- И теперь, когда я слышу о якобы бесконечных пьянках Высоцкого, для меня это странно, потому что лично я видел его куда чаще работающим, вечно занятым. Были большие периоды, когда он вообще не пил. Как-то мы вернулись поездом из Ленинграда, страшно голодные. Размышляли, куда бы пойти поесть. Встречаем на перроне Юлиана Семенова. Он бросился уговаривать Володю ехать к нему на дачу в Пахру, выпить, отдохнуть, отметить с друзьями его день рождения. Что-то в напористости именинника Володе показалось навязчивым и некорректным. Улыбаясь, он под благовидным предлогом отклонил предложение известного писателя.
* * *
Обласканный людьми, Высоцкий чувствовал себя задетым официальным начальственным высокомерием и молча переживал подчеркнутое неприятие его личности и всего, что он делал, - государством. Тогдашний министр культуры СССР Петр Демичев однажды спросил его с деланной обидой: "Вы не привезли мне из Парижа пластинки?" "Зачем они вам, - ответил Высоцкий, - в вашей власти выпустить их в России". Тогда министр подошел к сейфу, вынул французские диски из сейфа и усмехнулся: "А мне их уже привезли!"
* * *
О поступках людей Володя судил бескомпромиссно. Помню, пришли мы к нему на Малую Грузинскую, он включил телевизор - выступал политический обозреватель Юрий Жуков. Из кучи писем он брал листок: "А вот товарищ Иванова из колхоза "Путь коммунизма" нам пишет..." "Ей отвечает рабочий Петров..." Володя постоял, посмотрел: "Слушай, где их только выкапывают?! Ты посмотри, ведь все это фальшивое, мерзостью несет!" И предложил разойтись по комнатам и составить списки тех людей, которые нам обоим неприятны. И потом сравнить их. Оказалось, что 60 или 70 имен у нас совпало: Гитлер, Каддафи, Кастро, Ким Ир Сен, только что пришедший к власти Хомейни. Попал в "черный" список и Ленин. Что интересно: и у него, и у меня четвертым оказался Мао Цзэдун, четырнадцатым - Дин Рид.
* * *
У меня часто спрашивают: доживи до наших дней, с кем бы был сегодня Владимир Высоцкий? Знаю точно, что Володя никуда не уехал бы и жил бы в России. Конечно, он был бы востребован как актер и поэт, как гражданин. Однако во власть не пошел бы ни за что. Скорее кино начал бы снимать. Уверен, что Володя ненавидел бы тот беспредел, который допустили Ельцин и его команда в середине 90-х годов. Высоцкий остался бы со своим простым народом, со всеми этими Нинками, Серегами и Ванями, которые и сегодня населяют огромные территории бывшего СССР. Ведь они по-прежнему любят его и верят ему. Вот почему, я думаю, Володя очень сильно переживал бы развал великой страны.
* * *
Володя был добрым. Но при этом мог быть по-настоящему жестким. Он не прощал подлости, предательства. Знаю людей, с которыми он продолжал здороваться, даже вместе работать. Однако если за какую-то низость вычеркнул человека из своей жизни, то это - навсегда.
* * *
Как-то под Новый год Володя вернулся из Парижа в подавленном состоянии, в каком бывал редко. Там по телевизору показали репортаж из Афганистана: убитых женщин, попавших под ракетный удар советского боевого вертолета. В состоянии крайнего возбуждения Высоцкий рвался тут же, ночью, идти к Сахарову. Выложить ему, а потом и иностранным журналистам все, что кипело в душе. Этот его шаг, подумал я тогда, может означать полный разрыв с властями, а за ним - арест, ссылку, в лучшем случае, неизбежную эмиграцию. Подобные перспективы напугали меня и я, как мог, удерживал его. Сегодня я не уверен, что поступил правильно.
* * *
Володя должен был выступать на писательском юбилее. И в последний момент узнал, что людям, которых он пригласил, не оставили входных билетов. Он сразу понял, что тут сыграло свою роль элитарное чванство писательской братии по отношению к "непосвященным". И высказал все это хозяевам и распорядителям вечера на "устном русском". Спев одну песню, далее продолжать не захотел, уехал...
О себе он мог сказать словами Гамлета: "Вы можете расстроить меня. Но играть на мне нельзя".
* * *
В театре Высоцкого не любили в последние годы. Он собирался его оставить, заняться писательством. Будучи по природе легкоранимым, Володя страдал, встречая в среде актеров неприязнь и даже неприкрытую враждебность. Однажды вернулся с Таганки поздно ночью после какого-то кинопросмотра. "Представляешь картину? Актеры видят себя на экране, радостно узнают друг друга. Появляюсь я в кадре - гробовое молчание. Ну скажи, что я им сделал? Луну у них украл?"
* * *
Когда я оказывался свидетелем его мучений, когда он виновато клялся, что это больше не повторится, а потом все начиналось снова, от отчаяния из моей глотки вырывалась брань. Он только виновато улыбался в ответ. Единственное, что его заставило задуматься всерьез, это проявленная мною однажды жестокость. Может быть, непростительная. Я сказал ему: "Володька, ты стал хуже писать. Ты деградируешь..."
Я знал, что временами Володя срывался. Это была его страшная болезнь свободного человека в несвободной стране, изъеденной ложью, притворством, лицемерием. Мягкий и деликатный, он буквально задыхался в атмосфере, совершенно чуждой его натуре. Срывы случались чаще всего от обиды, от усталости, от бессилия что-то доказать. В определенном смысле они были вызовом власти, ставившей себя выше личности. Он был уверен, что зависимость от наркотиков ему не грозит. Считал себя сильным человеком. Но выйти из болезни самостоятельно ему не удалось.
Однажды, это было в 1979 году, оставшись со мной наедине, находясь в глубокой депрессии, он сказал: "Вадим, я хочу тебе признаться... Мне страшно. Я боюсь, что не смогу справиться с собой... " У него в глазах стояли слезы. Мне самому тогда сделалось страшно.
Мы долго думали, как помочь Володе. Искали народных целителей. Предлагал ему обратиться к Джуне. Он только рассмеялся и рассказал, как однажды Марина привела его к какому-то знаменитому индийскому знахарю. Старик что-то два часа рассказывал Высоцкому, а вечером... он напился.
* * *
В июле 1980 года я прилетел из Ухты в Шереметьево. С Володей Шехтманом, представителем нашей артели в Москве, мы поехали к Высоцкому на Малую Грузинскую. Странно: дверь была полуоткрыта. На диване одиноко сидела Нина Максимовна, Володина мама. Увидев меня, обрадовалась. Хозяина квартиры не было. Двумя этажами выше жил сосед - фотограф Валерка. Когда Володе хотелось расслабиться, он поднимался на десятый этаж - там всегда были готовы составить ему компанию. Кивком головы я сделал Шехтману знак: посмотри, не там ли он. Вернувшись, он дал мне понять: там.
"Нина Максимовна, я сейчас приду", - сказал я и пошел на десятый этаж. Обругал Валерку и увел Володю домой. Я впервые услышал, как мама резко разговаривала с ним: "Почему ты пьяный?!" "Мама, мамочка, ты права! Это ерунда, только не волнуйся!", - оправдывался Володя.
Нина Максимовна в первый раз при мне замахнулась на сына. Мы уложили Володю спать.
Назавтра я снова приехал к Высоцким. Дома была мама, врач Анатолий Федотов, администратор Валерий Янклович. Все мы, кто видел состояние Володи, понимали: его нужно срочно госпитализировать. Приехала бригада из Института Склифосовского. Они осмотрели больного и пообещали завтра забрать в больницу.
Дома остались мама, Янклович и Федотов. Вечером я им позвонил, мы поговорили. Часов в десять-одиннадцать я снова набрал номер телефона. Трубку взял Федотов. Врач заверил меня, что все нормально и что он останется с Володей на ночь...
Было часа четыре утра, когда меня разбудил сын: "Звонил Толя: срочно приезжай. Володя умер!"
Володя лежал на кровати. Спокойный, словно прилег отдохнуть. Один за другим в дверях стали появляться люди. "Вроде нормально уснули, - горячился Толик. - А когда проснулся, взял руку - пульса нет, тело холодное".
...Как комья земли, били цветы в стекло катафалка. Они летели со всех сторон. Их бросали тысячи рук. Цветы закрыли лобовое стекло. Внутри стало темно. Сидя рядом с гробом Володи, я ощущал себя заживо погребаемым вместе с ним. Вокруг вижу испуганные лица. Всеобщая растерянность. Подобного никто не ожидал. Рука Марины судорожно сжимает мой локоть: "Я видела, как хоронили принцев, королей... Но такого представить не могла".
Я редко вижу сны. За прошедшие годы Володя Высоцкий снился мне только раз. Недавно. Стоял в каком-то пиджачке у своего дома на Малой Грузинской. Вроде вечером это было. Но встретились мы не как всегда. Веяло каким-то холодом... Мы стояли друг против друга, и я думал: Володя, чего ты ждешь, почему не приглашаешь к себе...
Права была Марина - с Володей мы навсегда.