- Когда и как вы познакомились с Нуреевым? Как складывались ваши отношения?
- Это было в конце 50-х годов. Первой с ним познакомилась моя сестра Люба и пригласила Рудика к нам в гости. Мы все были тогда семнадцатилетними. Рудик недавно приехал в Ленинград из Уфы, жил в интернате при Вагановском училище, которое к тому времени заканчивал. Он не очень прижился там, видимо, чувствовал себя одиноко, и мы легко подружились.
В первый раз он пришел к нам в воскресенье в три часа дня, а ушел в три ночи. С тех пор обедал у нас почти каждое воскресенье, а потому сложились очень доверительные отношения. Люба тоже занималась классическими танцами и очень интересовалась балетом. Наступали времена "оттепели", появились книги до того не издававшихся у нас Ремарка, Хемингуэя, Цветаевой, Мандельштама. Обсуждали живопись импрессионистов. Мы с сестрой учили английский язык, Рудик стал брать уроки у того же преподавателя. Вряд ли он тогда осознанно готовился к бегству на Запад, но в принципе знание языка помогло ему впоследствии легче там адаптироваться. К концу жизни он прекрасно говорил по-итальянски, по-французски, по-английски, знал другие иностранные языки.
Тихий и застенчивый мальчик из Уфы имел очень большие амбиции: он был нацелен на мировую славу. Уже на выпускном вечере в Вагановском училище, несмотря на очень сильный состав выпускников, блистал как ярчайшая звезда. Я был на том концерте и слышал, как зрители взрывались аплодисментами после каждого удачного пируэта. Он летал по воздуху, делая, как мне казалось, невероятное - вот сейчас по всем законам гравитации должен опуститься на пол, а он еще в воздухе! И удивительно точная и мягкая остановка - приземление, и немыслимый размах в шаге, и струной натянутые ноги, и выразительная пластика жестов... Я никогда не мог понять, откуда в нем врожденный, казалось бы, аристократизм, благородство поз и движений. Мало того, что он был очень красив - с резким, немного хищным профилем, нервно вырезанными ноздрями и прекрасной улыбкой, но и осанка, движения тела, поворот головы. Выходит граф Альберт - и вы забываете о сыне многодетного политработника из глубокой провинции, в каждом жесте читалась многовековая культура дворянского рода.
В Кировском театре его карьера развивалась стремительно. За всю историю Вагановского училища он стал третьим выпускником, после Нижинского и Фокина, кто был принят сразу на должность солиста балета, минуя кордебалет. Через несколько лет репертуар уже строился "под Нуреева".
- Вы заметили в нем перемены после того, как он завоевал себе мировую славу?
-С нами он был таким же, как и в первый день знакомства. Даже после разлуки длиной в двадцать шесть лет он оставался тем же Рудиком. Откровенно рассказывал о внутренней жизни театра, о своих взаимоотношениях с коллегами. Он знал, что его суждения никому переданы не будут. Рудик дружил с Нинель Кургапкиной, хорошо относился к Наталье Дудинской, обожал Аллу Шелест, считал ее выдающейся танцовщицей. Он уже становился легендой балетного мира. Посмотреть на него приезжали из других городов. Галерка неистовствовала, когда он танцевал последний акт "Дон Кихота", и ждала часами у служебного подъезда.
- Насколько я знаю, Нуреев рано начал выезжать за границу. Делился ли он с вами впечатлениями об "их" жизни? Как складывались его взаимоотношения с советской властью? Грозила ли ему участь "невыездного"?
- Еще в 1959 году он получил в Вене золотую медаль на фестивале молодежи и студентов. Побывал в Египте и ГДР. Привез нам с сестрой из Египта по сувенирному фараону. Бытовые стандарты жизни у нас и на Западе мы никогда не сравнивали. Но он очень интересовался музеями, балетной жизнью в других странах и потом нам об этом рассказывал.
Конечно, Рудика пугала участь стать "невыездным". Этим и объясняется его осторожность в "опасных" разговорах о наших советских порядках, которые мы вели между собой. Но он предпочитал отмалчиваться, хотя слушал с интересом.
Однажды я предложил, в шутку, написать либретто балета по краткому курсу ВКП(б). Там бы Ленин и Сталин танцевали па-де-де, Хрущев - гопак, Фурцева - влетает с русской пляской... Я думал, что он эту тему подхватит, но нет...
Однажды я провожал Рудика до метро и неожиданно он спросил: "Что бы ты сказал, если бы я остался на Западе?" Я ответил ему вопросом на вопрос: "А ты знаешь, что такое ностальгия?" Рудик задумался. Помолчал. Потом говорит: "Забудь эти слова. И, пожалуйста, никому об этом не говори".
- Было ли для вас неожиданностью, что Нуреев остался на Западе?
- Абсолютной неожиданностью. Как-то так получилось, что я один провожал его в тот раз, когда он еще был "советским". Кировский балет вылетал на большие гастроли в Париж и Лондон. Весь репертуар был построен на Рудика, он готовился танцевать, а не выяснять отношения с властью. Решение остаться в Париже он принял спонтанно, а вынудили его обстоятельства. Сотрудники ГБ хотели снять его с гастролей за якобы слишком вольное поведение в Париже и вернуть в Москву, тогда как вся труппа вылетела в Лондон продолжать гастроли. Но Рудик, как известно, в аэропорту Ле Бурже обошел своих охранников, прыгнул через барьер в толпу поклонников и попросил политического убежища во Франции. Это было 16 июня 1961 года. Кстати, Нуреев первый советский артист балета, оставшийся на Западе. Его биографы подтверждают, что в тот раз он не имел осознанного желания не возвращаться в СССР, наоборот, он готовился к новому балету "Легенда о любви".
- Как вы узнали о том, что он остался?
- Узнал по "Голосу Америки". Очень расстроился, потому что понимал: вряд ли мы увидимся снова. Было ощущение огромной потери. Встреч, конечно, все те годы не было и быть не могло, ведь его объявили изменником Родины и вынесли приговор - 7 лет тюрьмы с конфискацией. Но мы с сестрой получали в течение многих лет от нашего друга англичанки Шейлы Дафин журнал "Dance and dancers". И хотя цензура старалась изымать журналы, в которых упоминалось имя Нуреев, иногда из-за их лени и невежества информация проскальзывала. Мы следили за его карьерой, знали, когда проходят премьеры, читали или слышали по "голосам" о его успехах.
Как-то мы получили на пару ночей его "Автобиографию" на английском языке. Помимо крайне интересного для нас жизнеописания, нашли там и несколько строчек о себе (мы там выведены для конспирации под фамилией Давиденко). Там были очень теплые слова (цитирую по памяти): "...тот день был замечательный, я видел моих друзей и, возвращаясь от них, летел как на крыльях... Через тридцать лет Рудольф подарил мне эту книгу с надписью: "Крылья немного отяжелели, но радость от встречи была, как тогда..."
- Как вы встретились?
- Когда твои знакомые становятся богатыми или знаменитыми, невольно стесняешься напомнить им о себе - не хочется, чтобы заподозрили в корыстном или снобистском интересе. Мне казалось, что лучше дождаться "встречного жеста". Этот "жест" Рудика явился в виде очаровательной парижанки Дус Франсуа. Она разыскала нас в 1988 году, мы узнали, что он помнит нас, хочет видеть. Впервые ему разрешили прилететь в СССР, чтобы повидать маму, умирающую в Уфе. О том, что мать больна, ему сообщила моя сестра. Она послала ему письмо из Душанбе в надежде, что оттуда адресат с фамилией Нуреев не вызовет подозрений. Ни одно письмо, отправленное из Ленинграда, до Рудольфа не дошло.
Люба встречала его в Москве, провожала в Уфу. Но он опоздал, мать его уже не узнала. Я увиделся с ним, когда он вернулся из Уфы в Москву. Мы ехали из аэропорта на обед к Лиепе, и это был час искреннего, свободного разговора. Он говорил о детстве, о матери, о том, что сделал в балете, о смысле своего существования...
- Я знаю, ваши отношения продолжались до самой смерти Нуреева. Расскажите о них...
- Он пригласил нас с сестрой в Париж. Две недели мы его ждали у него в квартире и четыре дня провели вместе. У него в доме была громадная коллекция бронзовой скульптуры - обнаженные мужские фигуры. Сегодня все знают, что у него была, скажем так, нетрадиционная сексуальная ориентация. Я-то, дурак, привез ему в подарок картину в стиле "мирискуссников" - очень хорошую, на мой взгляд, работу Веры Павловой, но с обнаженной девушкой, входящей в озеро.
Люба гостила у него на острове в Средиземном море, недалеко от Капри. Остров, кстати, принадлежал раньше известному балетному танцору Леониду Мясину. В это время Нуреев был очень увлечен дирижированием и постановкой балетов. К своему "классическому" прошлому он охладел. Говорил: "Это не интересно".
Мы уже знали, что у него СПИД. Но Рудольф был человеком исключительного мужества и не сдавался болезни. Более того, он очень хотел ставить балеты в Петербурге, в частности "Щелкунчика". Нуреев прилетал в Петербург в 1989 году уже больным и в общем-то разочаровал своих поклонников, когда танцевал в "Сильфиде".
Но он очень хотел вновь выйти на сцену Кировского театра. Для него это было важно.
В одном из своих интервью Рудольф сказал: "Мой багаж портативен. Это танец, я могу его взять куда угодно и танцевать где угодно. Но больше всего я бы хотел танцевать в серебристо-голубом Кировском театре".
Настоящего возвращения на родину у живого Нуреева все-таки не получилось. Теперь мы знаем, что виной тому была смертельная болезнь. Но тогда об этом широко не было известно, и его поведение в театре и со старыми знакомыми казалось непонятным. Он нервничал, постоянно что-то пил из маленькой фляжки. То говорил с нарочитым акцентом, то переходил на простонародный говор.
Никто тогда не понял чувств артиста. Он очень хотел быть "своим". Поэтому, наверное, не привез с собой балетные костюмы, а выбирал для Джеймса в "Сильфиде" наряд из костюмерной Кировского театра. Но "свои" его не приняли. Ему аплодировали как заезжей звезде, как кумиру прошлого. Коллеги недоуменно говорили: "Зачем он приехал в такой плохой творческой форме?". А у него просто не было сил танцевать лучше. Это было его прощание с Кировским театром.
Последняя премьера в его жизни состоялась в том же 1992 году в Гранд Опера. Он поставил "Баядерку", но не смог выйти сам, его вывезли на коляске. Поднявшаяся с мест публика неистово аплодировала. А совсем скоро танцовщики из "Баядерки" на вытянутых руках пронесли по лестнице Парижской оперы гроб с его телом.
Рудольф Нуреев скончался в возрасте 54 лет и похоронен на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа в Париже.