Странное щемящее чувство охватывает, когда листаешь газетные подшивки июня 1941 года. Вот обычная жизнь, где кипит работа на полях, соревнуются сталевары, комсомольцы осваивают планер, а в кинотеатрах идет все та же «Волга-Волга». И все это до воскресного дня 22 июня. А дальше — пропасть, огненная черта, разделившая жизнь на до и после. Дальше замелькают сводки Информбюро, где за скупыми строками угадывается катастрофа первых недель войны, призывы «Все для фронта! Все для победы!», фотографии бойцов Н-ской части, подбивших 23 фашистских танка: Эту черту отчетливо видим даже мы, нынешние. А тогда, 80 лет назад, она незаживающим шрамом пролегла по жизням и судьбам миллионов людей, среди которых были наши отцы и мамы, деды и бабушки. О том июньском дне написано и снято так много, что никакой газеты не хватит привести даже сотую долю свидетельств и воспоминаний. Остановимся на стихах? Они теперь тоже документы эпохи.
***
Тот самый длинный день в году
Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится, что живы.
И к мертвым, выправив билет,
Все едет кто-нибудь из близких
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого нет...
И ставит, ставит обелиски.
Константин Симонов
22 июня 1941 года
Всё, всё у сердца на счету,
Всё стало памятною метой.
Стояло юное, в цвету,
Едва с весной расставшись, лето;
Стояла утренняя тишь,
Был смешан с медом воздух сочный;
Стекала капельками с крыш
Роса по трубам водосточным;
И рог пастуший в этот час,
И первый ранний запах сена:
Всё, всё на памяти у нас,
Всё до подробностей бесценно:
Как долго непросохший сад
Держал прохладный сумрак тени;
Как затевался хор скворчат —
Весны вчерашней поколенья;
Как где-то радио в дому
В июньский этот день вступало
Еще не с тем, о чем ему
Вещать России предстояло;
Как у столиц и деревень
Текло в труде начало суток;
Как мы теряли этот день
И мир — минуту за минутой;
Как мы вступали за черту,
Где труд иной нам был назначен, —
Всё, всё у мира на счету.
И счет доныне не оплачен.
Мы так простились с мирным днем,
И нам в огне страды убойной
От горькой памяти о нем
Четыре года было больно...
Александр Твардовский
***
.jpg)
Два номера нашей газеты: последний мирный и первый военный
22 июня 1941 года
Казалось, было холодно цветам,
и от росы они слегка поблекли.
Зарю, что шла по травам и кустам,
обшарили немецкие бинокли.
Цветок, в росинках весь, к цветку приник,
и пограничник протянул к ним руки.
А немцы, кончив кофе пить, в тот миг
влезали в танки, закрывали люки.
Такою все дышало тишиной,
что вся земля еще спала, казалось.
Кто знал, что между миром и войной
всего каких-то пять минут осталось!
Я о другом не пел бы ни о чем,
а славил бы всю жизнь свою дорогу,
когда б армейским скромным трубачом
я эти пять минут трубил тревогу.
Степан Щипачев
***
22 июня 1941 года
В рассвет течет неспешная река.
Крадется сон, смежить пытаясь веки.
Туманом смыло ближние стога...
Остановить бы этот миг навеки!
Секунды в вечность пулями летят,
Пока кровавит берег свет ракеты.
Еще пройдет мгновенье — и снаряд
Обдаст войной шестую часть планеты.
Заставу поднял у калитки взрыв.
Дробь каблуков по вымытым ступеням.
След по росе. Береговой обрыв.
Чужие весла нашу воду пенят.
Дошлет патрон послушная рука,
В плечо ударит трехлинейки ярость.
...Он принял бой, и для него река
Так навсегда границей и осталась.
В победный май отсюда путь пролег,
Увенчанный немеркнущим салютом,
И первым сделал в эту даль рывок
Солдат, провоевавший три минуты.
Виктор Ганшин
***
22 июня
Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте,
Вспомяните погибших за нас.
Там, в толпе, средь любимых, влюбленных,
Средь веселых и крепких ребят,
Чьи-то тени в пилотках зеленых
На окраины молча спешат.
Им нельзя задержаться, остаться —
Их берет этот день навсегда,
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.
Окликать их и звать их — напрасно,
Не промолвят ни слова в ответ,
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.
Вадим Шефнер
* * *
Довоенный вальс
Мирное небо над крепостью Бреста,
В тесной квартире счастливые лица.
Вальс. Политрук приглашает невесту,
Новенький кубик блестит на петлице.
А за окном, за окном красота новолунья,
Шепчутся с Бугом плакучие ивы.
Год сорок первый, начало июня.
Все еще живы, все еще живы,
Все еще живы, все, все, все.
Смотрит на Невском с афиши Утесов,
В кинотеатрах идет «Волга-Волга».
Снова Кронштадт провожает матросов:
Будет учебным поход их недолго.
А за кормой, за кормой белой ночи раздумье,
Кружатся чайки над Финским заливом.
Год сорок первый, начало июня.
Все еще живы, все еще живы,
Все еще живы, все, все, все.
Мимо фасада Большого театра
Мчатся на отдых, трезвоня, трамваи.
В классах десятых экзамены завтра,
Вечный огонь у Кремля не пылает.
Всё впереди, всё пока, всё пока накануне:
Двадцать рассветов осталось счастливых:
Год сорок первый, начало июня.
Все еще живы, все еще живы,
Все еще живы, все, все, все.
Вальс довоенный напомнил о многом,
Вальс воскресил дорогие нам лица,
С кем нас свела фронтовая дорога,
С кем навсегда нам пришлось разлучиться.
Годы прошли, и опять за окном тихий вечер.
Смотрят с портретов друзья молчаливо.
В памяти нашей сегодня и вечно
Все они живы, все они живы,
Все они живы, все, все, все...
Феликс Лаубе
