В Театре им. Пушкина вышла премьера Дмитрия Крымова «Костик» по мотивам «Чайки» Чехова. Не так давно о другом своем спектакле, «Сережа», тоже названном по имени героя знаменитого произведения («Анны Карениной»), режиссер сказал: «Нам хотелось сделать его как очередной бунинский «Солнечный удар», — быстро, нежно, страшно». Кажется, воплотить все это у Крымова лучше получилось не в «Сереже» (который точно не «быстр», а даже довольно длинен), а именно в «Костике».
Одноактная постановка начинается с огромного монолога «Россия — страна великой культуры», который произносит поручик в отставке Шамраев (Борис Дьяченко), одетый в пиджак и адидасовские треники. Его обреченно слушают остальные обитатели усадьбы, в том числе огромный черный ньюфаундленд. Когда пафосному спичу начинает мешать лай чужой собаки, Шамраев, недолго думая, пристреливает ее и продолжает говорить о духовности.
Эта кажущаяся бесконечной речь прерывается появлением субтильного существа с розовым рюкзаком, которое с разбегу плюхается прямо в небольшой бассейн с водой (он в спектакле вместо чеховского озера), прокричав «Я не опоздала?». Мокрые брюки на розовые колготки Нина Заречная (Мария Смольникова) меняет прямо в проходе зрительного зала, трогательно объясняя, что она не стесняется, потому что хочет стать актрисой.
Треплев (Александр Дмитриев) заявляет, что переписал всю ее роль, так что придется ей просто читать с листа — «как в «Театре.doc». Нина с абсолютно неподходящими восторженными интонациями декламирует текст о том, что государство расчеловечивает общество, о высоком проценте мужских самоубийств в России, а также о том, что мать Костика обслуживает власть, выступая перед ней на концертах, то есть продав свою душу и совесть. «Жалкого водевиля написать не в состоянии, ничтожество!» — парирует Аркадина (Виктория Исакова), глядя на Костика, который в этом спектакле — инвалид без рук, с выкрашенными в зеленое волосами. — «На что я тебе протезы буду покупать?». И исполняет хорошо поставленным голосом песню «Вперед, Россия». А потом отвешивает пинка и попавшемуся под руку Тригорину, и Нине, и сыну, да так, что он остается лежать лицом в воде.
В штанах цвета фуксии и павловопосадском платке на плечах Аркадина больше похожа на уголовницу, чем на актрису.
А вот напоминающий длинными волосами Диму Маликова Тригорин (Александр Матросов) в красной куртке с надписью «Coca-cola» — в постановке поэт-песенник. При виде него Нина вопит: «Это мой краш! («зазноба» на молодежном сленге — «Труд»). Вживую он еще лучше, чем в телевизоре!». Тригорин спрашивает ее: «Думаете, мне не хочется написать «Мы живем, под собою не чуя страны?». Но вместо этого он сочиняет «желтели губы от лимона, сгорало сердце от любви» и прячется от проблем под каблуком у Аркадиной.
В последнем действии Треплев появляется один на белой, словно занесенной снегом, сцене. У него из рукавов больше не торчат обрубки: на гастролях в Харькове мама достала протезы. Правда, она по-прежнему не любит сына, так как тот мешает ей чувствовать себя молодой. Поведав об этом, Костик замечает в зрительном зале Нину. Идет к ней прямо по ручкам кресел, как будто не видя преград, и это выглядит очень трогательно. «Я теперь — актриса, а вы — с руками. Хорошо иметь рукастого мужика!» — каламбурит Нина. Она накрашена и одета, как вульгарная поп-звезда, и непременно хочет доказать, что стала актрисой, для чего демонстрирует свою программу, которую показывает... в электричках. Поет, танцует и выдувает огромные мыльные пузыри, после чего, совсем как в сказке-фарсе, уезжает на спине огромного волка. Костику остается только застрелиться: руки-то у него появились, а вот любви по-прежнему нет — ни маминой, ни Нининой.
Один из признаков удачи: об этом действительно «быстром» спектакле можно рассказывать бесконечно — Крымов, как всегда, парадоксален, непредсказуем и щедр на выдумки, касающиеся текста, художественного оформления... Но главное, что после спектакля остается щемящее чувство жалости: не только к бунтующим «детям» — инвалиду Костику и нелепой Нине, но и к консервативным «взрослым» — прожженной стареющей Аркадиной, трусливому Тригорину и даже напыщенному Шамраеву. Ведь то «правильное», чему они служат — такой же символ тупика, как неуклюжий бунт молодежи.
Актуально, не правда ли?
