- Что нового, значимого случилось у тебя за эти годы? - спрашиваю первым делом у Михаила.
- Осуществилось почти все, о чем мечтал во время той первой нашей встречи. Хотелось печататься в московских журналах - печатаюсь. Хотелось издать книжку прозы - первая книга "За пять лет до счастья" вышла два года назад, недавно появилась вторая, по осени выйдет третья. Хотелось снять документальный сериал о Енисее - в моей деревне уже год стрекочет кинокамера. Хотелось создать в Бахте музей таежного природопользования и школу ремесел - музей и школа создаются. Наконец, мечталось вместо старой избы срубить себе новый дом - домина уже почти готов, хочу своими руками поставить печку, сделать окна, двери...
Повторяю, перемен много, а в главном, существенном все осталось по-прежнему. Я не мыслю себя без Сибири, без Енисея, без Бахты, которым буду служить по гроб жизни. И книгами, и фильмами, и всеми своими помыслами. Это мой угол, мое хозяйство, моя "земля Санникова".
- Неужто не тянет вернуться в Москву?
- В Москву тянет. Но самое большое - на месяц-другой. Повидать маму, своих детей, московских друзей, коллег, пристроить в редакции и издательства написанные вещи. Но мыслями, душой я там, в Бахте. Самое главное, в чем я вижу смысл своей жизни, свою, если угодно, миссию на земле, - это помочь сохранить, сберечь для потомков тот уклад жизни, который на протяжении веков, тысячелетий существовал в этих краях.
В обыденном сознании охотник - это человек, который ходит по тайге с ружьем. На самом деле сибирский охотник должен быть и плотником, и рыбаком, и скорняком, и столяром, и скотником, и землепашцем, и мастером-жестянщиком, и механиком. Он должен уметь отремонтировать снегоход, лодочный мотор и еще прорву техники, да еще доехать на ней до охотничьего участка, который совсем не близко. Кроме того, охотник должен уметь сшить обувку - пимы и бродни, изготовить камусные лыжи, выдолбить лодку, построить избу, срубить кулемку - деревянную ловушку на соболя, добыть зимой воду из насквозь промерзшего Енисея... Это целая культура таежной сибирской жизни, которую нельзя предать забвению.
- Это задача далеко не местного значения...
- Абсолютно с тобой согласен. Смысл русского бытия, на мой взгляд, и заключается в том, чтобы сберечь то, что нам досталось в наследство от предков. У меня, если помнишь, стихи такие были:
Я все отдам за это вдовье
Лицо земли, где дождь - как штрих,
Где жизнь - сплошное предисловье,
А смерть - загадка для живых.
Где все, что есть, - и грех и слава -
Лишь голос предков в нас самих,
Где мы не заслужили право
И в мыслях быть счастливей их.
Когда мы мечтаем о счастье, о каких-то привилегиях для себя, не худо бы помнить, что наши родители, деды, прадеды, так же хотели для себя лучшей доли, мучились любовью, проблемами отцов и детей, их подстерегала смерть близких... Мы, в сущности, мало чем отличаемся от наших предшественников, мы, нынешние, - лишь звено в нескончаемой цепи поколений русских людей. И, стало быть, наш исторический путь - отнюдь не в слепом следовании заемным моделям жизни, а вот в этом ощущении исторического единства с предшествующими поколениями, которые тоже верили в Россию как в объединяющее начало, в нашего православного Бога. Самые верные наши друзья и помощники на этом пути - великие русские писатели Пушкин, Лермонтов, Толстой, Лесков, Чехов, Достоевский, Бунин, Астафьев, Распутин... И вся моя енисейская жизнь, все мои скромные труды - это маленькая протока, как у нас говорят на Енисее, виска, которая, даст Бог, хоть капелькой вольется в мощную реку русской культурной, духовной традиции.
- Но почему русской культуре нельзя служить, скажем, в Москве, где ты родился, почему для этого непременно надо было оказаться в Сибири?
- Я благодарен судьбе, что она занесла меня сюда четверть века назад. Потому что лучшие русские люди, уверен, живут сегодня в Сибири. Россия именно здесь сохранилась в первозданном, волевом, сильном виде. Бердяев говорил когда-то, что Русь - это женщина. Сибирь для меня, хоть она и с мягким знаком, - это мужчина. Сибиряк - это человек, который плюет на политику, на посулы извне и рассчитывает только на самого себя. Таким его сделала мощь и суровость природы.
Это совсем не значит, что в Сибири нет людей слабохарактерных, малахольных или сильно пьющих. Они есть, как и везде, но даже у них этот дух независимости и внутреннего достоинства присутствует. При любом раскладе, при любом загуле сибирский мужик помнит, что ему надо запастись дровами, поймать рыбину, прорубить в Енисее полынью и добыть воды - иначе просто не выживешь.
- Ты поэтизируешь трудности по добыче огня, воды, но в городе эта проблема решается просто - поворотом краника на кухне...
- Человеку для того, чтобы заслужить отдых, еду, тепло, нужно по-настоящему устать, проголодаться, промерзнуть. Я уверен в этом на все сто процентов. Да и Бог сказал: будешь в поте лица добывать хлеб свой. То ощущение покоя и правды, которое ты чувствуешь дома, у печи, после тяжелой и долгой работы на морозе, нельзя сравнить ни с чем. Конечно, бытование в городе имеет свои приятные стороны. Но тот, кто испытал счастье естественной жизни, текущей в согласии с вечными законами природы, уже не променяет его ни на какой комфорт. Так во всяком случае думаем я и мои бахтинские друзья, которые выбрали эту жизнь. Охота - это ведь не только добыча пропитания, это еще и пропуск к максимальному сближению с природой. Ближе, чем охотник-промысловик, к тайге никого нет. Ближе, чем рыбак, к реке никого нет. Здесь близость с природой такая... как с любимой женщиной.
- Кстати, о женщинах... В интервью пятилетней давности ты обмолвился, что жена за тобой в Сибирь не поехала и ты мыкаешь в Бахте жизнь в одиночку. Знаю, что после той публикации на тебя обрушилась лавина писем от женщин с неустроенной судьбой, готовых разделить с тобой трудный таежный быт. Ты не воспользовался этим шансом?
- Не будем вводить читательниц в заблуждение, в Москве у меня есть любимая женщина, которая, даст Бог, приедет со временем ко мне навсегда в Бахту. Но я благодарен всем за эти письма, которые приходили со всего бывшего Союза. Это были бесконечно трагичные письма с постоянным лейтмотивом: "Михаил, все ужасно, жизнь беспросветна, приезжай и забери меня отсюда". Банальная похожесть этих писем в какой-то момент стала для меня символичной, что ли. В этом вопле отчаяния для меня воплотилась судьба русского народа - в вечной его неустроенности и вечной жажде тепла, в поиске человека, который поможет, согреет, подарит надежду. Я прожил новую жизнь, читая эти письма и отвечая на них. Спасибо за это "Труду".
- Мне кажется, ты так остро среагировал на эти письма еще и потому, что они были весточкой из "другого мира". Ты ведь в своей Бахте ведешь достаточно замкнутый образ жизни: одни и те же лица, один и тот же круг ежедневных забот. Между тем писатель нуждается в более широких горизонтах...
- К своему счастью или несчастью, я уже выпал из того циклического, сезонного круговорота забот, которым жил до этого, которым живут мои друзья-охотники. По своим писательским делам мне за последние годы много где пришлось побывать. Но и в своей Бахте я не чувствую себя в замкнутом, изолированном мирке. Поверь, темп жизни здесь бешеный. Несмотря на то, что медведи-шатуны иной раз в избы ломятся, мне всегда хотелось заварить в своей деревне какую-то кашу, сделать Бахту культурным центром. И мне это с моими друзьями удалось. Чуть ли не каждый день приходят телеграммы из Красноярска, Москвы, приезжают делегации. Какая уж здесь изоляция...
А кроме того, природа никогда не повторяется. Каждый год, каждое лето, каждая охота - они разные. И если я этой осенью не пошел на промысел, а мои друзья Гена, Толян, Серега, Игорь пошли, то я знаю, что они прожили кусок плотнейшей, неповторимой жизни. А я, сидя дома у компьютера и заканчивая повесть, что-то в этой жизни безвозвратно потерял. Вот стоит твоя деревня, вот стоит твой дом на берегу Енисея. Этот дом - как корабль, который движется навстречу ветру, новому веку. Каждый год для меня - это упоительное 12-месячное путешествие по неизведанной Галактике под названием Сибирь. Я буду плыть на этом корабле, пока хватит сил.
Беседу вел