А вернуться на сцену ему помог образ любимой супруги, гениальной Екатерины Максимовой.
— Вы только что изумили
— Именно в
Уж не говорю о ньюйоркцах, которые помнят меня по дебюту 1959 года. И у меня родилась идея — закончить этот вечер таким специальным
— Танец ваш был техничный?
— Смотря, что в данном случае понимать под техничностью.
—
— Нет, ну, конечно, прыжков не было. Это было бы даже странно… Дело в том, что каждый артист, если он хочет продолжать свою карьер — а я, напомню вам, после того прощания со сценой 20 лет назад не хотел ее продолжать, и даже никогда не думал, что
— А помните, как на вашем
— Как тогда? Нет. Но я думаю, что и тогда не надо было мне этого делать. Потому что это все равно хуже того, что я делал раньше. Если появляется у тебя что то, что ты уже не можешь сделать так, как делал когда то, поражая своими движениями публику, то лучше не делать этого вовсе.
— А в России что будет на ваш юбилей?
— Я буду в эти дни в Перми. Опять совпадение: 18 числа, то есть в мой день рождения, открывается ежегодный конкурс «Арабеск». Двадцать лет назад мы с Катей открывали первый такой конкурс. И в этом году он будет посвящен ей. И завершится он
— Ну, а в
— Я не знаю, что будет в Москве. Большой театр,
— Вас самого здесь не будет?
— Нет, не будет.
— Вы с Екатериной Сергеевной последний раз, наверное, и виделись на ваш прошлый день рождения? Помнится, на ее похороны вы прилетели из Италии.
— Именно так. Мы должны были поехать вместе, но она, как всегда, отказалась по причине того, что у девочек — учениц в театре были
— Мы с ней виделись год и три месяца назад накануне ее юбилея вот буквально здесь, за этим же столиком в Атриуме Большого театра. Она, конечно, была очень худенькая, уставшая, жаловалась на огромное количество работы в двух театрах. Но глаза абсолютно живые, улыбающиеся…
— Да, она очень уставала в последнее время. Кроме того, за два года до случившегося в одной из российских клиник ей сделали неудачный укол и попали в нерв, после чего она почти не могла ходить и долго лечилась, так и не обретя прежней подвижности. Катя всегда мужественно боролась с болезнями, но, знаю, это было уже очень тяжело для нее. А за несколько месяцев до ухода у нее было воспаление легких, при котором она все еще ходила на работу, что, видимо, сыграло свою страшную роль впоследствии.
— Вам не кажется, что с Катей ушла очень большая тайна? Было ощущение, что в ней столько мыслей, замыслов…
— Катя, как и Галина Сергеевна Уланова, была большая молчунья. Поэтому они обе навсегда останутся загадочными. Кроме того, мне кажется, каждая личность уносит с собой тайну. А Катя была еще и большой личностью, несмотря на такое ее хрупкое строение. У нее очень была сильная воля. Она была всегда пряма, чистосердечна. Красива, одухотворенна, светилась изнутри. И что очень важно — имея от природы острый, критический ум, с годами она все добрее относилась к окружающим ее людям. Конечно, у нее были творческие идеи. Но она настолько была в последнее время занята своими ученицами и в Большом театре, и в Кремлевском балете, настолько растворялась в них, что для собственной жизни и воплощения идей у нее времени и сил уже не оставалось. Она домой приходила практически только к ночи для того, чтобы поспать и утром — снова в Большой или Кремлевский.
— После ее ухода
— Знаете, когда долго живешь… Мы же с
— То наше интервью имело полусерьезный заголовок: «Я люблю гречневую кашу, а Васильев ее не переносит».
— Нет, со временем я и гречку полюбил. А раньше — да, когда мы учились в балетной школе на Пушечной и я ухаживал за Катей, мы иногда обедали в столовой рядом со МХАТом, там всегда были
— А какие между вами бывали расхождения?
— Ну, это тысяча мелочей. Начиная с темперамента: я — спринтер, а она — стайер. Но это и хорошо, наверное. Дополняли друг друга. Однако иной раз мелочи, которым сперва не придаешь значения, вырастают до таких размеров: кажется, что ты не можешь согласиться с человеком ну совершенно. Но у нас было главное — любовь. Теперь я очень хорошо знаю, в чем разница между любовью и страстью. Страсть почти всегда является толчком для любви. А дальше так: если нет уважения, то не получается и любви. А у нас с Катей было очень глубокое взаимное уважение. И друг без друга мы не могли обходиться. Вот, собственно, формула любви: когда к страсти добавляется единство взглядов, когда души ваши устремляются в одном направлении и сливаются, тогда ты без этого близкого человека не мыслишь своей жизни.
— Вы из таких разных кругов — ваш папа был шофером, мама — из служащих, а Катя — из династии философов, филологов, композиторов. Это не осложняло отношений?
— Никогда абсолютно. Настоящий интеллигент, как она, всегда прост. Я никогда не чувствовал разницы в этом смысле. И с ее мамой Татьяной Густавовной мы уже сколько лет живем душа в душу.
— Екатерина Сергеевна рассказывала, что вы были очень растеряны, спрашивали, что делать, когда узнали о вашем увольнении с поста руководителя Большого театра. Причем узнали из сводки новостей радио — тогдашние начальники культуры даже не позаботились известить вас о готовящемся решении.
— Нет, я не спрашивал ее, что делать, просто сказал, что вот так случилось, а она мне ответила: «Ну я же тебе говорила, что все так кончится». Она действительно с самого начала моего директорства говорила: «Зачем ты согласился, ясно же, что всегда это заканчивается только одним». Но, конечно, она сама не ожидала, что ее слова сбудутся в такой форме. И когда я ей позвонил, она просто сказала мне главные слова: «У тебя есть жена, есть дом, приезжай». И на следующий день я собрал вещи и поехал к нам на Рыжевку (деревня в Костромской области, где Васильев и Максимова построили себе дом. — «Труд»).
— Все в жизни имеет две стороны — наверное, то увольнение сохранило вам здоровье и силы для собственных творческих дел?
— Безусловно. Моя мама всегда говорила: все, что Бог ни делает, — к лучшему. Если ты воспринимаешь неприятности как повод ввязаться в полемику, это не приводит к добру. А если ты их с честью выдерживаешь и они для тебя служат импульсом для нового творческого раскрытия, это всегда к лучшему. Так же было в свое время, когда нас выставили из театра — Мариса, Майю (Лиепу, Плисецкую. — «Труд»), Катю и меня. Потому что для нас тогда открылся весь мир. И даже вот этот недавний вечер в
— В ваших картинах, насколько помню, преобладают пейзажи. А Катю вы никогда не пробовали писать?
— У меня несколько Катиных портретов, но не могу сказать, что они удачные.
— Прижизненные?
— Да. Пока нет сил их писать. Может быть,
— Помню, год с небольшим назад мы встретились на «Триумфе», и вы хорошенько критически прошлись по «Евгению Онегину», поставленному в Большом Дмитрием Черняковым.
— Ну это вообще непонятное для меня явление.
— Но сегодня вы назначили нашу встречу именно в Большом…
— Когда проживаешь жизнь в театре, он становится для тебя родным. Большой театр — мой дом, и, надеюсь, так всегда будет, кто бы и когда в нем ни управлял. А сегодня у меня с Дашей Хохловой — артисткой Большого — репетиция. Она у меня не только в «Балладе» Шопена занята, но и в балете «Заклятие рода Эшеров» танцует, который будет еще раз показан в Перми. Так что я прихожу сюда еще и по работе. Вот когда мы готовили юбилейный вечер Владимира Михайловича Зельдина, участвовал мимический ансамбль Большого — и я тоже приходил сюда с ними поработать.
— Может, вопрос прозвучит курьезно, но ведь вы были партнером самых великих — Улановой, Плисецкой… Каково это — держать за талию такую живую драгоценность? Не сковывала мысль — а вдруг уроню?
— Я же профессиональный артист, и мысли такой не было — уроню или не уроню. Но, конечно, я ощущал разницу в возрасте и положении с ними. Ну вы представляете себе: Уланова, живая легенда, и вы ней танцуете. Робость какая то, конечно. Не полная раскрепощенность, может быть. С Майей Плисецкой —
— В вашей жизни в последние годы большое место занимает Италия.
— Да. Моя давняя дружба с Франко Дзеффирелли принесла такие большие проекты, как совместное творчество в «Аиде» на Арене ди Верона, в Ла Скала и Театро Массимо в Палермо. В декабре прошлого года в Римской опере я сделал хореографию и к его «Травиате». Вы, наверное, помните, в своем знаменитом фильме «Травиата» он нас с Катей
— Как ему пришла мысль позвать вас в кино?
— У нас была в Лондоне знакомая, царство ей небесное, леди Мэри
Мы в это время были в Вене: «Вот так и так, мой друг Франко Дзеффирелли снимает фильм и попросил меня помочь найти танцовщиков, я сказала, что, конечно, вы бы могли это станцевать…» Я еще тогда говорю Кате: «Зачем нам это, там всего четыре минуты
— Наверное, это уже перешло и в человеческую дружбу.
— Конечно.
— Вы у него бывали?
— Много раз. Мы с Катей были и на вилле под Римом, и на знаменитой Тре Вилле в Позитано на юге Италии.
— Как он принимает? Италия ведь особая страна, там великие мастера искусства часто и великие мастера кулинарии. Как Россини, например.
— Франко — нет, он слишком занят работой. Но у него дома бывает очень много друзей… бывало по крайней мере. Когда он снимал «Травиату», то в субботу и воскресенье приглашал огромное количество самых разных артистов, занятых на съемках, к себе на виллу в Позитано.
— А у вас в Италии какое место любимейшее?
— Конечно, Рим. Это вообще мое любимейшее место на свете. Второго такого города нет Ему почти три тысячи лет, и никогда его не покидала активная жизнь. Все эти эпохи в нем живы до сих пор. И сколько бы ты в нем ни бывал, продолжаешь открывать в нем все новые уголки. Вот сейчас я летел из
— Екатерина Сергеевна говорила, что у вас там были и драматические спектакли.
— Да, но такие, что обязательно связаны с пластикой и танцем. Первым был «Нижинский» в Неаполе. Потом, сразу после моего ухода в 2000 году с поста директора Большого именно Италия позвала меня снова на сцену: я исполнял роль Чайковского в спектакле «Долгое путешествие в Рождественскую ночь». В прошлом году я сыграл роль Нижинского и Дягилева одновременно в спектакле по дневникам Нижинского. Это все поставил Беппе Менегатти, режиссер, муж знаменитой балерины Карлы Фраччи.
— Которую вы тоже держали на сцене в руках.
— Да, мы не раз были партнерами на сцене. И Алисию Алонсо держал. С Алисией вообще занятно получилось, потому что я с ней танцевал всего один раз «Жизель» на Кубе, но после этого спектакля у них и фильм появился, и огромная книга «Алонсо и Васильев в «Жизели». А сейчас я опять приглашен поехать на Кубу, там будет фестиваль, и они устраивают гала в честь юбилея самой Алонсо, и юбилея Улановой, и дают спектакль в мою честь.
— Говоря с вами, невозможно не спросить о секретах вашей потрясающей физической формы.
— Никаких секретов абсолютно. Просто надо, чтобы все время ты находился в творчестве, не сидел без дела.
— Лет 10 или 15 назад, помнится, вы говорили, что для человека, привыкшего к физическим нагрузкам, очень опасно остаться без них: сердце стремительно ожиреет, и через год — инфаркт.
— Ну, как вам сказать, эмоциональные нагрузки тоже ведь способны восполнить недостаток физических. Главное — не сидеть сиднем. Вот работа на директорском посту в кабинете вряд ли была полезной для здоровья. А если б я еще пил и курил, мы бы с вами тут, возможно, не разговаривали.
— Вы разве курили?
— Когда танцевал — постоянно, на протяжении 32 лет. Катя вообще курила до конца своих дней очень много. Когда я танцевал Спартака, по три пачки в день выкуривал. Меня все спрашивали — как же вы можете? Я говорил: пока танцую, могу курить. А вот когда ты не танцуешь, тогда,
— Потому и бросили, что закончили танцевать?
— Ну, не совсем поэтому, я просто заболел тяжело, было воспаление легких, я долго не мог курить, а раз не курил, то, думаю, чего ж начинать опять… В общем,
— Своего рода подвиг воли, мало ком удается избавиться от этой привычки…
— Да нет, просто я вынужден был бросить. Нет худа без добра, что называется.
— А сейчас не хочется?
— Нет абсолютно, даже если вокруг меня курят.
— Сколько лет в таком некурящем состоянии?
— Ой, уже очень много. Думаю, больше 20.
— А в питании есть
— Никаких совершенно.
— И жирный кусок мяса можете?
— Обожаю! Еду люблю всякую.
— Сами
— Очень редко. Но бывало. То есть так скажу: я не люблю готовить, но если нужно было, то мог сделать все, от яичницы до изысканной ухи.
— Сейчас
—
— Вам тут, я слышал, от Юрия Григоровича позвонили, вы договаривались о
— Вы знаете, он ведь сам никогда не говорил, что это он уволил. Очевидно, обстоятельства заставили это сделать. Каждому человеку мешает противостояние другого человека, даже если это его друг, что, кстати, бывает особенно обидно и больно. И ему нужно было освободиться от этого груза. А все эти люди старшего поколения — нашего поколения — они ему, очевидно, стали мешать. Мешали своими высказываниями, резкими критическими замечаниями… Да и новое поколение стояло в ожидании своего часа. И эти новые силы тоже были нужны Юрию Николаевичу. Сейчас, по прошествии десятилетий, я об этом думаю абсолютно спокойно. И хотя взглядов своих не поменял, очень сожалею о форме, в которой это тогда высказывалось. Ведь и его реакция от этого зависела. Сейчас я, наверное, то же самое сказал бы
— И это новое отношение позволяет вместе работать?
— Во всяком случае, когда я пришел руководителем в Большой театр, первый, кому отправил письмо с предложением в любой момент прийти в театр как самому желанному гостю и начать работать, был Юрий Николаевич. Но тогда он не ответил — наверное, еще очень остра была его обида. Но когда словно по
— В Большом вам до сих пор поминают, что вы сюда притянули Волочкову, и, дескать, зря вы это сделали.
— Может быть, и зря. Но,
— Никогда не думали, чтобы с вашей харизмой, с вашим выразительным голосом сделать чтецкую программу, где прочли бы стихи — свои,
— Я недавно участвовал в радиоспектакле на «Радио России» по повести Тургенева «Вешние воды». Говорили, что получилось замечательно. Так что дальнейшее покажет. Никогда не знаешь — кажется, что ни в коем случае не будешь это делать, а потом вдруг… вот случай. Мне в голову не приходило, что я опять выйду на сцену в 2000 году и сейчас, спустя 10 лет. Но вышел. Некоторые сомневались, что это нужно делать. Или, например, новогодний