Армен Джигарханян: Надо сказать, что я всегда мечтал работать в Москве. Став артистом, ездил
Армен Джигарханян: Надо сказать, что я всегда мечтал работать в Москве. Став артистом, ездил смотреть московские спектакли, всегда просил друзей и знакомых привозить из Москвы репертуарные книжечки. Но я не видел при этом никаких реальных возможностей работать в Москве. Некоторые приезжающие гастролеры говорили, что я могу играть, скажем, в Ярославле, Воронеже, Курске, но никто не заикался о Москве. И вдруг...
Ереванский русский театр имени К.С. Станиславского одним из первых стал приглашать на исполнение ведущих ролей известных столичных мастеров. Так, после появления "Иркутской истории" в Театре имени Вахтангова была приглашена в Ереван Юлия Борисова, и мне посчастливилось быть ее партнером. Для исполнения роли Луки в спектакле "На дне" к нам приезжал Алексей Грибов. Участие в спектаклях с такими артистами было для меня серьезной школой, оно помогало оценить свои собственные возможности. И Борисова, и Грибов говорили добрые слова в мой адрес. А весной 1966 года для участия в спектакле "104 страницы про любовь" приехала Ольга Яковлева, актриса Московского театра имени Ленинского комсомола.
Виктор Дубровский: Я попросил Ольгу Михайловну Яковлеву рассказать о тех давних событиях, и вот что она поведала.
Ольга Яковлева: Я приехала в Ереван за день до назначенного спектакля и вечером пришла в театр. После непродолжительной репетиции со своими новыми партнерами мне предложили посмотреть шедший в тот вечер спектакль "Ричард III". Я осталась, присела на стул и после этого, уже не отрываясь, смотрела на сцену, где действовал удивительно странный, некрасивый Ричард, который, как магнитом, притягивал к себе. В нем все было интересно: как он сидел в кресле, ходил, загребая внутрь ногами. За мрачным обликом шекспировского персонажа угадывалась сильная актерская индивидуальность. И эта индивидуальность притягивала. Еще я обратила внимание на его странный акцент. После спектакля главный режиссер театра Александр Григорян и исполнитель Ричарда, фамилия которого была Джигарханян, встретились со мной, и вдруг выяснилось, что в жизни у него нет никакого акцента. Я спросила, почему в роли есть акцент, на что мне было сказано, что артист играет Ричарда с английским (!) акцентом.
Назавтра Джигарханян и его друг артист повезли меня в горы, к Севану, показывали поразительные древние армянские церкви, угощали форелью. К тому времени я уже посмотрела фильм "Здравствуй, это я!" и, увидев артиста на сцене, поняла, что Джигарханян интересный и одаренный актер. Я сказала ему: "А что если вам переехать в Москву?" - "А как?" - "Я поговорю с Анатолием Васильевичем Эфросом". Вернувшись в Москву, я рассказала о Джигарханяне Эфросу, и он, заинтересовавшись артистом, предложил встретиться с ним в Киеве во время гастролей нашего театра (в это время Ереванский театр должен был выступать в Одессе). Джигарханян приехал в Киев, посмотрел наши спектакли и договорился с Эфросом, что осенью приезжает в Театр имени Ленинского комсомола.
Армен Джигарханян: Я рвался в Москву всей душой. Думаю, не надо объяснять, кем был тогда для всех театральных людей Эфрос и как много значили для нас его спектакли. Но приехать в Москву к новому сезону я не смог. Во-первых, должен был доигрывать все роли, пока не введут новых исполнителей. Во-вторых, у директора Театра имени Ленинского комсомола появились проблемы с моей пропиской и жильем. Всю осень мы с Эфросом перезванивались, и уже зимой, в конце декабря, он сказал: "Немедленно приезжай, пришел новый директор, я обо всем договорился". Назавтра я получил телеграмму, в которой меня приглашали в Московский театр имени Ленинского комсомола на роль Ленина в готовящийся спектакль. Получив телеграмму, я начал метаться - разгар сезона, на мне весь репертуар, вдобавок меня начали уговаривать остаться, сулили всякие блага... Но 25 января 1967 года я сел в самолет и прилетел в Москву. Мне отвели комнату в театре где-то под лестницей (в свое время там ютился Смоктуновский). Так началась моя московская жизнь.
Виктор Дубровский: В зимние предновогодние дни 1966 года театральная Москва была взбудоражена сенсационными слухами: Эфрос решил поставить спектакль о Ленине, и Михаил Шатров уже пишет пьесу, а на роль Ленина приглашен какой-то артист из Еревана с непроизносимой армянской фамилией. Планам Эфроса не дано было осуществиться: то ли драматург не написал пьесу, то ли начальство сочло замысел режиссера слишком рискованным, то ли сам Эфрос почему-то передумал. Но артист из Еревана в Москву прилетел. Был зачислен в штат театра, и вскоре москвичи выучили и запомнили его непростую фамилию.
Армен Джигарханян: По-моему, сообщения о постановке Эфросом спектакля о Ленине отражали лишь самые предварительные намерения Анатолия Васильевича. Наверное, Эфросу советовали поставить спектакль о Ленине, как в свое время уговаривали Булгакова написать пьесу о Сталине... Поскольку в роли вождя мой дебют не состоялся, то Эфрос решил меня вводить сразу в три спектакля: "Судебную хронику" (в этом спектакле я играл буквально через неделю), "Снимается кино" и в "Мольер". Наиболее ответственным для меня был ввод в "Мольера". Главную роль очень хорошо играл Александр Пелевин, но после тяжелой болезни он стал бояться, что умрет на сцене. Я тоже испытал это чувство страха после одного заболевания.
В течение долгого времени мы репетировали с Эфросом вдвоем, встречались по вечерам в его кабинете и репетировали не спеша. Он говорил: "Куда нам спешить? Все нормально, пока созреешь". Мы успели все разобрать и должны были встретиться с партнерами, вдруг - бах-тарарах! Эфроса снимают! (Трагический парадокс заключался в том, что Михаил Мирингоф, новый директор, который дал согласие на мой приезд в Москву и с которым Эфрос связывал свои планы, оказывается, был послан в театр, чтобы снять Эфроса! Что он и проделал спустя четыре месяца).
После всех драматических перипетий и бурных околотеатральных страстей Эфрос, как известно, ушел в Театр на Малой Бронной, взяв с собой двенадцать актеров. Я, естественно, понимал, что не имею права даже втайне мечтать оказаться в их числе. Это были его ученики, соратники, с которыми он прожил годы. Через некоторое время и совсем по другому поводу он мне сказал: "Мы бы все равно расстались - меня раздражало твое здоровье". Наверное, это так и было. Но те четыре месяца, что мы вместе работали, жили очень мирно. Кроме того, я подружился с Мишей Державиным, Левой Дуровым, Сашей Ширвиндтом. Вообще мне повезло: в труппе ко мне отнеслись доброжелательно, насколько это возможно в театре: то на футбол пригласят, то просто позвонят и спросят: "Как ты поживаешь? Заходи".
Виктор Дубровский: А что имел в виду Эфрос, когда говорил о вашем здоровье?
Армен Джигарханян: Я думаю, Эфрос не хотел этим меня обидеть или унизить. Просто Анатолию Васильевичу были интересны в человеческом характере неординарность, сложность, даже некоторый надлом, ущербность. Если вспомните роли лучшей эфросовской актрисы - Ольги Яковлевой, то обязательно найдете в них нервность, ущемленность, болезненность. Но в то же время его другой ученик - Лев Дуров, по моим наблюдениям, был вполне здоровым и прагматичным человеком. Поэтому, что он имел в виду, когда говорил о моем здоровье, я так и не понял. Несомненно, Эфрос был выдающимся режиссером, в нем было что-то божественное, моцартианское. Но в его работе с актером для меня не было чего-то нового, неизвестного, поскольку я учился у очень хорошего педагога, и режиссеры ереванского театра опирались на традиции русского психологического театра. И все же у Эфроса, как потом у Гончарова, меня поражала ясность мышления. Ведь самая сложная комбинация в шахматах начинается с простого хода пешки. Это очень важно и в нашем деле, особенно когда встречаешься с большой драматургией. Мы сразу бросаемся играть глобальное, а ведь самое сложное состоит из простых слагаемых. И очень важно научиться именно этому.
Виктор Дубровский: Эфрос успел ввести вас в спектакли, которые вы с ним репетировали?
Армен Джигарханян: Да, но сыграл я уже их после ухода Эфроса.
Виктор Дубровский: Он видел вас в этих спектаклях?
Армен Джигарханян: Приходил на "Мольера", но он мне ничего не говорил. А вот после "Сократа" в Театре имени Маяковского сказал мне одну запомнившуюся фразу: "Я смотрел "Сократа", очень ответственно ты играешь".
После ухода Эфроса жизнь в театре имени Ленинского Комсомола стала вялой, неинтересной, пустой. Несмотря на то, что я снимался в кино и на телевидении и стал налаживаться мой быт (вначале из каморки меня переселили на дачу театра, потом в общежитие на Бауманской, а позже дали квартиру), я чувствовал себя плохо и творчески, и душевно. Оставалась надежда на то, что, может быть, изменятся обстоятельства и я буду играть в серьезном театре. Однажды Театр Ленинского комсомола играл "Мольера" на площадке Театра Маяковского, и Андрей Гончаров вроде бы увидел меня и передал, что хочет встретиться со мной. Этот театр всегда мне нравился. Я видел там "Гамлета", "Гостиницу "Асторию", "Мамашу Кураж". Спектакли Гончарова "Два товарища" и "Дети Ванюшина" произвели на меня ошеломляющее впечатление, особенно второй спектакль, где артисты, как говорят, играли один другого лучше: Евгений Леонов, Александр Лазарев, Светлана Мизери, Анатолий Ромашин, Светлана Немоляева - всех не перечислишь. Я пришел на разговор с Андреем Александровичем. До этого меня готовили, я долго ждал, а когда вошел в кабинет, он мне сказал: "Я вас слушаю". Я даже растерялся.
Виктор Дубровский: В книге "Мои театральные пристрастия" Гончаров написал: "Надо сказать, что когда осенью я пришел в свой кабинет, то пролетел мимо ожидавшего меня Джигарханяна. Я не узнал его, так скромен и даже неприметен может быть в жизни этот артист, которого на сцене или экране не спутаешь ни с кем".
Армен Джигарханян: Встреча и переговоры с Гончаровым прошли, как говорится, успешно, мы договорились, что после летних гастролей я перехожу в Театр имени Маяковского. Гончаров предложил мне следующие варианты: или я назначаюсь на роль Коперника в пьесе Ежи Брошкевича "Конец книги шестой", или на Левинсона в "Разгроме". Я прочитал "Книгу шестую", влюбился в эту интереснейшую философскую пьесу, а к "Разгрому" отнесся без энтузиазма - роман не перечитал, инсценировку не знал. Поэтому, когда осенью я узнал, что мне предстоит репетировать в "Разгроме", то немного расстроился (на "кожанку бросили"), но решил, что, если театру так надо, подчинюсь.
Работа была очень трудная. Я представлял себе Левинсона совсем другого, то есть всем знакомого человека в кожанке и с маузером. И тут начался для меня тяжкий путь познания роли. Утром я репетировал вместе с партнерами, а вечером только с постановщиком спектакля Захаровым. Репетировал до изнеможения, пока не пришел тот знакомый всем актерам момент, когда о своем герое говоришь не "он сказал, он повернулся, он вышел", а "я сказал, я повернулся, я вышел". А потом даже не понял - почувствовал: ведь Левинсон плохо видит, он близорук. И от этого открытия мне стало легче, что-то во мне прояснилось, и родилось живое ощущение героя.
Многое в работе с Захаровым для меня было трудным, его заразительность подавляла и увлекала. Его предложения казались мне неудобными, я начинал опровергать их, ссылаясь на логику поведения, а он отвечал: "Все логично, но это пионерская логика, а я предлагаю трагично-музыкальную логику". У него были жесткие требования и жесткий рисунок: "Рано повернул голову! Влево на полшага! Взгляните, когда вступит музыка!.." Роль Левинсона требовала супернапряжения, у меня после спектакля голова раскалывалась, но я очень любил "Разгром". Это был выдающийся спектакль. Пожалуй, одно из самых значительных произведений о людях революции. Ведь до сих пор остается загадкой, как им удавалось вести массы на самые сомнительные и даже авантюрные дела.
Виктор Дубровский: Спектакль имел успех, покатилась новая волна разговоров о Джигарханяне. "Разгром" играли не только в Москве, но и в Белграде, в Любляне, в Яссах; в Бухаресте на спектакле присутствовал Николае Чаушеску, который пожелал встретиться в антракте с советскими артистами. Нас провели через боковое фойе (и зрители с любопытством рассматривали загримированных людей) в небольшой зал, где почтительным полукругом стояли румынские деятели. Нас выстроили напротив, раздали бокалы с апельсиновым соком, и Чаушеску подходил к каждому из нас и чокался таким же бокалом с соком. Молча. Подойдя к Джигарханяну, улыбнулся и спросил: "Ну как, тяжело, командир?" - и, не дожидаясь ответа, сказал: "Мне тоже". Все приближенные заулыбались - до декабрьских событий 1989 года, когда Чаушеску был свергнут, оставалось около двадцати лет...