Прошло довольно много времени, прежде чем я смогла написать Александру Александровичу Фадееву
Прошло довольно много времени, прежде чем я смогла написать Александру Александровичу Фадееву письмо с благодарностью - ведь он помог в реабилитации отца. А отец мой, председатель специальной коллегии Верховного суда СССР С.С. Пилявский - старый революционер, член социал-демократической партии Польши и Литвы, а затем с октября 1903 года - большевик, одним из первых попал под метлу репрессий.
Но вернусь к Фадееву. Он все был в разъездах - то за границей, то по Союзу. Лишь в начале мая 1956 года я отнесла письмо к дверям его квартиры и опустила в ящик для газет, в обход секретаря.
Через несколько дней Александр Александрович позвонил. Мне показалось, что он взволнован. Помню, как дважды он повторил: "Спасибо тебе!" Я даже растерялась и стала убеждать его, что это мне надо его благодарить. А вдруг услышала: "Уж ты постарайся жить хорошо". И еще что-то в этом роде, а голос чуть срывался.
Я и подумать не могла тогда, какое это мучительное было для него время. Ведь очень мало кто знал, как он пытался спасать людей, глядя в страшные глаза "великого кормчего". Мне уже потом рассказывал адмирал Головко (он был женат на нашей актрисе Кире Ивановой), что он не знал человека отважнее Фадеева, наблюдая его в узком кругу "Самого". Он становился белым, потом лиловым, пытаясь возражать, но что он мог поделать? Это подлинные слова Арсения Григорьевича Головко, и я ему верю.
...В те дни часть нашего театра была на гастролях в Югославии, Ангелина Степанова - жена Фадеева - тоже.
13 мая мне позвонили и сказали, чтобы я после студии пришла, так как Ольга Леонардовна Книппер-Чехова зовет кое-кого из оставшихся в Москве.
Когда я пришла к Ольге Леонардовне, уже ужинали, и меня стали кормить, как мне показалось, как-то торопливо. Потом увели в другую комнату, и тут я услышала: сегодня скоропостижно скончался Фадеев.
Меня как ударили. Какие-то минуты сказать ничего не могла, и в это время позвонила Валерия - сестра Ангелины и личный секретарь Александра Александровича, и очень настойчиво, даже не просила, а требовала, чтобы я шла в квартиру Фадеевых, так как будет звонить Ангелина и она боится одна с ней говорить. И я поплелась.
В столовой за накрытым столом мать Ангелины и Валерии пила чай. В углу дивана сидел старший сын Шура - абсолютно белый. За все время он не произнес ни слова. А я, не зная настоящей правды, все задавала вопросы, думая, что это сердце. Мне не возражали, но и ничего не рассказывали. Звонок из Югославии был во втором часу ночи. Ангелина уже знала, так что моя помощь была ни к чему.
Около трех ночи я притащилась домой, а утром мне надлежало быть в конторе театра ЦДСА. Нужно было заполнить анкету для отъезда с бригадой Большого театра в ГДР. Подавая мне листы анкеты, женщина, сидевшая в служебном кресле, воскликнула: "Подумайте, Фадеев застрелился!". Я обомлела. Женщина протянула мне экземпляр "Правды", где было крупно набрано, что в припадке болезни (с намеком на алкоголизм) покончил жизнь... и еще какие-то пышные слова. С трудом я стала соображать, что на мои вопросы, как он скончался, Валерия мне так и не ответила...
Я пошла к Ольге Леонардовне. Оказалось, что вчера вечером они уже знали правду, но решили, что мне все расскажут в доме Фадеева.
Ольга Леонардовна очень горевала, они дружили, и Александр Александрович говорил ей "Ольга - ты". Я помню, как она просила его, чтобы Союз писателей принял в подарок от нее Гурзуфский домик на память о Чехове, а он, сокрушаясь, объяснял ей, что закон это запрещает. А в ответ слышалось ее обиженное: "Глупости какие!"
В этот же день мне позвонила Ольга Николаевна Андровская и сказала, что меня просят поехать на аэродром встретить Ангелину.
В назначенное время за мной заехали. В одной машине мы с Андровской, в другой - Валерия с детьми Шурой и Мишей. Ожидали где-то на поле у выхода, под навесом, где были стулья. Очень скоро после посадки самолета кто-то подошел к Ангелине и повел ее в сторону. Все молчали, она обняла за плечи сыновей, в руках у нее была "Правда". Поехали на квартиру.
На какие-то минуты мы остались с Линой одни, и она начала пересказывать газетное сообщение. Тут я начала было говорить, что мне не надо... и осеклась, услышав вопрос Лели Андровской: "Что - не надо?.." Мы стали собираться в Дом союзов. Кажется, сыновья остались дома.
В закулисном фойе было множество людей, к Лине бросился Корнейчук, и они, обнявшись, очень горько плакали. Я прошла к гробу. Еще не пускали поток людей, ожидавших на улице, и в зале было мало народа. Леля Андровская, плача навзрыд, не сразу подошла к нему, а я, стоя очень близко, увидела его прекрасное, такое спокойное, свободное лицо, такое гордое в оправе серебряных волос. Он сам свершил суд над собой - без вины виноватый. Три пальца его правой руки были покрыты серым налетом, очевидно, от пороха. И можно было прижаться лицом к этой благородной и такой отважной руке.
16 мая была гражданская панихида и похороны на Новодевичьем кладбище. В этот день к вечеру я уезжала в Запорожье, на спектакль. Мне можно было оставаться только до выноса. Огромные толпы людей заполняли тротуары. Гроб выносили через широкий людской коридор.
...А теперь то, что стало известно потом. К Ольге Леонардовне заходил Константин Александрович Федин, и вот его рассказ.
12 мая Александр Александрович зашел к Маршаку, пробыл недолго, был спокоен, даже острил. Когда он ушел, секретарь Самуила Яковлевича, очевидно, очень умная и чуткая женщина, сказала Маршаку: "Верните его, у него пустые глаза". Но Самуил Яковлевич не поверил ей, не вернул. Фадеев пошел к Твардовскому, но того в Москве не было.
На даче в Переделкине жили его любимый сын Миша лет одиннадцати, одна старая журналистка - имя я забыла (у них всегда кто-нибудь жил) и домработница. Поздно вечером Александр Александрович сказал ей, что ночью будет работать, и просил, чтобы она на следующий день в половине третьего позвала его к обеду. А она послала Мишу. Открыв дверь, мальчик закричал: "Папа застрелился!" - и потерял сознание. Началась паника. Мишу отнесли к Фединым, он долго находился в шоке.
Через короткое время приехала большая группа военных во главе с генералом КГБ. Дача была оцеплена. Сразу изъяли большой конверт, где было написано: "В Правительство". Что было в том конверте, тогда никто не узнал. Да и теперь точно никто не знает.
...Когда Валерия примчалась на дачу, его уже увезли. И еще одна подробность: спальня (и одновременно кабинет) помещалась на втором этаже дачи. Чтобы не услышали выстрела, Александр Александрович положил на грудь одеяло и завернул на себя наматрасник. Стрелял из своего боевого нагана.
Осенью, уже после гастролей и моей поездки в Германию, главный хирург института Склифосовского Борис Александрович Петров рассказывал, что он присутствовал на вскрытии тела Фадеева, говорил о величине его мозга и о том, что не было цирроза печени, от которого его лечила "Кремлевка". Александр Александрович был вполне здоров - и перед концом трезв.
Спустя много времени стала известна одна его фраза, сказанная ленинградской поэтессе Ольге Берггольц. Он дружил с нею и довольно долго был в блокадном Ленинграде. Как-то на ее гневные слова, что он не защитил кого-то, не сдержавшись, Александр Александрович ответил: "Тебе бы, Ольга, молчать, ты не знаешь, какую беду я отвел от тебя". Зная о ее пребывании в тюрьме, думаю, что речь шла о ее жизни.