- Юлий Черсанович, по первой профессии вы школьный учитель русского языка, литературы, истории и обществоведения. Это призвание?
- В какой-то степени. В школе я учился у собственной матушки, преподававшей литературу. Мне очень нравилось, как она работала, вовлекая класс в диспуты, беседы. Позже я стал применять те же педагогические методы. Но мое поступление в МГПИ не было целенаправленным. Я просто испугался поступать на журфак МГУ. Тамошние абитуриенты мне, приехавшему из Туркмении, показались чрезвычайно умными. И я решил пойти по матушкиным стопам - в педагогический. Думалось, Бог даст, вырулю потом на литературную стезю. И пока я учился в институте, сочинял стихи, песни, пробовал себя в прозе.
- Вы не пытались перевестись в более творческий вуз?
- Нет. Мне нравилось там учиться, я понимал, что от меня самого зависит, кем я стану. Образовательную базу наш институт давал очень хорошую, и атмосфера была творческой. В одно время со мной там учились Юрий Визбор, Юрий Коваль, Петр Фоменко, Марк Харитонов, Юрий Ряшенцев. До сих пор со студенческих лет у меня осталась масса друзей и связей, и творческих в том числе. Но к концу учебы я понял, что ни к чему, кроме учительства, не готов. И уехал работать по распределению в среднюю школу на Камчатку, где прожил три сказочных года. Потом уже в Москве я преподавал пять лет еще в двух школах. Это тоже было удивительно насыщенное и замечательное время. Вспоминаю о нем с наслаждением. Чего стоит только одно смакование словесных огрехов из школьных сочинений, вроде "Пьер Безухов вращался в высшем свете и вращал там свою жену".
- Почему же оставили школу?
- Тогда меня все чаще и чаще стали приглашать в кино и театры посочинять песни. К тому времени я уже занял свое место в когорте наших бардов, и мои песни расходились по магнитофонам всего Союза. К 68-му году стало ясно, что нужно выбирать что-то одно.
- Знаменитая песня "Рыба-кит" - ваша первая "проба пера" на камчатскую тематику?
- На камчатскую - первая. Но сочинял я ее в Москве, перед тем как отправиться по распределению. Мне так понравилась тогда моя храбрость, что я тут же сочинил песенку о неведомом мне еще крае. Это, конечно, шуточная песня и ничего камчатского в ней нет, кроме двух слов: лот и сейнер.
- Вашим тестем был известный диссидент. Как это обстоятельство сказалось на вашей жизни?
- Диссидентство в Советском Союзе не было массовым явлением, но в нем принимали участие многие замечательные люди. Я оказался в самом эпицентре этого вполне естественным путем - моим тестем стал Петр Якир, сын легендарного командарма, уничтоженного Сталиным. Сам он был взят в 37-м году четырнадцатилетним мальчишкой, а вышел на свободу лишь спустя 17 лет. Это был человек незаурядной, трагической судьбы, люто ненавидевший "усача". И когда при Брежневе имя Сталина стало все чаще и чаще упоминаться в положительном контексте, Петр Якир оказался в первых рядах борцов с режимом. Гонения на инакомыслящих были тогда повсеместными, людей обвиняли Бог знает в чем и давали сроки. Мое участие в диссидентстве было кратким - с 66-го по 69-й годы - и имело для меня последствия скорее административного порядка, без уголовного преследования.
- А как вы относитесь к сегодняшней действительности? О том ли мечтали и за то ли боролись шестидесятники?
- То, что мы теперь имеем, во многом представляет собой картину ужасную. Но если шестидесятник сейчас беспокоится и чувствует себя ответственным за это, то я могу ему сказать: ты за это не отвечаешь! За свое время ты отвечал и выполнял свою общественную задачу - выполнял миссию духовной оппозиции. Я ее определяю так: сопротивление режиму и осуществление свободы творчества и слова явочным порядком. А отвечать за то, как развернется эта свобода, когда она будет достигнута, должны следующие поколения. Думаю, что претензии нужно предъявлять обществу в целом: в какой степени оно управилось со свалившейся на его голову свободой. Можно сказать, не лучшим образом.
- Не возникает соблазна, пусть гипотетического, вернуться к прежнему, чтобы многое "начать сначала"?
- Никоим образом. Один мой приятель говорит: у нас была культура тюрьмы, наша цель - культура свободы, а дорога от одной к другой лежит через свободу бескультурья. Мы сейчас в пути. Чем больше будут наращиваться элементы культуры во всех областях нашей жизни: экономической, политической, образовательной и других, тем быстрее мы придем к тому, что называется культурой свободы. Но самое главное состоялось: мы свернули на общечеловеческую дорогу либеральных ценностей.
- У вас не было тогда желания рубануть в песне все, что вы думаете о властях, о том строе?
- У меня есть песен двадцать "на злобу дня". Я их условно называю "крамольными". Например, "Монолог пьяного Брежнева" или "Песенка о шмоне". Но социальная тематика у меня не достигла такого накала, как у Высоцкого и Галича. Однако я могу работать и в этом жанре, потому что я бард с театральным уклоном и мне приходится решать самые разнообразные задачи.
- А Высоцкий водил дружбу с бардами?
- С дружной компанией бардов, участниками грушинских фестивалей, он дело не имел. С Булатом Окуджавой он, помнится, приятельствовал, называл его своим учителем. Шапочно был знаком со мной. Больше - с Визбором. Понемножку он знал всех, но всегда держался особняком.
- Бардовское сообщество не обиделось на вас за уход из любителей в профессионалы?
- Ничуть. Нет такой профессии - бард, в отличие от профессиональных писателей. Мы как-то пытались создать нечто подобное творческому союзу. Зарегистрировались, назвались "Арба", получили печать. Во главе стояли Городницкий, Мирзоян и еще кто-то. Провели несколько учредительных собраний. Но из всей затеи толком ничего не вышло. Стопроцентных бардов в стране только двое: Михаил Щербаков и Вероника Долина. Остальные или где-то работают еще, или зарабатывают сочинением отдельно стихов или отдельно музыки. И это нормально.
С другой стороны, одно время бытовало мнение, что бардовская песня только для застолья, для посиделок у костра, что она должна бояться эстрадных подмостков, чураться гонораров. Это заблуждение уже изживается. У любого сколько-нибудь известного барда половина семейного бюджета опирается на доходы от концертной деятельности.
- Вас не задевает, что некоторые ваши песни исполняют как народные, без упоминания автора?
- Таких не так уж и много. Я знаю случаи, когда нашу с композитором Дашкевичем песню из кинофильма "Бумбараш" "Ходят кони над рекою" исполняли как народную. Это можно почесть за комплимент. Как-то в начале 80-х в телепередаче "Кинопанорама" Игорь Скляр спел мою песню "Губы окаянные", объявив ее русской народной, чем развеселил мою семью, собравшуюся у телевизора. Тут же посыпались телефонные звонки от друзей, на которые я в шутку отвечал: "Русский народ слушает". После чего очень загордился.
- Вас не огорчало, что киношные композиторы часто брали у вас стихи, отвергая музыку?
- Когда приходишь на картину и там уже есть композитор, то, естественно что он пишет всю музыку, и песни в том числе. К Дашкевичу и Гладкову я почти всегда приносил только тексты, понимая, что они сами сделают то, что нужно. Но бывали случаи, когда композитор охотно брал мой вариант песни. Например, Альфред Шнитке, когда писал музыку к фильму "Похождения зубного врача". Так же, как в фильме "Белорусский вокзал", когда он сохранил музыку Окуджавы, сделав только аранжировку. В фильме "Точка, точка, запятая" Геннадий Гладков музыку к моим песням написал сам. Она оказалась схожей с моим вариантом, но это была его музыка. С Алексеем Рыбниковым мы сделали четыре фильма, самым известным из которых был "Про Красную Шапочку", где было 12 песенных номеров.
- Ваша первая книжка вышла в 89-м году. Не досадно, что так поздно?
- Когда выходит твоя книжка, конечно, это приятно. Но я никогда не относился к этому так болезненно, как, говорят, переживал Высоцкий, которому так и не позволили опубликовать книгу его стихов. Первая моя книга вышла в Дании, а через год у нас в стране залпом выскочили с интервалами в месяц три мои книжки. С тех пор их набралось 15 штук. Последняя под названием "Сочинения" вышла в интересной серии "Голоса. Век XX" издательства "Локид". В этой серии до меня уже были Визбор, Высоцкий, Галич. Мы с Городницким вышли в одно время с воспоминаниями Федора Шаляпина и стихами Саши Черного. Хорошая компания, правда?
- Известно, что в советские времена кино было доходной статьей госбюджета наряду с торговлей нефтью и водкой. Соответственно и на авторские гонорары государство не скупилось. Как сейчас с этим обстоят дела?
- Я уже так давно не работал в кино. Не зовут. Думаю, что это связано с чудовищными издержками по производству музыкальных картин. Наше кино сейчас "становится на ноги", но мощные музыкальные фильмы, вроде "Вест-сайдской истории", очевидно, пока не под силу продюсерам. В последний раз меня приглашала Алла Сурикова на фильм-сериал "Идеальная пара". Но вообще сейчас спрос на песню в кино резко упал. Почему? Ответить не могу. Но уверен, что песни в кино нужны будут всегда.
- А как выживает песня на театральной сцене?
- Вот в театрах по-прежнему остался спрос на песню. Театры ко мне часто обращаются. Сейчас работаю над заказом для группы, поставившей нашумевший спектакль "Метро". Это сочинение Ришара Коччианте "Собор Парижской Богоматери". Я перевожу с французского по подстрочнику. Меня снабдили кассетами с музыкой и английским переводом для сравнения. Слушаю французское исполнение и стараюсь находить приемлемый русский вариант. Работа трудная. Французская речь сильно отличается от русской. А в спектакле на два акта свыше пятидесяти песенных номеров. Премьера запланирована на апрель будущего года.