«Застава» — это «фантастика жесткого действия», или «фантастика Пути», как любит называть свой стиль сам писатель. И путь, надо сказать, будет длинным — ведь это только первый роман большого цикла «Пограничье», который, по замыслу Лукьяненко, будет продолжать не только он, но и его коллеги по цеху. «Труд» расспросил писателя об этом действительно фантастичном замысле.

— На кого ориентирована новая серия?

— «Пограничье» задумывалось как книжный сериал для умных и взрослых авторов первого ряда, таких как Олег Дивов, Александр Громов, которые будут придумывать свои миры и состыковывать их с миром изначальным, описанным в «Заставе». В России есть подобный фантастический проект, «Сталкер», но там очень жестко заданы вводные параметры, исходя из которых может получиться только жвачка для подростков и офисных работников. Авторы первого ряда не будут писать туда свои рассказы.

— Сейчас увлечение фэнтези стало повальным: везде мелькают эти обложки — в метро, в книжных... Хотя лет 30 назад все увлекались мелодрамами. Чем вы объясняете смену вектора?

— Есть в развитии такое понятие, как волна. Вдруг становятся популярны трагические истории, потом — про тайные общества, после — про зомби. Кто мог лет 20 назад подумать, что кому-то, кроме совершеннейших фриков, будут интересны истории о таинственных обществах, управляющих всем миром? Никто не знает, когда нахлынет очередная волна и что будут читать еще через 20 лет — романтику, детективы или, может, эротическую прозу. «Пятьдесят оттенков серого» сейчас очень популярны, хотя, на мой взгляд, по сравнению с «Темными аллеями» Бунина или нормальным немецким порнофильмом, эта книга не способна кого-то возбудить.

— Фэнтези — это часто сказка. Может, люди в наши дни тянутся именно к таких сюжетам?

— У сказки есть определенные законы, и главный из них — добро всегда побеждает. Они предлагают вариант безболезненного бегства от действительности. Я на днях прошел по разделу детской литературы — искал книги для своих детей — и в какой-то момент меня стало подташнивать от глянцевых обложек с мальчиками и девочками, верящими в волшебство. Особую роль в этом сыграл пример «Гарри Поттера»: эта книга заставила многих поверить в то, что они могут написать хорошее детское произведение. В итоге появились сотни однообразных книг, написанных словно под копирку. Но этот продукт уже пережеван сотни раз, витаминов в нем уже не осталось, только клетчатка — чтобы забить мозг информацией и создать ложное ощущение интеллектуальной сытости. Это ненастоящая литература.

— А почему читатели легко ведутся на эту нелепицу?

— Деградировать легко и приятно. Это раскрыл еще Николай Носов в замечательной книге «Незнайка на Луне», которая стала энциклопедией постсоветской жизни. Он очень верно описал остров дураков, на который привезли героев... Если советская власть очень долго выбивала из человека дурака и животное, пыталась сделать его человеком, то потом, как только появилась возможность зарыться рылом в ведро с чем-нибудь легкоусвояемым, народ с удовольствием это и сделал.

Нужно держать себя в руках и внимательнее относится к тому, что потребляешь. Это касается и литературы тоже. Что интересно, для российской фантастики не характерно создание продуманных в деталях миров, скорее, мы делаем упор на героев. Так писали Стругацкие, Иван Ефремов. Это индивидуалистический подход, хотя почему-то принято считать, что у нас коллективистская страна и такое же мышление. По-моему, это полное вранье. Большего индивидуализма, чем в России, я практически не встречал. Наша страна — страна одиночек. Почему так — не знаю. Может, есть что-то в национальном характере, а может — просто погода. Но посмотрите на американскую фантастику — ее представители рассказывают об интересных, часто необычных моделях общества. Я, со своей стороны, стараюсь соблюдать баланс и создавать интересные общественные конструкции хотя бы потому, что этого очень не хватает в фантастике.

— Вы часто описываете в своих книгах знакомых вам людей?

— Обязательно. Это стало традицией: у Стругацких один персонаж — директор обсерватории, в которой работал Борис, второй — это писатель, которого братья не любили, а третий, наоборот, горячо любимый автор. То же и у Бунина, и у Куприна, и у Набокова.