Четыре дня августовского путча 40 собственных корреспондентов в Союзе и 20 собкоров-международников «Труда» освещали события у здания Совмина СССР (Белого дома) и реакцию на них в мире.
«Вчера в полдень у Белого дома состоялся многотысячный митинг… к собравшимся постоянно присоединялись колонны демонстрантов», — писали 21 августа на страницах газеты Николай Дорофеев и Николай Кишкин. «В Ленинграде шумно», — телеграфировал о реакции на ввод чрезвычайного положения ГКЧП корреспондент Дмитрий Струженцов. В Ереване, по сообщению Гагика Карапетяна, было решено: «В какую бы сторону ни качнулись весы ситуации в центре, курс Армении на достижение независимости останется неизменным». Харьков, Волгоград, Донецк, Бишкек, Вильнюс и многие другие города Союза попытку переворота встретили «безразличием».
Сами корреспонденты вспоминают, что редакция стояла перед важнейшим в своей
Юрий Варламов, в 1991 году — первый заместитель ответственного секретаря газеты «Труд»:
— Я непосредственно участвовал в создании номеров газеты с 20 по 23 августа 1991 года. Утром 20 августа, когда мы приехали на работу, были распространены три документа ГКЧП — о создании комитета, о введении чрезвычайного положения и об ограничении перечня выпускаемых
Поначалу — в номере от 20 августа — мы на первой полосе разместили документы ГКЧП. Но позже в редакции было решено: мы, конечно, должны напечатать постановления ГКЧП, но скромнее. В последующих номерах мы четко придерживались одной линии — давали всю возможную информацию о событиях, но воздерживались от
Корреспонденты в Москве передавали информацию от здания Совмина СССР, а собкоры в союзных республиках и других странах сообщали о реакции на путч. Получалась интересная картина: как оказалось, вся заваруха происходила в Москве, а на периферии попытка переворота была воспринята с безразличием.
После 21 августа, самого напряженного дня, стало ясно: гэкачеписты не выстоят. Номер от 22 числа вышел с шапкой «Демократия выстояла!». Помню, что в тот день работали до глубокой ночи.
Замечу, что для большинства журналистов было ясно — точка невозврата для СССР пройдена. Сам факт того, что на улицы Москвы выведены танки, не сулил ничего, кроме гражданской войны. Но благо, что военные и митингующие у Белого дома не были настроены на вооруженное противостояние, и все обошлось малой кровью. Командир подразделения «Альфа», сыгравшего огромную роль в тех событиях, Михаил Головатов тогда сказал, что его подразделению потребовалось бы не более 30 минут для того, чтобы разогнать митинг у здания правительства. Но они на это не пошли.
Если же говорить о выборе, который сделал каждый из нас, то для меня было все предельно ясно. ГКЧП ничего хорошего собой не представлял. Тем более что они сами предопределили свое поражение. Если хочешь удержать власть, нужно действовать жестко, а они были аморфны.
После 23 августа журналисты впервые вздохнули свободно. Мы наконец смогли освещать тот негатив, который был в стране, но долгие годы замалчивался. Ведь мы работали в условиях цензуры. Был такой Главлит, он ставил свою печать на полосы газеты. А после отмены цензуры большая ответственность ложилась на редакторов и корреспондентов, поскольку с тех пор мы отвечали за каждое написанное слово. Появилось множество охотников отображать ту жизнь, которая в действительности была.
Юрий Совцов, в 1991 году — первый заместитель главного редактора газеты «Труд»:
— Когда случился переворот, я ехал с дачи в Москву. Ехал и думал, что, если сейчас редакция примет решение подчиниться ГКЧП, я просто уволюсь. Мне все это надоело уже, к тому времени, а точнее, в июне 1991 года, был закрыт журнал «Родина», который я издавал. Это был
Но когда я приехал в редакцию, главным редактором «Труда» Александром Потаповым уже было принято решение не подчиняться ГКЧП и давать объективную информацию. Был единственный номер от 20 августа, когда мы опубликовали — наверное, с перепугу — три постановления ГКЧП. А после в редакции окончательно утвердились демократические силы.
На улицах в те четыре дня, конечно, было неспокойно. Помню колонны военной техники, которые направлялись штурмовать «Останкино». Но для меня не было загадкой, чем закончится переворот. Я как журналист знал этих гэкачепистов, особенно
Рустем Урманцев, в дни августовского путча — собственный корреспондент газеты «Труд» в Праге:
— В те дни чешское телевидение не показывало «Лебединое озеро», как в СССР: один за другим транслировались репортажи из Москвы. Я звонил в редакцию, но мне отвечали: жди указаний, они скоро последуют. В чешских СМИ информация была однозначная и точная: в России произошел контрреволюционный путч.
20 августа мне позвонили из газеты «Руде право». Они опрашивали советских журналистов, аккредитованных в Праге, в связи с путчем. Я ответил, что отношусь плохо и полностью отрицаю намерения ГКЧП. Собкор «Известий» Леонид Карнилов заявил «Руде право», что в случае победы ГКЧП он немедленно попросит политического убежища. Утром 21 августа советский посол в Чехословакии Борис Панкин срочно собирает расширенное совещание и зачитывает письмо в Центр, в котором резко протестует против действий гэкачепистов. Он поблагодарил некоторых журналистов за поддержку.
Конечно, мы рисковали,
Пражская общественность собралась после поражения ГКЧП на главную площадь, и тысячи людей праздновали вместе с нами победу. Узнав о том, что я советский журналист, мне стали жать руки. Настроение было как при полете Гагарина в космос. Но резкого изменения отношения к советским гражданам не произошло, это был одномоментный всплеск радости. Потом он сошел на нет.
Интересная деталь: в дни путча, когда ГКЧП еще не был свергнут, ко мне в Прагу летели дети. По прилете в аэропорт Праги их спросили, не хотят ли они попросить убежища. То есть чехи всем приезжающим из СССР предлагали политическое убежище.
Виталий Головачев, в дни августовского путча — политический обозреватель газеты «Труд»:
— Я был лично знаком с одним из участников ГКЧП,
С одной стороны, для нас такой исход был бы крайне неприятен — по сути, мы бы расписывались в верности ГКЧП. С другой стороны, в такой ситуации мы могли хотя бы стараться освещать события объективно. Поэтому редакция пыталась понять, какой тон держать в материалах. Так вот, я стал набирать телефоны помощников и в ответ услышал довольно странную информацию. Оказывается, Павлова нигде не могли найти. Я звонил ему домой, звонил в автомобиль личному шоферу, делал звонок по спецтелефону, так называемой вертушке, в его личный кабинет в Кремле (тот самый, который ранее занимал Сталин). И никто не мог сказать, где находится
То есть человек, который в числе участников ГКЧП взял власть в стране в свои руки, находился в недосягаемости. И личные помощники не лукавили, я их хорошо знал, им не было известно местонахождение начальника. Они сами находились в растерянности. Потом выяснилось, что у Павлова был гипертонический криз, скорее всего, он даже принял перед этим на грудь. И вот тогда мне стало ясно, что ГКЧП обречен. У них все валилось из рук, все делалось топорно, непродуманно. Правда, это совсем не было очевидно в регионах. С мест от партийных начальников и исполкомов шли телеграммы (и я их сам держал в руках) с изъявлениями верности ГКЧП. Ничего удивительного — ведь революции делаются в столицах. Сейчас, спустя 20 лет, моя личная оценка тех событий не изменилась. Но я уверен, что за прошедшие годы страна свернула с того пути демократии, на который встала в 1991 году. И если бы сейчас в Москве организовали новый ГКЧП, мало кто пошел бы защищать Белый дом.