...Встречают тепло и наших увешанных наградами ветеранов, которые не без труда, но с подчеркнутой бодростью идут по местам своей боевой юности. Вспоминают о погибших друзьях, но чаще без слез - то ли по мужской суровости, то ли потому, что выплакано, видимо, все с той далекой поры. Кто-то узнает улицы, по которым пробивались к рейхстагу сквозь кромешный ад последних сражений, а кто-то с огорчением, чему я был свидетелем, сопровождая группу из 72 московских ветеранов, побывавших в конце недели в Берлине, не находит своих надписей на стенах рейхстага, хотя уверяет, что "точно помнит, как оставил несколько слов". После ремонта остались выражения, видимо, по незнанию строителей, из крепкого солдатского лексикона, но большинство затерто малярами - память, однако, не заштукатурить.
...Проводив ветеранов, спевших на вокзале "Этот День Победы" под лихой оркестр Московского суворовского училища, я отправился за полсотни километров от Берлина на Зееловские высоты, места до войны тихие и умиротворенные. "Мы и в январе 45-го, - вспоминает Альмут Хайм, которой было тогда 16 лет, - по-настоящему не ощущали войны. Стоявшие здесь солдаты по ночам охотились на уток и совершали набеги на спиртзавод".
Но вскоре через подзорную трубу с высоты церкви можно было видеть пожарища за поймой Одера, а в конце февраля началась, так и не завершившись, эвакуация жителей. Вывозили не всех. "Меня призвали в фольксштурм, - рассказывает Отто Кохан, - в "последний резерв", состоявший из детей, стариков и больных. На рыночной площади привели к присяге, приказав обороняться до последнего человека и последнего патрона. 16 апреля Красная армия нанесла мощный бомбовой удар, шквал огня превосходил все виденное мною до сих пор. И мы, 18 фольксштурмистов, бежали из города".
Бежали не все, тем более что свирепствовала жандармерия, расстреливая без суда подозреваемых в дезертирстве. Сопротивление вермахта было отчаянным.
На холме у Мемориала братские и поименные могилы. Сплошь славянские имена, двадцатилетние солдаты, тридцатилетние майоры. 33 тысячи советских воинов, пять тысяч польских полегли у Зееловских высот на чужбине, 12 тысяч немцев навсегда остались в родной земле.
...Конец минувшей недели отмечен и торжественно-траурными церемониями в трех нацистских лагерях смерти - Заксенхаузене, Берген-Бельзене и Равенсбрюке. В этом местечке в 80 километрах от Берлина среди озер и лесов когда-то был курорт, но в 1939 году возник лагерь. "Мы живем близ столицы,/ Островок, окруженный водой./Там лежит небольшая долина /И концлагерь стоит за стеной..." Большинство узников так и не допело до конца эту песню.
Полгода назад я познакомился с безработной Цилией Келлер, добровольной сотрудницей музея в Равенсбрюке и не раз с благодарностью и печалью внимал ее рассказам: "Через лагерь прошли 132 тысячи женщин и детей, двадцать тысяч мужчин 40 национальностей. Десятки тысяч были зверски убиты, умерли от болезней, голода и медицинских экспериментов. Только с конца 1944 года в газовых камерах сгорело около 6 тысяч узников". Никто не знает, сколько несчастных погибло в дороге, когда эсэсовцы перед приближением советских войск погнали толпы измученных заключенных на запад.
В эти дни в Равенсбрюк и другие лагеря съезжаются чудом уцелевшие и дожившие до 60-летия освобождения бывшие узники, их родственники, друзья. Отдают дань памяти и высшие немецкие политики, склоняют свои головы тысячи и тысячи рядовых немцев. На могилы и к подножию монументов ложатся цветы - идущий из незапамятных времен символ памяти и уважения к павшим, каждый из которых внес свою лепту в спасение человечества.