- Алексей Львович, для очень многих вы прежде всего автор рок-оперы "Юнона" и "Авось". Когда вы впервые написали нечто такое, что и сейчас не постыдились бы вынести на суд публики?
- Достаточно давно. С восьми лет пишу музыку. Никогда ничего из написанного не уничтожал. Некоторые детские вещи даже подумываю издать.
- Говорят, при поступлении в консерваторию вы уже исполняли только свои сочинения.
- Да нет. Играл и Рахманинова, и Баха... Я ведь поступал по двум специальностям: как композитор и как пианист. Правда, концертирующим исполнителем не стал. Одно время преподавал в консерватории - это было четверть века назад...
- Утверждают, будто вы работаете без помарок и черновиков - сразу пишете "деловую партитуру".
- Что вы, у меня гора черновой нотной бумаги. Абсолютно нормальный творческий процесс.
- После "Литургии оглашенных" как-то не довелось быть на ваших премьерах.
- Я работаю в постоянном ритме. Но надо учитывать общую ситуацию. В России за последние десять лет значимых музыкальных событий было очень немного. Кроме попсы. Но я себя к попсе не отношу, песен никогда не писал - за исключением тех, что звучат в фильмах. Если же говорить о серьезном творчестве, то это десятилетие стало горьким периодом для российской музыки. Многие композиторы умерли. Многие уехали за рубеж. Я не пессимист, но иногда мне кажется, что только чудо может помочь нашей музыке возродиться... Так вот (не сочтите за похвальбу) именно в это время мне удалось создать свой музыкальный театр. Имею в виду не только сценическую площадку, хотя она по своему оснащению уникальна, но и сами партитуры: написал и записал балет "Вечные танцы любви", сейчас дописываю музыкальную драму "Оперный дом". Все это очень трудоемкие работы - для симфонического оркестра, хора, солистов...
- Когда-то ваши рок-оперы стали своего рода знамением времени. Как вы считаете, придет ли рок вслед за театром и в консерваторию? Может, он станет филармонической музыкой XXI столетия?
- Не станет. Не "потянет" на консерваторию. Что - электронику там ставить, в барабаны бить? Эта музыка рассчитана на малую форму, на песню...
- Но у отдельных рок-групп есть композиции на целую пластинку...
- И что? Та же малая форма, размазанная на три часа. Дыхания там по-настоящему хватает на несколько минут. В симфонической форме дыхания должно хватать на полчаса, на час. А мы сейчас больше привыкли к клиповому мышлению. Например, снять полнометражное кино по той же "Юноне"..." сегодня практически нереально. Не только по творческим, но и по чисто организационным причинам: пороху у отечественных продюсеров не хватает, надо привлекать зарубежных...
- Может, это удастся следующему поколению режиссеров? Например, вашей дочери Анне...
- Кто знает... Аня действительно подалась в кинорежиссуру. Но я рассчитываю еще поработать с ней и как с вокалисткой - она ведь подростком спела партию Кончиты в первой записи "Юноны".
- Ваше отношение к экстремальным проявлениям в музыке, например, трэш-металлу, которым так увлекается определенная часть молодежи?
- В наше время поклонников много и у куда более одиозных вещей - у фашизма, сатанизма... Молодые люди - очень заводная публика. Потом они могут с ужасом вспоминать о том, куда их "заносило", но поначалу чем острее ощущение, тем оно для них привлекательнее.
- Пресловутый авангард - не есть ли это прикрытие недостаточной талантливости и умелости лозунгом формального "новаторства"?
- Ну нет, это явление совсем другого порядка, нежели просто оригинальничанье. Композиторы вроде Штокхаузена или Кейджа шагнули на неизведанную территорию, открыли иное понимание звука, формы, самого процесса сочинения. Их опыты раскрепощали творческое мышление. В этой музыке отразилось время, ее породившее. Например, творчество Шнитке, считаю, идеально запечатлело распад традиционного общества и его духовных ценностей в конце XX века.
- На исходе этого века можете назвать лучшее, на ваш взгляд, сочинение столетия, лучшего композитора?
- Подобного типа "подведение итогов" меня всегда возмущает. Я могу назвать своих фаворитов, вы - своих, и каждый будет по-своему прав. ХХ век был веком революций в общественном бытии, в мышлении. Возник джаз, возник рок... Выделять что-то одно неправильно. Да, кое-кто подводит итоги даже за тысячелетие - по тиражам продаваемых пластинок. И выходит, что на первое место попадают создатели песенок-однодневок, а Моцарт с Бетховеном оказываются далеко в хвосте.
Вместе с тем я не верю, что коммерция погубит великое искусство. Музыка бессмертна, ибо человек - существо духовное, и его духовность требует выражения. Музыка отвечает каким-то изначальным потребностям души, находясь с ней в тесном соответствии. Природу этого соответствия не могут объяснить материалисты - например физики-акустики, изучающие звуковые волны. Почему мажорное трезвучие вызывает радостное ощущение, а если средний звук понизить на полтона, то возникающее минорное трезвучие вызывает грусть? Значит, музыка - это как бы ключик, а в душе человека есть своеобразная "замочная скважина"... Но это не объяснение, а лишь образ, приблизительное сравнение.
- Вы владеете одной из самых "конвертируемых" профессий. Не приходило ли вам в голову попытать счастья за рубежом, подобно тем композиторам, о которых вы сказали раньше?
- Я с удовольствием возил свою "Литургию оглашенных" на гастроли в Америку. Кстати, как раз после этих гастролей у театра начались сложности, и он бы погиб, если бы его не взяло под опеку государство. Теперь это Государственная творческая мастерская под руководством Алексея Рыбникова... Ваш вопрос совершенно резонный - действительно, почему бы не попробовать силы на новом месте? Убежать от всей нашей неразберихи, от узаконенного пиратства, когда естественные интересы композитора просто некому защищать, когда большинство записывающих и тиражирующих компаний - это какие-то монстры. Им плевать на заключенный с тобой контракт, они лгут, что записи плохо продаются, а сами продолжают их штамповать, получая неконтролируемые прибыли... Но видите ли... Я не могу уехать насовсем. Считайте это моей причудой. Кто-то из великих писателей сказал, что может работать лишь тогда, когда у него из ящика письменного стола доносится запах прелых яблок. В России мне очень хорошо работается. За рубежом можно развлекаться, набираться впечатлений. Но творчество требует абсолютной тишины и привычной атмосферы.
- Однако на Западе композиторы вашего ранга зарабатывают в десятки раз больше.
- Не стоит обольщаться: наших эмигрантов там от желанного благополучия отсекают очень жестко. Все понятно - конкуренция.
- Что ж, вернемся на родную почву и поговорим о вашем последнем проекте - "Оперном доме". Так получилось, что он одновременно стал одной из последних работ Григория Горина...
- В написанном им либретто излагается история некоего русского композитора XVIII века, обучавшегося в Италии, дружившего с самим Моцартом, принятого вместе с австрийским гением в престижнейшую Болонскую музыкальную академию... А потом он возвращается на родину, где оказывается никому не нужным и умирает в молодом возрасте, всеми забытый. Это собирательный образ, хотя мы использовали некоторые факты биографии вполне реального человека - Максима Березовского. Но цитат из его музыки нет - ведь по замыслу произведения ни одной партитуры, принадлежащей перу нашего героя, не сохранилось, музыка эта полностью утрачена, хотя и существует где-то в горних сферах и как бы считывается интуицией современного сочинителя... Уже состоялась, так сказать, предварительная премьера в Доме радио. Для друзей. Я не рассматриваю партитуру как абсолютно законченную, продолжаю вносить какие-то коррективы. Ну а полноценная премьера, надеюсь, состоится объединенными силами Большого театра и Ленкома в постановке Марка Захарова в конце 2001 года на сцене Филиала ГАБТа, если таковой успеют к тому времени достроить. Уже подписан договор с обоими театральными коллективами.
- Вы часто возвращаетесь к своим уже написанным работам, чтобы что-то же в них изменить?
- Иногда такое желание возникает, но я его стараюсь гасить. Потому что всякое сочинение - слепок с души автора в том ее состоянии, в каком она была в момент создания произведения. Изменять давно написанное - все равно что вмешиваться в дела другого человека.