- Для начала позвольте все-таки один "некиношный" вопрос: почему вы переехали из квартиры отца у Марсова Поля сюда, на Петроградскую сторону? Ни разу не пожалели об этом?
- И жалею, и нет. Я очень тяжело переживал смерть моих родителей. Невосполнимая для меня утрата до сих пор. Долгое время мне в той квартире слышались их голоса. Было ощущение, что вот сейчас из своей комнаты выйдет папа, из кухни - мама. И мы со Светкой (жена, соавтор сценариев почти всех фильмов Светлана Кармалита. - Л. Б.), с кошкой и собакой два года жили в одной только комнатушке, остальной площадью практически не пользовались. Боялись. Сын в это время уже прочно обосновался в Москве. И я решил продать папину квартиру. Продал, в сущности, за копейки. Стоила она гораздо больше. А мы с женой уехали в Москву. Я решил, что буду жить там.
- Тем более что ваша жена - москвичка. Это ведь вы "перетащили" ее в Питер?
- Я снимал тогда фильм "Проверка на дорогах". Роман со Светкой был в самом разгаре. Но я - здесь, она - в первопрестольной. Училась в аспирантуре, готовила диссертацию по истории немецкого театра. У меня съемки, я один мечусь, ничего не успеваю. Снял осень - пошел снег. Переснял все "на зиму" - снег растаял. Того нет, этого. В какой-то момент понял, что мне физически не снять ленту. Позвонил в Москву, сказал: "Свет, давай поставим на одну лошадь, бросай свою аспирантуру, приезжай сюда, иначе я завалюсь". Она все бросила и приехала.
И что вы думаете? Все как по волшебству повернулось на тех съемках "в мою сторону". Никогда так больше не везло - ни до, ни после. Весь фильм сделал за пять месяцев.
В Москве обустроились, приобрели квартиру, дачный участок. Но совсем скоро я понял: не мой это город. Не понравилось мне в столице. Все разделенные.
- "Проверку на дорогах" вы сняли "ударными темпами". Везло, говорите. О прокатной судьбе этой замечательной ленты подобного не скажешь. Почему ее несколько лет не выпускали на широкий экран?
- Вы понимаете, что получилось - в те годы, когда была снята "Проверка", в нашей стране шла война с Александром Солженицыным. Его считали "литературным власовцем", то есть предателем Родины. А у меня главный герой надел немецкую форму. Несчастный, сломавшийся, постигший глубину падения русский солдат. Искупивший вину своей жизнью. Меня даже в прокуратуру тянули, обвиняя в том, что снял "антисоветский" фильм. Суслов выступал на специальном закрытом совещании в ЦК партии. Говорил: "Герман снял картину, которая утверждает, что война шла у нас не с немцами, а в своем окопе. Вы этот фильм, товарищи, не видели и не увидите". Организовали "письма трудящихся", в которых как только не называли меня совершенно незнакомые мне люди! Картина пролежала "на полке" 15 лет - для кинематографа это огромный срок. Но она выжила и в художественном, и в мировоззренческом отношении.
Однако это все пустяки по сравнению с тем, какую реакцию вызвала другая моя работа - "Мой друг Иван Лапшин". Сейчас ее довольно часто показывают по телевидению на разных каналах, а тогда меня просто тухлыми яйцами забросали. Между тем этот фильм - объяснение в любви моим родителям. Ведь я попал в неслыханное положение. Читаю книжку отца, на основе которой написан сценарий. И вдруг понимаю, что папа зашифрованно пишет о своих взаимоотношениях с женой, моей матерью, с друзьями - известным переводчиком, замученным в сталинских лагерях, милицейском генерале. Я неожиданно для себя оказываюсь в положение Бога, потому что знаю, что с ними со всеми случится на самом деле. А они не знают, знать не могут и надеются, любят, мечтают. Самое главное обвинение моему Лапшину (вы не поверите!) то, что он все время повторяет: "Вычистим землю, посадим сад, еще сами успеем погулять в этом саду". Отец написал это в 1935 - 1936 годах. А мне вменили в вину, что я издеваюсь. Мне сказали: вы разрушили миф о советских партизанах ("Проверка на дорогах"), о жизни в тылу ("Двадцать дней без войны"), мы не позволим вам разрушить миф о счастливых тридцатых годах.
- Идеологи прежней власти увидели, похоже, в вашем фильме даже больше, чем вы сами предполагали.
- Да, именно так. Я совершенно искренне снимал про своего отца, мать. Ну как можно снимать "вредный" фильм про родителей? Об этом мы с женой и написали Юрию Андропову. Письмо Светлана передала своему приемному отцу. Тот в Москве бросил его в почтовый ящик у дверей КГБ. Оно, к нашему изумлению, дошло до Андропова. И все покатилось в обратную сторону! У нас же, русских, всегда так: либо казнить, либо миловать, третьего не дано. После того как Андропов нас поддержал, я сразу попал в другой, "белый", список. Фильм пошел широким экраном и на телевидении. Что тоже не совсем правильно, так как зрителя к таким картинам надо готовить. На нас посыпались премии, награды.
- Это компенсировало ваши переживания по поводу запретов, обвинительных и очернительных писем?
- Нет, к сожалению. То, что у меня теперь сердце плохое и мне два раза уже говорили, что погибаю, - это в большой степени результат той многолетней травли. Внешне-то я держался, посмеивался. Но очень тяжело все переживал. Считал и считаю свои фильмы патриотическими.
- Алексей Юрьевич, вы знаете своего зрителя, мысленно видите его перед собой, когда снимаете фильм?
- Вы попали в болевую точку... У меня было два человека, по которым я "сверял" свое кино. Это писатель Даниил Данин и его жена Софья Разумовская. Они относились ко мне, как вторые родители. Таковыми собственно я их и считал. У нас со Светланой они были главными зрителями. Потом они умерли... Сейчас российская интеллигенция стала, к сожалению, слабенькой, на нее давно уже никто не ориентируется. Нет авторитетов. И мне не у кого сверять. Чтобы я не "дергался", Светлана показала недавно рабочий материал нашего нового фильма замечательному режиссеру-мультипликатору Юре Норштейну, а также одному известному американскому писателю. Их мнение мне показалось важным и интересным.
- Что они сказали о фильме, уже овеянном легендами, - вы снимаете его больше семи лет, и конца, говорят, не видно.
- Конец совсем близок, почти закончил снимать. Совсем немного осталось по сравнению с тем, сколько сделано. Посмотревшим понравилось.
- Зато из российских критиков только ленивый не кинул камень в ваш огород из-за "явно затянувшихся съемок".
- А пускай, не имеет для меня значения, это все от глупости. Русский художник Александр Иванов всю свою жизнь писал одно полотно - "Явление Христа народу". Что ж, давайте его заклеймим?
- В упреках критики есть и свой резон: жизнь идет, с годами меняясь.
- И это потрясающе! Это едва ли не самое интересное в съемках картины "Как трудно быть Богом". Жизнь меняется, и я вношу необходимые коррективы в свой фильм. В немалой степени именно поэтому долго и снимаю. Начали мы его, если уж откровенно, даже не семь лет назад, а тридцать семь, в 1967 году. Тогда был написан сценарий. Набрана группа. И тут вдруг наше вторжение в Чехословакию. Мне приходит телеграмма от нашего редактора: о фильме забудь. Только в конце восьмидесятых, с началом перестройки, мне разрешили приступить к съемкам.
Министерство кинематографии СССР выделило деньги на съемки, но ничтожно малую сумму с напутствием: вы, Алексей Юрьевич, человек талантливый, снимите хорошо и на эти небольшие средства. Получили мы со Светланой аванс, сели писать сценарий. А в стране как раз бушевала "горбачевская весна". Вот-вот жизнь советского человека должна была стать прекрасной, страна наша - демократической. Почти все позволено. Что нам зашифровывать-то? Зачем вообще это кино теперь нужно? К чему плакаться, раскаиваться, когда гораздо интереснее говорить "о прекрасном завтра" нашей страны?! И мы вернули аванс.
Только в 1998-м вернулись к работе над фильмом "Как трудно быть Богом". Тогда как раз и наступило его время: все в стране пошло "враздрыг", вокруг воры, вместо демократического государства какие-то феодальные порядки. Правда, тогда еще оставалась надежда на "светлый" конец. А сейчас лично у меня надежд гораздо меньше.
В основе нашего сценария, написанного по одноименной повести братьев Стругацких, - приключения умного человека в средние века. Сам герой - Румата - человек из России ХХ века, коммунар. Он очень хочет помочь людям из средневековья, ведь он знает и умеет гораздо больше их. Но сделать это он может, лишь воспользовавшись оружием, пролив много крови. Румата этого не хочет. Человечество должно выстрадать свою историю. Пройти через тяжелые испытания, чтобы завоевать свое счастье. Сейчас, думаю, мы точно попадем в цель. Этот фильм - предостережение. Всем в нашей стране.
- Довольны тем, как справляется с ролью Руматы Леонид Ярмольник, который никогда не считался "актером Германа"?
- Играет он хорошо. Очень точно подходит для роли. Но работаем трудно. Бывает - ссоримся. Это нормальный творческий процесс. Главное, что Ярмольник победил. Всех, кто не считал его сильным актером.
- У вас вообще парадоксальный, с точки зрения критиков, зрителей, выбор актеров на роли. Достаточно вспомнить Юрия Никулина в фильме "Двадцать дней без войны".
- Эта повесть Константина Симонова не самая сильная из его цикла о журналисте Лопатине. Но я как-то сразу проникся ею. Представил: снежный Ташкент, замерзшая женщина, человек едет с войны. Я мальчиком всю
войну прожил на Севере, в поселке Полярный. Там был знаменитый подводник Старков, друживший с моим отцом. Папа - отважный человек, почти всю Великую Отечественную плавал на эсминце "Гремящий", хотя в обязанности спецкора ТАСС это не входило. Читая "Двадцать дней без войны", я вспомнил Старкова и папины морские походы, и мамины тревожные ожидания. Очень хотелось вставить в сценарий картинки из детства, чтобы как-то к этому прижаться, чтобы не был фильм чужим. Симонов не стал возражать. Что со мной делали, чтобы я убрал из фильма Никулина, рассказать невозможно. Просто взбесились партийные и киношные начальники. Главная претензия: почему выбрал на роль советского журналиста этого алкоголика? А Юрий Владимирович - достойнейший человек, вообще был не пьющим. Грозились, если не уберу его, насовсем отлучить меня от искусства. А Симонову Никулин, к счастью, нравился. Он сразу принял мое предложение снимать его. Когда узнал от нас со Светой о травле, жестко выступил в союзе кинематографистов, и в нашем Ленинградском горкоме партии, курировавшем "Ленфильм": "Каким должен быть Лопатин - это буду решать я. Потому что я его придумал".
Юра Никулин очень точно сыграл. Лучшая его, считаю, роль в кино. Но и этот фильм положили на полку. Уж, казалось бы, тут-то что "не так"? Только благодаря Константину Симонову, устроившему грандиозный скандал, "Двадцать дней без войны" через полтора года выпустили в прокат. А потом... выдвинули на Ленинскую премию! За то, что в итоге мы не получили ее, "спасибо" Григорию Романову, тогдашнему "хозяину" Ленинграда. Это, по-моему, единственная моя картина, не получившая никаких наград.
Актеры, вообще вся съемочная группа дико ненавидели меня во время работы. Снимали в Казахстане, жили в поезде, в старых вагонах, ездили взад-вперед, взад-вперед. Снимали в лютый холод. И так не одну неделю. Ну кому понравится? Однажды мне потребовался в кадре верблюд. Привели. Артисты в поезде, я у платформы репетирую с верблюдом. В какой-то момент не углядел за ним и поплатился - он смачно плюнул прямо мне в лицо. А пена у него, извините, страшно вонючая, зеленого цвета. С трудом отмылся.
- Съемочная группа была, наверное, довольна - отомстил горбатый за всех?!
- "Довольна" - не то слово. Люди высыпали на платформу, давай обниматься, целоваться. Притащили откуда-то шампанское. Праздник Победы, да и только.
- Ваш отец видел киноработы сына-режиссера, успел порадоваться за вас?
- Работ не видел, но порадоваться успел. Это ведь он заставил меня поступать в театральный. Я хотел быть врачом. Как мама. До сих пор жалею, что не стал им. Признаюсь вам, из-за этого считаю, что жизнь моя не сложилась.
По настоянию папы "просто ради интереса" (прежде всего отцовского) пошел поступать в Ленинградский театральный институт. К моему и удивлению, и огорчению меня приняли. Так вот и стал режиссером. Надеялся, сына эта участь минует. Умолял его на коленях: любая профессия, кроме актерско-режиссерской, свою новую "крутую" машину предлагал в подарок. Но Лешка не послушался. Уехал в Москву, пять лет жил без нас, учась во ВГИКе.
- Теперь, наверное, рады, что он вас не послушался: Герман-младший дважды прогремел со своими картинами на международном фестивале в Венеции - в 2003 и 2005 годах. Известный в Европе режиссер!
- Нет, не рад. Считаю, режиссерская карьера губительна. Мне она счастья не принесла. К своим 67 годам стал почти инвалидом. Мой папа мог махнуть на все неприятности рукой, налить себе стопочку, тем и успокаивался. А я всегда очень переживаю из-за несправедливости. Профессия наша такая мирная. И столько загубленных душ талантливых людей на моем жизненном пути! Не только режиссеров, но и актеров, художников, музыкантов.
- Сейчас журналисты, критика пишут в основном про вашего сына, а не про вас?
- Очень хорошо, что пишут. Важно не слишком серьезно к этому относиться. Серьезно, но не слишком.
- Он сам как-то обмолвился, что в Москве к нему относятся как к сыну "того самого Германа"?
- А ко мне всю жизнь относились как к сыну "того самого Германа" - писателя. Мне было даже полегче, чем Лешке сейчас. Время было другое.