Она приглашает меня в гостинную. Те же книжные стены от пола до потолка. Много портретов автора знаменитых "Пряслин". Один из них, в светлой рамке, знакомый по шеститомному собранию сочинений писателя, на столе, за которым мы устраиваемся для беседы. Рядом еще пахнующая типографской краской книжка в мягкой обложке. Беру ее в руки...
- Нет, пожалуйста, положите на место! - Людмила Владимировна смотрит на меня умоляюще. - Я вам сейчас принесу такую же. Эта - для Феди. Специально у его портрета положила, мой ему подарок к 80-летию. В дни рождения я всегда делала мужу такие подарки, которые бы радовали его ум и сердце. То стенгазету выпущу, посвященную изданию очередного его романа, то альбом с шутливым подбором фотографий. Когда его не стало, решила не изменять традиции. В этом году очень хотелось, чтобы вышла "Чистая книга" - вот эта самая. Он работал над ней 25 лет. Но набело успел написать только первые главы. Остальное - черновики. Двадцать толстенных папок. Уже и не верила, что удастся издать... На мой взгляд, этот роман - один из лучших у Абрамова. Если бы он его закончил, была бы книга века!
- Федор Александрович очень радовался появлению своих книг?
- Они выходили обычно с великим трудом да еще подвергаясь предварительным цензурным сокращениям? Он брал их в руки с трепетом: "Абрамов-то остался после всех купюр?" Очень радовался, когда видел - да, остался, говорил смущенно: "Неужели это я написал?.." Но редко был на сто процентов доволен своими произведениями. В его дневниках есть записи, свидетельствующие, что он хотел доработать и роман "Братья и сестры", и "Две зимы и три лета", и "Пути-перепутья".
- А работал он над текстами легко? Мучительно?
- Трудился непрерывно, даже ночью. Проснется иной раз в три-четыре утра и что-то быстро-быстро строчит на листках из блокнота. Писал, кстати, всегда от руки, машинку не любил и не пользовался ею.
- Говорят, с талантливыми людьми трудно в обыденной жизни?
- Абрамов не исключение. Это был человек чуткий, добрый, отзывчивый. Но и - вспыльчивый, резкий. Мог накричать на меня, если у него "не шла" работа. Я ему говорю: что на меня-то кричишь, я в чем виновата? Вздохнет: должен же я "разрядиться"... Я знала, какой это талантливый писатель и что ему надо помогать, жалеть его. Мы прожили вместе более тридцати лет. Познакомились еще в конце сороковых, когда учились в аспирантуре Ленинградского государственного университета. Оформили отношения, правда, только в семьдесят четвертом.
- Отчего так - проверяли, крепка ли любовь?
- В другом дело. Я долго не могла получить развод от своего первого мужа, с которым мы прожили всего-то три месяца. А потом уже после его смерти, на исходе шестидесятых, Федор Александрович вдруг заговорил о свободной любви... Как раз в то время у него в Москве появилась... скажем так - подруга. Отношения с ней зашли очень далеко. Федора это мучило, прежде-то не имел от меня никаких тайн. Я, узнав обо всем, сказала ему (а он работал тогда над романом "Дом"): "Напишешь роман и можешь идти на все четыре стороны! Если уйдешь сейчас, вряд ли закончишь книгу". От той, столичной, зазнобы помощи в литературных делах ожидать не приходилось...
Узаконили мы наши отношения в его родных краях, на Пинеге, в деревне Сура - это рядом с Верколой. Там как раз выступал тогда Северный народный хор. Узнали о регистрации нашего брака, пришли - спели для нас "Величальную". Получилось почти как на свадьбе!.. Праздников, юбилеев Федор Абрамов не любил. Говорил: мешают работать. Долгое время мы жили, не зная, что такое выходной. Я первая не выдержала. Сказала: нельзя так, надорваться же можно! Вытащила его на прогулку за город. Со временем такие прогулки стали у нас обязательными, как ритуал. Обошли на своих двоих все парки города, а также Пушкина, Павловска, Петергофа. В конце концов думать-то над книгами, сочинять можно и гуляя. И у Абрамова вышло потом немало "Заметок о природе" - результат тех наших прогулок.
- Вы принимали участие в его работе над текстами, он советовался с вами?
- Не сочтите нескромным, но ни одна строка не легла без меня на бумагу. Я ведь тоже филолог по образованию, написала несколько книг, в частности, посвященных творчеству Бунина. Федор Александрович напишет обычно что-то и зовет меня: как, мол, хорошо? Если я делала замечание, обижался - ну и пиши сама! А через пару-другую часов шел "с повинной": да, ты была права, тут нужно поправить... На своем 60-летии, во время юбилейных торжеств, встал к микрофону и прилюдно объявил: "Мой самый верный помощник, человек, без которого я бы ничего не смог, - моя жена". Тот юбилей мы, кстати, не хотели отмечать. Но друзья, знакомые и почитатели творчества Абрамова требовали сделать это. Федор Александрович предложил собрать всех в ресторане и "хорошо посидеть". Но я возразила: пропить такое событие? Нет. Либо это будет праздник русской культуры, либо никакого юбилея!
- Любил выпить великий писатель?
- Любил... А ему этого никак было нельзя - наследственность плохая. В его родне многие спились. Но я пьяных не выношу. И была в этом отношении непреклонна. Когда к нам по случаю получения новой квартиры повадились что ни день ходить его знакомые-литераторы "на новоселье", я терпела-терпела, а потом заявила: "Все, скажи своим друзьям, что жена-стерва закрыла "лавочку". Мне все равно, как станут говорить обо мне, лишь бы ты не потерял себя".
- Власти, надо думать, его особо не третировали. Все же - член КПСС, лауреат Государственной премии?
- Лауреат. Премию получил в семьдесят пятом за трилогию "Пряслины". А до этого его несколько лет не печатали, и только ленивый не ругал Федора Александровича за повесть "Вокруг да около", уж очень остро он высказался в ней о нашей действительности тогдашней... Да и характер у него, как я уже говорила, был не подарок. Кроме того, что вспыльчивый, еще и прямолинейный, не терпящий лжи и лицемерия. Первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов предлагал ему возглавить союз писателей Ленинграда (тогда ведь не выбирали - назначали). Отказался. В члены обкома хотели ввести - с тем же успехом. Объяснил Абрамов свой отказ Григорию Васильевичу так: не смогу плясать под вашу дудку, буду говорить то, что думаю, иначе не умею, сами потом пожалеете, что связались... Но тот же Романов, спасибо ему, дал нам вот эту квартиру на Мичуринской, 1 - лучшую из всех, где мы прежде жили.
- Федор Александрович по дому что-нибудь делал?
- Он безумно уставал. Иной раз, закончив рассказ или повесть, ляжет на диван, я к нему: "Освободился? Может, сходишь в магазин картошки купить?" "Что ты, - отвечает, - у меня сил пошевелиться не осталось, не то что куда-то идти..." А вообще руки у него были золотые. В деревне же вырос, в многодетной семье. Все умел! В Верколе в семидесятые сам поставил дом, чтобы было где нам летом жить.
- Земляки встречали его, наверное, всегда тепло?
- С земляками его периодически пытались рассорить. Когда он опубликовал в "Пинежской правде" открытое письмо веркольцам "Чем живем-кормимся?", "доброжелатели" стали нашептывать людям, что это "вредная литература", опорочил, мол, всех вас. Местный журналист "от имени народа" написал гневный ответ: "Куда зовешь нас, земляк?" Вскоре после этого Федор Александрович приехал на свою малую родину. Идет по деревне, со всеми приветливо здоровается. Люди чувствуют, что-то не так, ведь если бы сознательно обидел их, не стал бы здороваться. В общем, объяснились, восстановили "мирные отношения". И когда Абрамова к его шестидесятилетию представили к званию Героя Социалистического Труда, а дали потом только орден Ленина, он расстроился: за земляков обидно, эта звезда для них была важна!
- Как вы думаете, Людмила Владимировна, о сегодняшнем нашем житье-бытье, что бы он сказал, написал?
- Я точно знаю, что именно. В его дневниках начала восьмидесятых есть такая запись: "Россия нуждается в реформах, они необходимы, но одними экономическими и политическими преобразованиями нам Россию не поднять. Нужен другой путь - нравственного усовершенствования и духовного возрождения. Никакая перестройка не сможет осуществиться без душевной работы каждого человека. Жизнь по совести и чести - вот путь к возрождению Великой России".