«Плавучая мышь»
В Большом театре впервые поставили оперетту Иоганна Штрауса «Летучая мышь»
Режиссер Василий Бархатов и сценограф Зиновий Марголин решили утопить эту веселую историю не только в море из шампанского, но и в настоящем море.
Конечно, «Летучая мышь» — не совсем оперетта, слишком уж хороша партитура, а потому крупнейшие оперные сцены вроде MET или Covent Garden, не говоря уже о венской Staatsoper, давно включили этот легкомысленный шедевр в свой репертуар. Потому Большой стал едва ли не последним бастионом, сдавшимся под головокружительным напором венского вальса.
В угоду оперным чисто-плюям в ход пошла оригинальная версия, в которой костюм летучей мыши принад-лежит не Розалинде, а коварному и мстительному доктору Фальке, который и устраивает всю интригу на балу у князя Орловского. И самого князя поет меццо-сопрано. Эту версию уже трижды ставили на столичной сцене — сначала в «Геликоне», потом в театре Станиславского и Немировича-Данченко, а затем в Новой опере — и, честно признаться, смешно и празднично не вышло нигде.
С каждой следующей попыткой постановки немецкого варианта становится все более очевидно, что наши великие драматурги Николай Эрдман и Михаил Вольпин, перелопатившие оригинальное либретто, оказались куда более талантливыми и остроумными, нежели французы Мельяк и Галеви, чью пьесу взял за основу Штраус. В результате, придя в Большой, вы не услышите гениальных диалогов про «Эмму, которая умерла, будучи в девичестве Гектором», не увидите стрельбу глазами, не получите шанса посмеяться над репликой «Баронесса!.. Пошла вон! Я сказал: во-он:" Даже монолог про тюрьму, которую раскачивают заключенные, имеющийся в первоисточнике, был нещадно вырезан постановщиками:
Перед Бархатовым и Марголиным стояла сложная задача — добиться легкости и понятности от довольно затянутой и всем известной истории с кучей диалогов на непонятном публике немецком. И с этим они справились не без элегантности. Место дейст-вия — огромный лайнер эпохи ар-деко (конечно, с треском утопленный в кульминации). Все герои — пассажиры, и тюрьма — не более чем гаупт-вахта для разбушевавшегося на контроле билетов Айзенштайна. Все дамы с багажом от Louis Vuitton, на зависть сидящим в партере, и в платьях от Чапурина, который, пожалуй, даже слишком ответственно отнесся к заданию. И, наконец, самая остроумная деталь — синхронный дубляж диалогов безразличными голосами, как на показе артхаусного кино, благодаря которому зрителю не надо вперивать взор в два маленьких экрана с субтитрами.
В целом все если не смешно, то по крайней мере мило. Вот только слишком много неувязочек. Если за окном море, то отпрашиваться к умирающей тетушке Адель должна так, чтобы это было гомерически смешно. Если Розалинда превращает чардаш вымышленной венгерской графини в политическую демонстрацию, из-за которой приличные дамы стремятся быстро покинуть залу, то публике неплохо было бы знать, с чего это вдруг венская буржуазка в маскарадном костюме решила выступить на стороне сепаратистов. И, наконец, если главные герои так очевидно не любят друг друга, то к чему весь этот маскарад?
Да и в целом собранный Большим интернациональный состав молодых певцов во главе с маэстро Кристофом Маттиасом Мюллером с трудом справляется с венским стилем музыки и актерски выглядит очень неинтересно. Эти люди не вызывают ни любопытства, ни сочувствия. И это главный прокол Бархатова-режиссера, который очевидным образом умеет поставить спектакль, но недостаточно прописывает роли. Возможно, если бы в его распоряжении были Джоан Сазерленд или Кири Те Канава, которые вчера блистали в «Норме» и «Тоске», а сегодня мило дурачатся в масках и с шампанским в руке, это смотрелось бы прелестно, но таких примадонн не сыщешь уже и в Вене с Лондоном, а значит, изысканный постановочный гарнир остался без куска мяса на тарелке.