивой этической программой, которую очень легко сдвинуть в любую сторону, вплоть до нацизма. Это не пессимистический прогноз, но объективная данность.
- Вы постоянно обращаетесь к теме, которая всегда была знаковой для общества, - к теме войны. Вы бы хотели снять батальную ленту?
- Это механизм, который изнутри очень хорошо уже описан, - условно говоря, "многокамерным" способом "снят" Шекспиром и Львом Толстым. А вот состояние "точки" в этой массе гораздо интереснее, потому что этим действительно все определяется. Этой самой точкой является какой-нибудь лидер нации, движения и т.д. Власть имущий человек - как раз та самая точка и есть. Человек-лидер - такой же человек, как и другие, и чем выше он забирается, тем ординарнее он проявляет себя.
- И об этом ваши фильмы "Молох" и "Телец", где главные персонажи Гитлер и Ленин. С другой стороны, в таких картинах, как "Духовные голоса", "Повинность", вы показываете пограничные будни, постоянное ожидание боя, но не сам бой. Вас не интересует, как люди убивают друг друга?
- Совсем не интересует. Я яростный противник сцен насилия, убийств в кинематографе. Мне даже интереснее то, как долго люди могут терпеть это все. Оказывается, есть целые этносы, которые пребывают в таком состоянии бесконечно долго, замедляя при этом свое внутреннее и внешнее развитие. Как, например, мы, россияне. Все жившие на территории России народы в конце концов образовали такое ювенильное общество, ювенильное государство, которое из-за этого бесконечного ожидания войны развивалось неполноценно. Мы остались на подростковом уровне и не довели до зрелого разрешения ни одной своей проблемы. Мы не сформировали устойчивую созидательную государственную традицию ни в одной из областей. Когда я об этом думаю, то прихожу в отчаяние. Да, у нас есть победы в войне с нацистами, но есть и колоссальные жертвы, которые время от времени в силу политической необходимости поднимаются на щит. Но все меньше и меньше говорят о цене этих жертв, о том, что очень часто, к сожалению, победы России аморальны, потому что за них заплачено огромными человеческими потерями. И этим обессмысливается любая победа, общество отодвигается от настоящего развития. Эта "детская болезнь" возникла не в годы советской власти, а гораздо раньше, когда канонизировалось оправдание жестокости ради "высокой цели". Любая жертва, так сказать, благородна. И с ростом культа жертвы падает цена жизни.
- Может быть, военная тема дает возможность представить человека на пороге личностного выбора?
- Нет. Человек очень глубоко осознает, что выбора-то у него нет. Ни у тех, кто сидит в окопах, откуда выбраться и сбежать просто некуда, ни у тех, кто втянут в социальные процессы. Выбора нет, потому что сила обстоятельств настолько велика, что она намного превышает индивидуальные возможности человека, в том числе правителя. И на войне, как и в мирных условиях личностного выбора, человек решает только конкретные вопросы самосохранения. Просто движется по инерции в ситуации, из которой не в состоянии выйти. Поэтому нередко звучащие сегодня справедливые претензии к нашему обществу, что оно не осознало до сих пор свою причастность к сталинским репрессиям, так обидны.
Зависимость современного человека от социальных процессов слишком велика. Сейчас трудно представить, что кто-то не вовлечен в течение этой реки. Даже если человек живет далеко в лесу, в наше время он все равно вовлечен в этот процесс. Это пагубная отвратительная зависимость, она означает, что свободного от влияния социума и политики человека нет. И, наверное, уже не может быть. И что бы ни думал, ни говорил о себе человек необщественный, он заблуждается. До первого болевого момента в его жизни. Стоит войти в соприкосновение с обществом-государством, обратиться к нему по любому поводу, и ты прекрасно понимаешь, какое место тебе определено в этой структуре. И так не только в России, но и в любой стране.
- Ваш новый герой император Японии Хирохито представлен вами в переломной ситуации - после второй мировой войны, закончившейся для Японии поражением. Не потому ли вы выбрали эту фигуру для вашего третьего фильма о людях власти ХХ века, что именно она оказалась знаковой на путях преодоления катастрофы?
- Я должен сказать, что фильм "Солнце" нельзя отрывать от фильмов "Молох" и "Телец" - от предыдущих глав кинотетралогии, которая еще не завершена. Если бы их можно было показывать в кинотеатре один за другим, многие вопросы отпали бы сами собой. Для меня эта работа существует в целостности частей, и настоящий результат, может быть, совершенно на новом каком-то уровне определится по завершении четвертого фильма - "Фауст". Что прежде всего объединяет эти картины? Ситуация героя, переживающего личную катастрофу. Гитлера мы застаем в момент начавшегося распада самого материала индивидуальности на уровне нравственно-психологическом. Ленина мы видим, когда завершаются его эпоха и его физическая жизнь. Каждый предстает в "пейзаже после битвы", каждый оказывается в условиях экзистенциального выбора перед лицом катастрофы, и каждый ведет себя по-разному. Гитлер доводит ситуацию до бессмысленной трагедии: ясно, что война проиграна, но по его воле продолжают гибнуть солдаты с обеих сторон, он уносит с собой в небытие многие жизни. Ленин тоже сопротивляется небытию, он словно забрасывает в будущее свое предсмертное озлобление, свою нетерпимость. Оказывается, есть и иной выбор в трагической ситуации. Такого выбора не найти и в шекспировских трагедиях, всегда разрешающихся деструктивным финалом. Японский император Хирохито - это, может быть, символ конструктивного финала, вернее, не финала, а продолжения - жизни.
- Но и Гитлер, и Ленин обладали огромной реальной властью, повлиявшей на ход истории, а японский император был представителем власти отчасти декоративной.
- Здесь не совсем так. Если бы он был только декоративной фигурой, то тогда никакое его решение не могло иметь значение. Власть в Японии вообще трудно поддается определению и пониманию европейца. Для Японии характерно проявление власти тихой, не блестящей, но глубинной и затаенной. Японцам свойственна эта затаенность во всем. Японцы не азиаты. Они, скорее, ближе к англичанам с их островным самосознанием. И миссия у них одна и та же: англичане отделяют Европу от Америки, японцы - Азию от Америки.
Еще с середины ХIХ века в эпоху Мейджи перед Японией стоял вопрос, в какую сторону идти, чтобы страна не была уничтожена Европой. И был сделан радикальный выбор - путь европеизации Японии. В этой трудной работе пришлось принимать активное участие и императору Хирохито: или европодобие, или рабство и смерть нации. В какой стороне спасение? Он предпочел переодеться в европейский костюм, тайно сохраняя, насколько это возможно, национальную сущность. Он выбрал тяжелый, мучительный путь, но это был путь жизни. Император Хирохито взял на себя ответственность за принятие решений огромной важности в 1945 году, когда в стране никто уже не мог взять на себя эту миссию, кроме императора. Ведь стоило ему приказать своей достаточно оснащенной и многочисленной армии вступить в бой - и американцы были бы отброшены с острова. Но тогда на Японию обрушился бы весь мир, и была бы уничтожена вся нация, все государство. Это и есть настоящая трагедия - участие народа в преступлениях власти, которая обожествляется.
Превозношение института власти так глубоко вошло в сознание и современного общества, что трудно представить, что нужно сегодня сделать, чтобы убедить людей, что власть не от Бога.
- Император Хирохито отрекся от своего божественного происхождения. Отрекся от престола и последний русский царь - помазанник божий. Не видите ли вы здесь параллели?
- Но Николай II никогда не был лидером, моральным авторитетом для общества. Он никогда не был символом нации, как никогда не был и не мог быть таким символом ни один из русских императоров из-за своей личной причастности к карательным функциям государства. Чего не было в Японии.
Положение России накануне революции 1917 года было сложнее, чем положение Японии в конце второй мировой войны. В России же рухнул сам институт власти. Николай устранился от государственной ответственности, потому что само государство в прежнем своем монархическом виде уже перестало существовать. Император в Японии остается императором и при крушении государственных институтов - он выше государства. Российское государство много лет постепенно разрушалось изнутри - не в силу внешних причин, а потому, что демократическое развитие, образцы которого ввозились в Россию из Европы, было не по силам русскому обществу, застало его врасплох в зачаточной стадии свободомыслия. Отсюда террористические, подростковые методы борьбы за свободу. Русская монархия отвечала таким же террором, который обозначил ее всестороннюю слабость, то есть действовала в соответствии с уровнем общественного сознания. Инфантильного ювенильного сознания, при котором поступок заменяет осмысление, уничтожение субъекта отменяет объективную проблему.
- Император Хирохито в вашей картине тоже выглядит инфантильным - особенно рядом с американским главнокомандующим генералом Макартуром.
- Во-первых, наши представления о том, как должен выглядеть и вести себя человек, тем более японский император, весьма ограниченны и исходят из европейского типологического поведения. Надо выходить за эти рамки.
Японцы - это другой человеческий мир. Он совершенно отличается как от мира европейского, так и от мира азиатского. Японцы - отдельный народ. Эта отдельность порождает уникальные примеры как тонкости и изящества, так и жестокости. Хирохито внешне кажется инфантильным, потому что он все время думает. Он ничего не знает заранее.
- Не потому ли Хирохито вам так интересен, что он как бы пришелец с другой планеты?
- Нет. Его человеческая сущность мне близка и понятна. Если персонаж для тебя тайна, если он тебе не понятен, то бессмысленно приближаться к нему. Потому что в этом случае ты как автор начинаешь бесцеремонно, грубо вмешиваться в его жизнь и ломать мотивацию его поведения. Ты должен быть рядом, чтобы познать сущность человека. Я ее не могу проанализировать, я могу ее лишь почувствовать. Император Хирохито - необыкновенный человек. Он оказался в ситуации, когда любое его решение становилось причиной развивающейся трагедии и личной драмы. До ситуации, в которой застал его сюжет фильма, он уже прошел большой путь вместе со своей страной. Для меня эта историческая личность - безусловный объект художественного интереса.
- Значит, третий из ваших героев-властителей находит путь к сохранению жизни?
- Да, и это путь исторического компромисса. Течение исторической реки уже не подвластно даже Господу. Император Хирохито выбрал путь человеческого разума.