Так вот, этим летом в наших тверских местах пока не было особенных новостей. В прежние годы то, бывало, моряк утонет в пруду, то проворуется какой-нибудь администратор, то охотники друг друга перестреляют, то, опившись "паленой" водкой, отдаст Богу душу веселая компания мужиков. А в этом году сравнительно ничего.
Ну разве что разразилась эпидемия гепатита, дюжина цистерн с мазутом опрокинулась в Вазузу, обеспечив нам миниатюрную экологическую катастрофу, умер своей смертью пастух Борька, горький пьяница и большой любитель художественной литературы, в ходе строительства детского дома запропастились семь миллионов целковых народных денег, и куда они подевались - этого не скажет у нас никто.
В общем, можно утверждать, что настоящих новостей у нас не было никаких. Вот если бы, положим, Волга высохла, или цыгане взяли бы приступом здание районной администрации, или упал бы посреди деревни другой Тунгусский метеорит... Следовательно, нужно отдать должное французам, которые говорят, что "лучшая новость - это отсутствие новостей".
И ведь действительно: стоит шесть столетий какая-нибудь французская деревня, и со времен Жакерии (крестьянская война середины XIV века) тут не отмечено ни одного серьезного приключения, так что даже несколько скучно жить. А в России жить весело: может быть, страшновато и бедно, но весело, потому что у нас вечно что-нибудь происходит, хотя на поверку не происходит решительно ничего.
В том смысле то есть ничего не происходит, что крестьянство по-прежнему довольно хладнокровно относится к полевым работам, увлекается горячительными напитками, в случаях производственной необходимости уповает на барина, сиречь государственные институты, и строит хижины в три окна. А так, конечно, в наших тверских местах наблюдается масса метаморфоз, движения, новостей.
Такая, например, новость: усадеб уже не жгут. Сто лет тому назад господам точно подпускали "красного петуха", а нынче про эти излишества не слыхать. Нынешние господа хотя и понастроили себе замков в нашем довольно глухом углу, хотя и скупают за гроши крестьянские наделы, но, однако же, на конюшню никого не тягают, не травят борзыми и расплачиваются не колхозными "палочками", а нашим народным долларом, в крайнем случае пересчитанным на рубли.
Другая новость: мужья своих супружниц уже не бьют. Вот народный писатель Иван Вольнов отмечает, что сто лет тому назад хлебопашец регулярно увечил свою жену, даже и превентивно, как слабительное принимают, а нынче про эти излишества не слыхать. Наоборот: слышно, жены поколачивают мужей за пьяные художества и нежелание, как говорится, "ловить мышей".
Третья новость: при устоявшемся пристрастии русского человека к спиртному пьют сейчас в деревне все же не так безобразно, как в прежние времена. Тот же Иван Вольнов уверяет, что в прежние времена стоило миру усесться вокруг ведра с водкой, как сразу пойдут половецкие пляски, кровавые драки, битье стекол в волостном правлении и прочие признаки деревенского кутежа. И про эти излишества теперь, то же самое, не слыхать.
Словом, за последние сто лет наше село сделало отчаянный рывок вперед, если не считать продуктивности сельскохозяйственного производства (в наших местах как собирали при царе Горохе пять-шесть центнеров льняного семени с гектара, так собирают и посейчас.) Правда, нынешним летом рожь вымахала выше человеческого роста, овсы стоят непроходимые, в кормовых травах нужно аукаться, как в лесу. Но грибов нет, одни лисички, да сыроежки, да опята, да грибники. Из лисичек, впрочем, получается волшебное жаркое к молодой вареной картошке, которая у тебя водится на задах.
Вот Пржевальский пишет: "Жизнь еще потому прекрасна, что можно путешествовать". А мы так скажем: жизнь еще потому прекрасна, что можно не путешествовать, а сидеть летом в тверской деревне, выращивать на задах разную разность и целых три месяца чувствовать себя заправским середняком. Ведь все мы горожане только в третьем-четвертом поколении, а земля-то зовет, земля навевает соображение, что нет ничего привольней деревенской жизни, утолительней для психики и умилительней для души.