Проект федерального закона об образовании многие деятели культуры уже назвали вредительством государственного масштаба. О том, насколько в документе не учитывается специфика образования в сфере искусства – разговор «Труда» с ректором Московской консерватории.
– Зачем вообще понадобился новый закон?
– Давайте вспомним, с какой стартовой площадки все начиналось. Ныне действующий закон – уже с седой бородой. И он в полной мере унаследовал до сих пор не искорененную традицию отношения к культуре по остаточному принципу. В законе, как известно, в принципе отсутствуют слова «культура» и «искусство». Более того, когда в 2004 году прошла административная реформа и возникла потребность пересмотра очень многих федеральных законов и вытекающих из них подзаконных актов, эта огромная работа осложнилась тем, что Министерству культуры и массовых коммуникаций, как оно тогда называлось, не было дозволено участие в выработке государственной политики в сфере художественного образования.
Контакты с Минобрнауки, которое занималось законом, поддерживались исключительно на основе добрых отношений министров. Никакого обязательства как-то коррелировать поиски с профильным министерством у МОН не было. Мы тогда (А.С. Соколов руководил Министерством культуры и массовых коммуникаций с 2004 по 2008 год. – «Труд») продвинулись все-таки достаточно далеко: в 2005 году в нашем министерстве прошло совместное заседание, куда пришел министр образования и науки Андрей Фурсенко, он привел своих коллег.
И мы впервые за одним столом сверили, кто как видит проблему. Этот очень важный ход позволил в августе 2008-го принять уже на правительстве РФ Концепцию развития образования в сфере культуры и искусства. Она как раз включала как очень важное положение право Министерства культуры (оно уже называлось так) на участие в выработке госполитики в сфере художественного образования. На этом фундаменте и происходит все, что делается сегодня.
– Сегодня вы смотрите на проблему как ректор Консерватории, а не министр культуры.
– За последнее время с участием Консерватории прошло очень много серьезных обсуждений проблем музыкального образования. Например, слушания Общественной палаты в нашем Рахманиновском зале. Или международный конгресс в Санкт-Петербурге осенью 2010 года, или конгресс Ассоциации европейских консерваторий в Варшаве…
Очень приятно, что акценты на культуре стали возникать даже в том контексте, который их вроде бы не предполагал. Так, за последние полгода Торгово-промышленная палата по инициативе Евгения Максимовича Примакова дважды проводила круглый стол по новому проекту закона об образовании, а замечу, что Евгений Максимович является почетным председателем Попечительского совета Консерватории, отсюда его погруженность в проблему. Там выступили многие заинтересованные деятели, в том числе Елена Григорьевна Драпеко, ваш покорный слуга. И были выработаны рекомендации, затем переданные на обобщение в МОН.
– В декабре 2010 года президент России инициировал направление проекта на общественное обсуждение. И документ вызвал очень острую критику. Почему?
– В отличие от действующего закона в нем появилась отдельная статья, прямо связанная со спецификой образования в сфере культуры и искусства. Сначала она имела номер 161, и как раз эта часть текста готовилась Министерством культуры. Вызвав большие дискуссии, она тем не менее явила вариант, который в целом устраивал всех представителей нашей отрасли. Это был серьезный продукт. И если бы статья сохранилась в таком виде, в каком была разработана в мае 2010 года, нам сейчас не о чем было бы разговаривать.
Но в дальнейшем Минобрнауки сократило ее по своему разумению, заодно поменяв номер на 132-й (я проверил: в тексте, который я скопировал с сайта МОН, она именно под номером 132. – Сергей Бирюков), и очень сильно деформировало. Те позиции, которые мы отстаивали, оказались либо опущенными, либо поданными в виде, который позволяет их толковать по-разному, а это самое худшее для закона.
– Что же там упущено?
– Это специфическая форма послевузовского образования, которое является высшей целью всего непрерывного образовательного процесса. В творческих вузах она издавна закрепилась под названием «ассистентура-стажировка». Название неказистое, не переводится на английский, можно к нему придираться сколько угодно, и эти придирки лет 10 уже ведутся, но пока ничего лучшего не предложено.
Означает оно вот что: музыканты-исполнители после получения диплома о высшем образовании имеют возможность развиваться дальше в необходимом для них направлении, наращивая репертуар, готовясь к международным конкурсам. Почему здесь необходима именно ассистентура-стажировка, а не аспирантура? Дело в том, что поступивший в аспирантуру молодой специалист берет на себя обязательство прежде всего заняться научной работой и писать диссертацию. Но исполнителям-то это зачем?
Разумеется, умение обсудить тонкости своего ремесла подразумевается в любом случае, но исполнителю для этого вполне достаточно формы реферата – текста более свободного и не столь формализованного, как диссертация. И это у нас присутствует. Поэтому в наших последних контактах с МОН мы, кажется, договорились смириться с названием и зафиксировать эту форму послевузовской подготовки как равноценную с аспирантурой. То есть вопрос наконец сдвинулся с мертвой точки, но я спокойно вздохну, только когда увижу соответствующий пункт в тексте закона, иначе в любой момент возможен обратный ход.
– Можно ли припомнить примеры того, как поступившим в аспирантуру звездным исполнителям приходилось делать несвойственное им дело – писать ненужные им диссертации?
– Самое оскорбительное для этих людей, у которых есть имя в профессии, – это заниматься профанацией. Засесть за кропотливую научную работу, требующую значительного отвлечения времени на архивные розыски и прочее, – не их профиль. А продукт с них требуют. Конечно, сегодня при наличии интернета легко слепить компиляцию на любую тему. Но поставить свое имя над таким псевдотрудом без угрызений совести вряд ли получится. Не буду называть эти имена, но такие люди, прошедшие через нашу аспирантуру, есть, и мне перед ними так же неловко, как им передо мной.
Хотя, замечу, есть исключения, подтверждающие правило. Есть люди увлеченные, которым хочется углубиться в волнующий их научный вопрос. Но для них существуют другие формы – стажировка, соискательство… В нашей системе возможность такой работы всегда учитывалась. Этот потенциал Консерватории даже закреплен в названии кафедры истории и теории исполнительского искусства. Вот где пишутся настоящие диссертации, используются разнообразные научные методики и работают выдающиеся мастера, сочетающие авторитет крупного исполнителя и ученого.
– Многие вузы сейчас обеспокоены грядущим изменением их статуса.
– Да, эта новелла законопроекта вызывает тревогу. Мы в свое время довольно долго привыкали к трехзвенной системе «институт – академия – университет». В итоге большинство авторитетных творческих вузов сконцентрировалось на ступеньке «академия». Были при этом некоторые брендовые потери – скажем, всемирно известный ГИТИС стал РАТИ, отчего его не узнавали, поэтому было решено в скобках сохранить и традиционную аббревиатуру. Это вопрос эмоционального свойства, но тоже немаловажный.
Однако в правовом отношении эти учреждения не пострадали. Но сейчас из трехзвенной системы изымается среднее звено: академий в сфере высших учебных заведений больше не будет, они останутся только в сфере повышения квалификации и переподготовки. И возникает большая проблема: куда смещается бывшая академия – вверх или вниз?
Если вниз, она теряет право на собственную аспирантуру и многие другие, уже ставшие неотъемлемыми прерогативы. Или она должна сдвинуться вверх, но в это верится с трудом: чтобы получить статус университета, нужно соответствовать очень многим показателям, которые для творческих вузов совершенно не характерны. Это, например, обязательное наличие семи укрупненных групп специальностей, определенный минимум количества студентов. Но у нас же штучное производство, и быть другим оно не может. Хотя в России нет прецедентного права, все же психологический прецедент имеет свою силу. Я о том, что еще в 2002 году Московская консерватория в итоге лицензирования и аккредитации получила статус университета – при наличии всех тех же формальных ограничений. Но тогда правительство прислушалось к аргументам, которые мы выдвинули, а через пять лет при очередной аккредитации нам подтвердили наш статус. И этот серьезный прецедент нужно учесть при доработке позиций нового ФЗ. Думаю, решением здесь могло бы быть учреждение особого статуса профильного университета.
Или есть такая идея (не знаю, правда, насколько она проработана юридически) – вообще отказаться от двухзвенной дифференциации «университет – институт», а ввести понятие «вуз» как универсальное, с тем индивидуальным уточнением, которое отражает историю вопроса. Для Консерватории – это слово «консерватория». Для училища имени Баумана – словосочетание «училище имени Баумана» как исторически сформировавшийся, известный всему миру бренд, пусть с точки зрения строгой логики он и странен – училища у нас, как правило, относятся к среднему образованию… Я в принципе готов согласиться с таким подходом.
– Есть ли такой постоянный орган, где встречаются представители уважаемых министерств и творческих учебных заведений, чтобы устранить перекосы законопроекта?
– Очень важный вопрос. На том совместном заседании коллегий наших министерств в 2005 году мы с А.А. Фурсенко договорились о создании совместной рабочей группы, которая и по сей день, уже со вступлением в должность министра культуры А.А. Авдеева, продолжает трудиться и многого добилась. От Консерватории эту работу курирует наш проректор по учебно-методическому объединению Александр Зиновьевич Бондурянский.
Собственно, и упомянутая Концепция развития образования в сфере культуры и искусства, и проекты новых статей в готовящийся закон об образовании подготовлены ее усилиями. Сейчас задача – не ставить точку. Не только в совершенствовании самого законопроекта, но и дальше, когда закон будет принят. Тут-то и начнется не менее сложная работа по подготовке подзаконных актов – положений, инструкций, разъяснений, которые будут его толковать и придавать конкретику. Обязательно надо пролонгировать работу этого органа. Закон реально заработает в 2013 году, но жизнь до того не остановится. И уже сейчас надо будет разъяснять ситуацию и двигаться вперед.
– В конце прошлого года все были очень взволнованы ситуацией, связанной с осенним призывом студентов Консерватории на срочную военную службу. Указ президента РФ, изданный в 2008 году, отменил ранее допускавшиеся льготы для отдельных творческих специальностей – иными словами, отсрочки от призыва. Как-то сейчас этот вопрос пересматривается?
– Пока нет. Правда, как раз тут между Минкультом и Минобрнауки существует взаимопонимание, но решающее слово – за Минобороны. А оно пока молчит. Я говорил много раз и повторю, что истинно государственный подход состоял бы не в том, чтобы призвать лишнюю сотню солдат, а в том, чтобы дать возможность молодому специалисту, на непрерывное образование которого с детского возраста и до аспирантуры государство уже потратило огромные деньги, завершить свое профессиональное становление.
У нас самый сложный и дорогой образовательный процесс: высок коэффициент индивидуальных занятий, для которых необходимо иметь оркестр, оперную студию… И все это враз перечеркивается тем, что молодой человек выбрасывается из профессии на год, а возможно, и навсегда, потому что время в этот период творческого становления бесценно.
На мой взгляд, вариантом решения этой проблемы была бы четко прописанная в ФЗ «Об образовании» специфика традиционного для нашей страны «непрерывного профессионального художественного образования»: школа – училище – вуз. Это, в свою очередь, позволило бы вести речь не о повторной отсрочке от призыва на военную службу студентов вузов, уже воспользовавшихся ранее правом на отсрочку в период обучения в училищах или колледжах (именно против этого возражает Минобороны), а о единственной, предусмотренной законом отсрочке от призыва, распространяющейся на весь период профессионального обучения, вплоть до послевузовского.
– В искусстве есть очень важные специальности, в которые люди приходят, как правило, уже после вуза: это симфонические дирижеры, режиссеры, композиторы… Но по закону второе высшее образование – платное. И часто это становится камнем преткновения для талантливой молодежи. Есть ли выход из этого положения?
– Для этого надо преодолеть один момент, который я бы назвал определенным государственным лукавством. Дело именно в том, что сегодня за второе высшее образование человек должен платить. Но, как правило, будущие режиссеры, дирижеры и подобные специалисты от платы освобождаются за счет грантов Министерства культуры. По сути получается перекладывание денег из одного государственного кармана в другой. По-моему, надо от этой лукавой практики отказаться и просто освободить эту категорию учащихся от платы.
– Может быть, несколько слов о низшем звене музыкального образования? Хоть вы и не отвечаете за него впрямую, но его судьба не должна оставлять вас равнодушным, ведь именно из Центральной музыкальной школы или из Гнесинской одиннадцатилетки идет основной поток абитуриентов в ваш вуз. Но Минобрнауки до сих пор не учло их стандарты обучения в своих нормативных документах и настаивает на том, что одаренных детей можно учить музыке (или, скажем, балету) только с 15 лет.
– Директора этих школ очень четко отстаивают свою позицию, и я надеюсь, что при общественной поддержке вопрос с утверждением их стандартов будет решен. Главная острота, на мой взгляд, не в ситуации с элитными школами, а в том, что разрушается система районных детских музыкальных школ. Вот что страшно.
У нас в стране всегда была альтернатива специальным школам – массовая система ДМШ и училищ. Тысячи ДМШ выполняли двоякую задачу: с одной стороны, готовили просвещенную аудиторию концертных залов, а с другой – занимались селекцией тех звездочек, которые не попадали в поле зрения специальных десятилеток, но по уровню таланта нисколько не уступали принятым в эти десятилетки. Тем самым ДМШ подпитывали среднее звено – училища или колледжи, которые получали приток абитуриентов.
Но сейчас ДМШ и вообще школы искусств переведены в категорию так называемых муниципальных учреждений дополнительного образования детей – МУДОД, извините за неблагозвучную аббревиатуру. То есть поставлены на одну доску с кружками и клубной работой, в которой нет никаких обязательств по этой селекции. С этим переводом пошатнулось очень многое в правовом положении педагогов, которые там работают: ухудшилось их пенсионное обеспечение, перестал учитываться коэффициент индивидуальных занятий.
Самое главное – судьба этих школ была переложена на ответственность муниципальных властей, а финансовое положение нашей провинции общеизвестно. Если при нищенском бюджете перед главой муниципального образования встает вопрос, что починить – прогнившую канализацию или здание ДМШ, то выбор ясен.
– Не могу не спросить о реконструкции Большого зала Консерватории. Мы все с надеждой ожидаем, что обещание пустить зал в строй к конкурсу имени Чайковского, то есть к лету 2011 года, будет выполнено. Но на днях первый заммэра Москвы Владимир Ресин, во время субботнего объезда строительных объектов навестив Консерваторию, сказал, что средств не хватает.
– Очевидно, вы не совсем точно его поняли. Речь ведь идет не только о реставрации Большого зала, но и о реконструкции всего архитектурного комплекса Консерватории. Это большой проект, который должен быть пошагово осуществлен к 150-летию вуза.
Сейчас, конечно, на первом плане реставрация зала – важно выполнить работу, которая гарантирует проведение конкурса Чайковского. И эта работа проводится в строгом соответствии с графиком. Но фактически мы тут же выходим на следующий этап – у нас впереди реставрация органа, который настолько изношен, что эксплуатироваться в следующем году не может. А его ремонт – это по меньшей мере 2 млн. евро.
Кроме того, уже в процессе реставрации Большого зала обнаружились проблемы, которые изначально нельзя было предвидеть. Например, когда сняли слой штукатурки, увидели разрушение замковых камней арочных перекрытий, заставившее немедленно заниматься именно этой частью работы, хотя она и не закладывалась в смету. Но закрыть на это глаза и опять покрыть штукатуркой, чтобы обрушилось на чьи-то головы, было бы преступлением. Необходимые работы проведены, сейчас там уже все безопасно.
– Недавно вы говорили «Труду», что впервые в мире регистрируете акустику Большого зала как памятник культуры.
– Регистрация еще не завершена, это беспрецедентный проект, мы пока только представили нашу акустическую модель. Причем в двух видах – как физический макет из соответствующих материалов в масштабе 1:20 и как компьютерную картину. А пока можно просто рассказать читателям, что у нас происходит замена кресел зрительного зала, установленных в 1950-е годы, на новые, внешне точно такие же, но сделанные из гораздо более качественного и дорогого массива бука, то есть материала практически вечного. Специалисты сейчас проверяют соответствие ткани, которой обиваются кресла, акустическим требованиям.
– С Архнадзором и подобными организациями у вас улажены отношения? Помнится, их активисты говорили, что вы не имеете права строить конференц-зал к востоку от Рахманиновского зала, поскольку это территория бывшей усадьбы Колычевых – памятника федерального значения.
– Когда организация или физическое лицо пытаются навязать дискуссию на таком уровне и в таком тоне, я в этом не участвую.