Сегодня – 120 лет со дня рождения Маяковского
Маяковскому в либеральной России не повезло: то, что в советское время гарантировало образу «лучшего и талантливейшего поэта пролетарской эпохи» иконописную неприкосновенность, в постсоветское по закону маятника спровоцировало волну «обличений» — служил-де утопии, а подготовил почву для тоталитаризма. Справедливы ли обвинения или это лишь месть троечников великому поэту за то, что в школе приходилось учить стихи о советском паспорте? На этот и другие вопросы отвечает один из самых ярких представителей молодой русской литературы Сергей Шаргунов.
— Почему молодое поколение литераторов — Быков, Прилепин, вы — с таким интересом углубляется сегодня в творчество и жизнь Маяковского, Леонова, Серафимовича, в эту давнюю и часто порядком забытую раннюю советскую литературу?
— «Не хочу мазать дегтем ворота моей родины» — так сказал Иосиф Бродский, прибыв за границу, где многие от него ждали проклятий советской России. Точно так же и мне кажется, что слишком многие усердствовали в обмазывании дегтем ворот советской литературы, в то время как там, наряду с казенными вещами, были замечательные произведения значительных авторов, вглядываясь в которые можно разглядеть эпоху. Когда, например, из школьной программы пропадают Алексей Николаевич Толстой или Валентин Петрович Катаев (о ком я сейчас пишу книгу в серию «Жизнь замечательных людей»), это безусловная потеря для учащихся, которые элементарно не узнают о существовании прекрасных книг. А «Железный поток» Серафимовича (недавно я тоже написал о нем в альтернативный учебник для студентов «Литературная матрица»), если вчитаться и вглядеться, оказывается вовсе не суконным соцреализмом, а вполне бесшабашно-декадентской литературой. И Горький, и Маяковский — громкие, важные, существенные имена для отечественной литературы. В свое время оба они оказались накрыты этой волной отрицания, и, например, памятник Горькому в центре Москвы, снятый по причине якобы благоустройства площади, так до сих пор и не восстановлен.
— Стихи о советском паспорте когда-то знали все — а насколько подобная поэзия внедрена в массовое сознание сегодня?
— Боюсь, если говорить о совсем молодых читателях, то им знакомы лишь немногие стихотворения Маяковского. Хотя что-то проходят в школе... Кстати, параллельно упомянутому вами стихотворению, была записана и прозаическая история на ту же тему: когда американский консульский работник спросил Маяковского, кто он, тот ответил: великоросс...
При всем трагизме фигуры Маяковского в русской истории и литературе, его совершенно неправильно представлять себе человеком без роду без племени. По отцу он был столбовой дворянин, мать его — кубанская казачка. Хорошо чувствовал русскую почву и русский мир. Аристократизм и народность срослись в нем, как лирика с бравадой. Одно из проявлений его натуры — страсть бросать вызов, увлекаться разного рода опасными предприятиями. Например, он готовил освобождение заключенных женщин через подкоп, за что был арестован. Присоединился к РСДРП... Но когда приходит Первая мировая война, Маяковский, вопреки линии партии, славит Россию и стремится на фронт (куда его не пустили), чтобы сражаться с недругами. Другое дело, что это был скорее поступок художника, чем гражданина: он сам впоследствии признавался в автобиографии, что хотел все видеть своими глазами. Тот же поэтический вызов — пожертвовать свой талант на благо грандиозного социального проекта, на строительство утопии. Человек, в 1913 году написавший страшные строчки: «Я люблю смотреть, как умирают дети», — через десять лет пишет рекламу: «Лучших сосок не было и нет, готов сосать до старых лет» — и выступает как «ярый враг воды сырой».
Но важно понимать, что во все периоды он оставался прежде всего тонким лирическим поэтом. Буффонада и эпатаж были в значительной степени артистической игрой, призванной скрыть эту лирическую ранимость. Лиля Брик с явной иронией говорила: ну, опять пишет свои стишочки про любовь... Он в этой сентиментальности — настоящий поэт-дворянин. Мальчик из хорошей семьи, который свою «хорошесть» преодолевал через радикальные и грубые жесты. И лишь иногда прорывалась у него щемящая интонация: «Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят — что ж, по родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь». Косой дождь, но с молниями...
Другой важнейший аспект — футуризм Маяковского. И он, и Горький — ницшеанцы. Много говорилось по поводу «ницшеподобных» обвисших усов Горького, но самое главное не в этом, а в идее преодоления природы, в том числе в самом человеке. Природа как таковая, по мысли этих писателей, отвратительна, потому что не вполне управляема. Этот идеократический порыв начала ХХ века, вера в построение государства, руководимого идеями и идеалами, по сути вера в сверхчеловека (вспомним, для Маяковского «приличия позорны») — оказалась чрезвычайно ценна для советского проекта.
Он манифестировал себя солнцеподобным, бодродышащим, свободным, дерзким. Был бесконечно артистичен. Между прочим, в Нью-Йорке я познакомился с дочкой Маяковского, очень на него похожей. Ей хоть и за восемьдесят — громовой голос, скулы, ярый взгляд. Порода отца!..
Стоит посмотреть «Барышню и хулигана», где он одновременно и блестящий актер, и режиссер, и творец истории — в этом универсализме тоже видна попытка разглядеть в себе прообраз совершенного человека будущего.
Почему Маяковский так любил машины? А почему Горький так любил спиритические сеансы? Это стремление неким образом совладать с человеческой бренностью, преодолеть физическую ограниченность возможностей тела... В утопическом социальном проекте слабому человеку не место. Отсюда штурм небес, поэма Маяковского «Летающий пролетарий». По сути он предсказывает и полеты в космос. И конечно отсюда тяга к бессмертию, обращение к далекому потомку: «Воскреси — свое дожить хочу!»
— Но вспомните его ироничное: «Впрочем, что ж болтание — спиритизма вроде». Или сарказм в изображении потустороннего мира: «Летите, в звезды врезываясь. Ни тебе аванса, ни пивной — трезвость!»
— «Сергею Есенину» — сильнейшие стихи. А сниженный пафос: «В этой жизни помереть нетрудно. Сделать жизнь значительно трудней» — так ведь это отчасти еще и фатализм. Лермонтов, по легенде, придя на дуэль, ел вишню и плевался косточками. И та же история есть про Пушкина. Говорить с усмешкой о смерти (не об умершем!) — тоже русский аристократизм. Ну и не надо забывать — Маяковский был отличный сатирик. У него смех часто груб, иногда поверхностен, но его «Баня», «Клоп», «Прозаседавшиеся» — это бесконечно меткое и язвительное попадание в цель.
— А вы заметили — от того, что Маяковскому совершенно чужд пафос, его язык не стареет. «Поэзия — пресволочнейшая штуковина: существует — и ни в зуб ногой». Будто сегодня сказано!
— Безусловно, и панк, и битники, и русский рэп — все это выходит из Маяковского. Уж не говоря о новой поэзии. Маяковский был последним настоящим революционером русской поэтической словесности. Сокрушителем и устроителем языка. Именно поэтому он от декаданса и футуристической самодостаточности слов спокойно и с вызовом перешел к государственнической работе и стал сочинять для окон РОСТа. В сущности, одно другому не противоречило, потому что во всем был манифест независимости.
Во многом Маяковский — загадка, которую иной раз даже кажется кощунственно разгадывать. Судя по его тексту «Моя биография», он оставался загадкой и для самого себя. Все-таки он молодым ушел из жизни, в 36 лет. Думаю, Маяковский для каждого разный, и каждый будет находить в нем свое — это тоже признак большого дарования. Это как с Пушкиным, от которого Маяковский сначала отрекался, а к концу стал разговаривать с ним почтительно. Как и в Пушкине, в Маяковском было естественное сочетание вольности и державности. Хотя и писал: «Чтобы в мире без Россий, без Латвий», — а на пороге Америки называл себя великороссом... Едва ли здесь была конъюнктура — думаю, было много романтики и идеалистичности. Все позднейшие психоаналитические попытки объяснить Маяковского, как, например, в интересной книге Карабчиевского, все равно недостаточны. И мне кажется, что тот Маяковский, которого проходили в советской школе, ничем не уступает Маяковскому, которого модно стало интерпретировать в последнее время.
— Распространено мнение, будто Маяковского надломило разочарование в советской действительности, в «атакующем классе», которому он отдал все.
— У Егора Летова есть отличная песня «Самоотвод», посвященная Маяковскому. И правда, жизнь Маяковского — самоотвод, непрерывный суицид, сжигание себя. Художник Анненков в своих воспоминаниях говорит, что видел Маяковского потерянным, убедившимся, что все движется не туда... Конечно, ему было тяжко. Известен его конфликт с распоясавшимся РАППом — Российской ассоциацией пролетарских писателей. И даже то, что он решил эпатажно и демонстративно перейти из ЛЕФа (Левого фронта искусств, где был ключевой фигурой) в этот самый РАПП, не помогло. На последнем выступлении Маяковского во время выставки «20 лет работы», которую оскорбительно проигнорировали коллеги, в зале сидела наглая комсомольская молодежь, юнцы кричали из зала, дерзили, и этот сильный, басистый трибун не выдержал — сошел со сцены и закрыл лицо руками.
И все же было бы ошибочно искать причины трагического исхода в политическом разочаровании. Была ведь и любовная драма... Думаю, сложись в тот момент обстоятельства по-другому и останься Маяковский жить, он бы продолжал быть певцом красного проекта. Ведь его главный враг — РАПП — был разгромлен, а Сталин провозгласил его лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи. Другое дело — каково бы ему пришлось с началом репрессий, войны? Это тоже загадка, не имеющая отгадки.
— Я перечитывал стихотворение «Домой!», которое ему часто ставят в упрек: «Хочу, чтоб к штыку приравняли перо. С чугуном чтоб и с выделкой стали о работе стихов, от Политбюро, чтобы делал доклады Сталин». Но ведь это 1925 год, никаким культом еще не пахло. И заметьте, нет будущего «культового» слова «товарищ» — просто Сталин, один из руководителей, и пожелание, чтобы он не руководил, а лишь отчитывался о том, что «в Союзе Республик пониманье стихов выше довоенной нормы».
— Да, культа еще не было, и впоследствии, думаю, Маяковский бы уклонился от участия в его утверждении, будучи достаточно вольной натурой. Славил бы родину. Хотя Горький в конце жизни уживался с этим... Повторю: остается только гадать, как бы все обернулось. Но предполагаю, что Маяковский мог бы вписаться в новый поворот.
— Позволю себе сравнение с другим художником, которого почти в тех же словах, но уже в другую эпоху назвали величайшим советским композитором — Шостаковичем. Помните его кантату «Над родиной нашей солнце сияет» со знаменитыми строками Межирова: «Коммунисты, вперед!»? Есть множество свидетельств того, что в 1950-е годы Дмитрий Дмитриевич писал это совершенно неискренне. Хотя в юности, в период сотрудничества с тем же Маяковским на постановке «Клопа», был увлеченным сторонником коммунистических идей. Не произошло бы с Владимиром Владимировичем такой же эволюции?
— Очень интересный вопрос. Изучая Катаева, которого безмерно люблю, я иной раз не могу понять, где здесь наигранность, а где искренность. Но точно, что все объяснить голой конъюнктурой нельзя. Например, он возвеличивает дела красных в революционной Одессе, а беляков описывает как гадов — но ведь он же тогда сам был белым. Конечно, потом пришлось это скрывать, и такое впечатление, что в какой-то момент он поверил во все, что пишет. Людям свойственно заигрываться. А сколько сегодня примеров того, что люди говорят одно, словно забыв, что лет 20 назад они утверждали совершенно другое, а еще лет за 15 лет до этого — третье.
— А насколько был искренен Маяковский, когда писал направленные против эмигранта Шаляпина стихи: «С барина, с белого, сорвите, наркомпросцы, народного артиста красный венок»?
— Есть такая вещь, как целесообразность. Напомню: идеей Маяковского было солнечное торжество всеобщей справедливости, а «человеческое, слишком человеческое», как учил Ницше, подлежало отторжению. Шаляпин, давший благотворительный концерт в помощь русским безработным в Париже (а среди них были офицеры старой армии), проявил такую «излишнюю человечность», тем более по отношению к политическим врагам...
— У памятника Маяковскому в Москве в 60-е читали стихи, а сейчас там происходят политические митинги и стычки. Вернется ли туда поэзия?
— Поправлю вас: и сейчас каждый месяц молодые поэты читают у памятника Маяковскому стихи. Хотя в заграждении, которым обнесена скульптура Маяковского, мне видится этакий прижизненный памятник другому поэту — Лимонову. И может быть, как пошутил один мой приятель, через какое-то время рядом с Маяковским будет стоять маленький бронзовый Лимонов в окружении омоновцев. Такая получится изящная композиция.
Вообще Маяковского нельзя отделять от химии жизни. При всем лиризме, он очень не любил соплежуйство и был сторонником прямого проникновения в действительность. Помните: «Мы диалектику учили не по Гегелю». Это поэт прямого действия. Лом, способный взломать сейф истории. Само имя его звучит как призыв, как пароль. Воскреси Маяковского — что бы он сказал про город Пугачев? Про тотальное воровство нынешних «прозаседавшихся»?.. После Маяковского Фукуяма с его книгой «Конец истории» меркнет: понимаешь, что пока в России есть такая литература, ее история обречена продолжаться.
— С вами не бывает такого, что вдруг нахлынет: умру, если сейчас же не прочту вот это стихотворение?
— Конечно, и не раз: «Флейта-позвоночник» — поэма, к которой возвращаюсь... Да хотя бы эти строки из поэмы «Владимир Ильич Ленин»: «Бег свой продолжали трамы уже при социализме». Какое волшебство в передаче образа времени! А голод и входящая сестра: «Здравствуй, Володя! — Здравствуй, Оля! — Завтра новогодие — нет ли соли?»... Кстати, не все знают, что слово «новогодие», как и некоторые другие живущие до сих пор неологизмы, тоже придумал Маяковский... Думаю, он как бунтарь, борец за справедливость, честность и вольницу, конечно, останется русским явлением навсегда, в самых разных настроениях и ситуациях. И когда сжимаются кулаки от ощущения несправедливости, и когда, наоборот, хочется от души взбодриться, и когда одинок — открываешь Маяковского. И его солнце, которому «светить всегда, светить везде», отлично прожигает и наполняет звоном голову. Хочется жить дальше.
«Нам Маяковского не задавали»
У Маяковского есть строки: «Поймите мой стих простенький да от него к сердцу проведите мостики». Как у наших современников с этими мостиками к поэту? Корреспондент «Труда» отправился на площадь Маяковского, к памятнику.
В сквере сидят две симпатичные девушки-блондинки, напротив— дамы бальзаковского возраста, рядом— мужчина с фотоаппаратом. Что знают они о поэте?
«Маяковского мы в школе проходили, — почти хором ответили девушки. — Но наизусть не задавали, у него ведь очень сложно понять, о чем говорится». Вдруг одна захихикала: «Ой, чтото он доставал из широких штанин!» Но что доставал, подружки так и не вспомнили.
Фотограф ходил вокруг и снимал памятник ракурсно — под Родченко, как он мне объяснил. Зачем? «Не люблю его стихи. При Советской власти я диссидентствовал, а Маяковский — первый ее трибун, — поделился он. — Но вот вспомнил, что на носу юбилей, и пришел поснимать. Все-таки это глыба!»
Дамы элегантного возраста вопросу явно обрадовались.
«Каждый год я прихожу сюда в июле — благодарить!» — поделилась одна. Оказывается, они с мужем еще молодыми переехали в Москву и долго обитали в общежитии. Мужу, работавшему в цехе обжига известки, приходилось отмываться дома над тазиком. Однажды по радио он услышал стихотворение Маяковского «Рассказ литейщика Ивана Козырева». Запомнил строки про ванную и к месту и не к месту твердил их, как заклинание. «Что вы думаете? — продолжает дама. — Через год нам дали квартиру с ванной. Думайте что хотите, но ордер нам выписали 19 июля — в день рождения Маяковского!»
Памятник великому поэту — это с 1958 года, то есть со времени установки скульптуры, еще и место публичных декламаций. Традиция поэтических выступлений жива до сих пор. Мы побеседовали с одним из организаторов чтений, поэтессой Юлией Вильянен.
«Люди приходят абсолютно разные — от 15 до 60 лет; студенты, безработные, художники, менеджеры, журналисты, — рассказала Юлия. — Читают в основном свое: так повелось с 1960-х, площадка Маяковских чтений — это место, где поэты обретают голос. Хотя вспоминают и Маяковского, и Есенина».
Для Юли и ее коллег лирика Маяковского — на особом месте: «Создание новой формы, нового ритма в стихах, выражение чувств и взглядов такой силы меня восхищают. Часто цитирую его «Приказ по армии искусств». Для меня основной темой всегда оставалась гражданская лирика. Поэт — рупор, ярлык, лакмус происходящего. Молчать в ответ на несправедливость сильных мира сего невозможно. Мои левые убеждения — основной мотив творчества».
Оказывается, подобные чтения у памятников Маяковскому проходят во многих городах нашей страны. «Меня очень радует процесс реабилитации поэзии в глазах молодежи, который начался несколько лет назад, — говорит поэтесса. — Если раньше стихи ассоциировались исключительно с опостылевшей школьной программой, а поэтические выступления — с вечерами «Если вам за 50», то сегодня молодые люди увлеченно декламируют, соединяют это с выставками картин, исполнением современной музыки».
Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души.
К кому конкретно обращался в этих строках Маяковский — только к собратьям-поэтам или к простым обывателям тоже, — уже не важно. Его завещание выполнено. Сад души цветет.