- Итак, в разгар удачливой актерской карьеры вы ушли в режиссуру и возглавили театр - но не в родном Питере. Вы этим хотели что-то доказать себе и другим?
- Я резко поменял свою жизнь не для того, чтобы кому-то что-то доказывать. Толкнула меня на это внутренняя неудовлетворенность собой. Раньше тоже бывало: как только я переставал быть самому себе интересным, начинал искать новое. В 33 года я поступил на режиссерский курс к Анатолию Васильеву и дал себе слово больше никогда не возвращаться к актерской профессии, но в 1997 году Глеб Панфилов пригласил меня на съемки фильма "Романовы. Венценосная семья", и мой "роман" с кино возобновился.
- Вы играли главные роли в фильмах "Нас венчали не в церкви", "Приступить к ликвидации", "История болезни", "Муж и дочь Тамары Александровны"... Что заставило вас на время уйти из актерской профессии?
- В 30 лет у меня произошел некий внутренний слом. Мне показалось, что я исчерпал себя. Одно время даже хотел уйти из искусства и заняться медициной, но друг отговорил. Стоя на перепутье, я все глубже погружался в депрессию, не очень понимая, зачем вообще живу на этом свете. Как вдруг в 1987 году увидел спектакль "Серсо" Анатолия Васильева, и тут во мне что-то заговорило. Я не мог понять, из какой "ткани" сделан этот поразительно живой спектакль. И мне захотелось научиться этому. В 1988 году приехал в Москву, на общих основаниях сдал все экзамены (несмотря на диплом ЛГИТМИКа) и поступил на курс Анатолия Васильева в ГИТИС. Учил он нас в основном на сочинениях Томаса Манна, Гоголя, Достоевского, Платона... Больше ничем в тот период я не занимался.
- Извините, а как вы содержали семью?
- Моя прежняя жена тогда очень мужественно держалась, взяв все материальные заботы о семье на себя, и я ей за это бесконечно благодарен. Мое нищенское существование вовсе не смущало меня, поскольку я имел перед собой цель и дал себе клятву пройти намеченный путь до конца. Такой же упорной оказалась и моя дочь. Несмотря на все родительские запреты, она стала актрисой, и, кажется, неплохой.
- Представляю, как вам было трудно тогда. Неужели вы смогли "перечеркнуть" популярность, любовь зрителей?
- Я никогда не живу прошлым, меня интересует только будущее. Конечно, наша профессия - публичная по своей природе. Но одно дело, когда ты с радостью идешь к зрителям, желая поделиться с ними чем-то сокровенным, и совсем другое, когда боишься этой встречи, поскольку тебе нечего, как ты сам считаешь, им сказать. Для меня всегда было важно, как я живу в этом мире, какие ценности исповедую. А слава - она как приходит, так и уходит. В жизни художника есть вещи куда более важные: с кем он встречается на своем пути, кто были его учителя, что заложили в нем его родители...
Я воспитывался в обычной питерской семье. Мама работала на заводе, а папа монтировщиком на "Ленфильме". Когда я избрал актерскую профессию, он был не в большом восторге, поскольку много всего насмотрелся во время съемок и не считал актерство мужским делом. Мне пришлось немало потрудиться, чтобы заслужить его одобрение. И потом, если бы я не пришел двенадцатилетним мальчишкой к Матвею Григорьевичу Дубровину в театр юношеского творчества, то, может быть, никогда не поступил бы в ЛГИТМИК на актерский факультет к Рубену Сергеевичу Агамирзяну, пригласившему меня потом в свой Театр имени Комиссаржевской. Эти два человека определили мою судьбу, их уроки я не забуду никогда.
- А Васильев? Вы по-прежнему боготворите его?
- Ну, это слишком громко, просто я верил ему и был предан. Но однажды, посмотрев его "Маскарад" в Париже, понял: надо немедленно уходить, иначе всю жизнь буду подражать ему. Тогда же я сказал Васильеву об этом. Мы очень жестко поговорили, но он понял меня. Это не было предательством с моей стороны, просто мне захотелось идти своим путем.
- Итак, пройдя свой путь до половины, вы оказались...
- ...В Новосибирске. Я давно мечтал иметь свой театр, но в Питере не получилось, пришлось уехать в Сибирь. Если скажу, что не скучаю по любимому городу, то это будет неправдой. Но я больше не мог ставить спектакли в разных местах, а потом бросать их на произвол судьбы. Попадая в чужой коллектив, я долго приноравливался к его внутренним законам, изучал артистов и только после этого начинал серьезно работать, но на это уходило много времени. Иногда бывало и так, что только на премьере понимал, какой спектакль хотел бы поставить.
Никогда не забуду свой первый режиссерский дебют в "Александринке". В пьесе "Три сестры" я попытался осмыслить судьбу чеховских героев как свою собственную, поэтому, что называется, вывернул себя наизнанку, и тут критики обвинили меня чуть ли не в мазохизме. Я был настолько ошарашен их реакцией, что, когда Ефремов приехал ко мне на спектакль, спросил у него, почему сложилось такое странное мнение. Олег Николаевич ответил так: "Ты сделал новый шаг в осмыслении Чехова, и это многими оказалось непонято". И тут же предложил мне сыграть Тузенбаха в его "Трех сестрах" во МХАТе. Я отказался, сославшись на свою новую профессию.
- Не жалели потом?
- Нет, не жалел. Это опять бы увело меня в сторону.
- Как вы теперь, став опытным режиссером, реагируете на злую критику?
- Скажу честно: в профессиональном плане журналистские статьи мало мне помогли. В конце концов ставишь спектакли не для журналистов, а для зрителей. Во время представлений я слежу за реакцией публики и делаю для себя какие-то выводы. Думаю, во мне по-прежнему сидит артист, и я отлично понимаю, какой это адский труд - держать внимание зала в течение 2-3 часов и как потом трудно прийти в себя.
- А я скажу, что после "Кроткой" Достоевского критики тоже не могли прийти в себя, некоторые даже плакали. В вашей постановке не было игры в привычном понимании, скорее, это было похоже на безоглядную исповедь двух людей, раскаивающихся в своих грехах. Мне показалось, в этом спектакле заняты глубоко верующие люди.
- Да, иначе мы бы не отважились заниматься одним из самых сложных произведений Федора Михайловича, где речь идет о таких темных глубинах человеческой души, что без внутреннего света одолеть это невозможно. Когда я приступал к работе над "Кроткой", то пригласил отца Александра, протоиерея новосибирской церкви Александра Невского, консультантом на свой спектакль. Идея постановки "Кроткой" крутилась в моей голове давно, ну а после работы с Панфиловым меня особенно стало притягивать творчество Достоевского.
- И как Панфилов вышел на вас?
- Его величество случай помог. Мы познакомились с Глебом Анатольевичем в 80-е годы, а потом он пригласил меня на пробы. Когда после моего третьего приезда в Москву Панфилов сказал, что все-таки я буду играть Николая II, мне стало по-настоящему страшно. Но я понимал и другое: от таких предложений не отказываются. Я часто думал: а как бы сам Николай II отнесся к идее фильма, к моему участию в нем? И вот однажды мне приснился сон, будто я в образе Николая II вхожу в Александринский театр и вижу, как из-за портьеры выглядывает настоящий Николай II, долго смотрит на меня, а потом кивает головой. Проснувшись, я решил, что это был мне как бы знак свыше, ответ на сомнения, что теперь я имею право войти в духовный мир последнего русского императора. Работа над этим образом, помимо всего прочего, в корне изменила мои взгляды на семью. Я осознал, какой это хрупкий и сложный мир, где есть такие тайны, о которых не расскажешь, да и не надо. Ведь недаром существует таинство брака.
- Выходит, вашей новой жене, не побоявшейся уехать с вами в Новосибирск, повезло больше, чем прежней?
- Думаю, Ирине было непросто покинуть родной город, уйти из Театра Ленсовета, куда она, окончив институт, попала после огромного конкурса. Наша семейная жизнь в Петербурге в основном состояла из коротких встреч и длинных расставаний, поскольку я часто уезжал ставить спектакли в другие города. Поэтому когда бывший директор "Глобуса" Мария Ревякина предложила мне возглавить театр, то Ира, не задумываясь, согласилась поехать со мной, сказав: "Надеюсь, там мы не будем так надолго разлучаться, как в Питере". Вообще Ирина уже ничему не удивляется, она даже не удивилась, когда я ей сделал предложение в аэропорту Франкфурта, где мы встретились на пять минут, направляясь в разные стороны. После чего полгода не виделись. Теперь иное дело: мы сутками не расстаемся, и у Иры появилась новая роль: жены главного режиссера, на которую все смотрят, контролируют каждый ее шаг. Но я за Ирку спокоен, она не только способная актриса, но и большая умница. Не говоря уже о том, что сумела за короткий срок наладить наш скромный быт в служебной квартире, понимая, как много значит для мужчины уютный, спокойный дом.
- Но ведь театр - это тоже ваша семья. Как в ней вас приняли?
- Спокойно. Я не почувствовал какой-то настороженности, подозрительности. Может быть, это происходит потому, что я сразу же включился в работу и не делаю никаких различий между своими спектаклями и чужими.
- А как вам живется в новом городе?
- На сегодняшний день я востребован в Новосибирске, и это главное. Мне нравятся сибиряки: честные, открытые, справедливые. Здесь русским духом пахнет. Я преклоняюсь перед артистами, которые за мизерные деньги работают, не щадя себя. Это достойно большого уважения, потому что ничто так не ценится в искусстве, как бескорыстное служение.