А в начале 90-х годов на свалке появились первые поселенцы. В основном это были бывшие зэки, которые, выйдя на волю, оказались без жилья и без работы. Однако с углублением реформ, усугубивших и без того нищенское положение тех, кто не нашел себя ни в торговле, ни в других сферах новой жизни, сюда потянулись и вполне приличные граждане. Например, любезно согласившийся быть моим "гидом" по свалке 48-летний здоровяк Константин, которого здесь величают не иначе, как Борода, из итээровцев. В той, прошлой жизни работал инженером на крупном предприятии, которое потом "прихлопнули". Сюда попал по трем причинам: во-первых, потому, что его, ставшего безработным, бросила жена. Во-вторых, он с горя запил и промотал в казино трехкомнатную квартиру. И в-третьих - "в знак протеста против творящегося вокруг социального беспредела".
- И сколько вас таких? - спрашиваю Константина.
- Инженеров больше нет, но у всех мужиков, кого ни возьми, руки растут из того места, откуда надо.
- А настоящих бомжей у вас нет?
- Бывают, но надолго не задерживаются Как смекнут, что здесь вкалывать надо, - исчезают.
Наш разговор происходил утром, когда в карьере вовсю кипела тяжелая, грязная работа. Десятки людей обоего пола с крюками в руках разгребали свежий мусор. С непривычки от жуткого запаха испытываешь некоторое умопомрачение. По словам Бороды, цветмет и бутылки приносят до ста рублей в день. Можно бы и больше, но из этой суммы приходится отстегивать шоферам, отвозящим на приемные пункты посуду и металлолом. С едой проблем нет. Перекопав несколько тонн зловонного мусора, всегда можно найти и палку копченой колбасы, выброшенной из роскошного городского супермаркета, и консервы, и просроченные конфеты, а то и головку сыра, заплесневевшего со всех сторон. В большом ходу товарообмен: тот же Борода, откопав четыре ведра с килькой, разогнув спину и сложив рупором ладони кричит на всю округу: "Меняю ведро кильки на бутылку шампанского!"
Захожу в "дом" своего экскурсовода, наполовину врытый в стену глиняного оврага и огороженный снаружи досками, фанерой, кусками рубероида. Внутри - огромный диван, покрытый выцветшим ковром, стол, табурет и гитара на гвоздике.
- И долго тут жить собираешься? - спрашиваю Константина.
- Не знаю, как Бог пошлет. Здесь на свалке много слабых, но добрых людей. И на меня они смотрят, как на лидера. Поэтому совесть не позволяет их бросить, особенно когда вспоминаешь, каким сам сюда прибрел: пьяный, грязный, разутый, без копейки денег. И меня отогрели у костра, накормили, обули-одели, помогли соорудить землянку. В общем, на ноги поставили.
Два часа дня. Мусор отсортирован, рабочий день закончился, труженики карьера расходятся по своим землянкам, берлогам и укромным уголкам. Обедают. Естественно с водкой.
Я, пообещав Константину подвезти его до Воронежа, жду, когда он переоденется. Выходит из землянки неузнаваемый: легкая элегантная куртка, джинсы, разит "Красной Моской".
- А правда, - спрашивает он, садясь в машину, - что объявился какой-то предприниматель, который собирается устроить туристический маршрут от центра города до наших хижин, чтобы, значит, за доллары показывать нас, как когда-то европейцам показывали папуасов? И теперь скажи, что можно хорошего ждать от людей, готовых торговать чужим горем?
Больше за дорогу он не проронил ни слова.