Пушкинский музей впервые открывает «испанский сезон»
Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина намерен до февраля согревать зрителя отсветами самой жаркой страны Европы. Главные пространства для выставок в двух зданиях отданы двуединому проекту, созданному в содружестве с Государственным Эрмитажем и еще тридцатью музеями России. Впервые за 85 лет, прошедших с исторического показа в поддержку республиканской Испании, в фокусе крупнейшей отечественной площадки оказались великие мастера этой страны. Голова кружится от имен XVI–XIX веков: Эль Греко, Диего Веласкес, Франсиско де Сурбаран, Хусепе де Рибера, Бартоломе Эстебан Мурильо, Франсиско Гойя...
Давно стали классиками и модернисты Мариано Фортуни, Хоакин Соролья, Игнасио Сулоага. А также обрели славу те художники России, которые и два века назад, и совсем близко к нашим дням черпали вдохновение в испанской культуре, вступая с ней в диалог порой не без иронического подтекста, а то и споря с классическими образцами, по-своему прославляя и обыгрывая облик знаменитых героев. Эти портреты, путевые зарисовки, театральные эскизы и большое полотно современных модных авторов на тему мифа об Испании можно увидеть на выставке «Образы Испании. Русское искусство XIX–XXI веков». Но прежде чем отправляться в Галерею искусства стран Европы и Америки, необходимо посетить Главное здание Пушкинского.
В Белом зале, где на возобновленных «Декабрьских вечерах» вскоре зазвучит музыка Иберийского полуострова, и на соседней Розовой колоннаде развернута выставка «Испанская коллекция. Из собраний российских музеев». Она соединила свыше полусотни картин, графических листов, скульптур из ГМИИ и Эрмитажа. Есть и совсем редкие в наших пенатах предметы декоративного искусства — нагляднейшие образцы соединения трех великих культур, ставших дрожжами для искусства Испании и соседней Португалии. На протяжении двух тысячелетий эти страны претерпели не одну волну нашествий и религиозных войн: свою лепту внесли римляне, арабы и изгонявшие завоевателей вестготы. Христиане то уживались с мусульманами и пришедшими вслед за ними иудеями, совместно строя и украшая крепости, дворцы и святилища, то под нажимом католических королей ополчались на былых соседей, бросая их святыни в костры инквизиции. Однако ближневосточное узорочье навсегда осталось в испанском искусстве, как мечети сохранились в основе многих церквей, где католики, как в Кордобе, несмотря на память о Реконкисте, молятся среди подковообразных арок и каллиграфических надписей, оставленных Халифатом. Гитара и кастаньеты, веер и мантилья — эти «фирменные» атрибуты испанской культуры, к нашему времени уже перешедшие в штампы, — суть отблески той мультинациональной реальности, под сенью которой формировались великая живопись и архитектура.
При этом ни перечисленных «знойных» предметов, ни прочей туристской экзотики в залах «Испанской коллекции» не сыщешь. Здесь лишь портреты строгих королей и вельмож, суровых или милосердных святых да замечательные детские образы. Еще вопрос, что доминирует на выставке: желание показать эволюцию испанской живописи «от маньеризма до импрессионизма» либо все же предъявить историю того, как в России коллекционировали искусство этой страны. Главным хранилищем ее артефактов был и остается Императорский, ныне Государственный Эрмитаж, где испанскую живопись начали собирать еще в XVIII веке. Ныне там более 150 работ испанских авторов, и это крупнейшая за пределами Испании коллекция ее искусства. Но то ли еще было бы, не случись драм ХХ столетия!
Ведали б Екатерина II и ее венценосные внуки, с размахом скупая европейские коллекции, как бесцеремонно перетряхнут монаршее собрание большевики! При «красных хозяевах» России произошли поистине тектонические разломы в сфере собирательства искусства. Комиссары не ценили ни целостность ансамблей, ни витиеватость судьбы той или иной коллекции. А ведь порой это были истории на грани детектива, авантюры и провидения. Откуда узнала немка из затхлого крошечного Цербста о значимости испанской живописи, когда во всей Европе этого не понимал почти никто? Однако в 1779 году Екатерина решает прибрести коллекцию Роберта Уолпола, премьер-министра британских королей Георга I и Георга II. Внук сэра Роберта из-за долгов выставил знаменитое собрание на продажу, но английское правительство отказалось его выкупить, и 204 произведения итальянских, испанских и французских мастеров за 40 тысяч фунтов стерлингов были проданы в Россию. Так в Эрмитаже появились семь картин из Испании, что в европейских собраниях той поры было редкостью. Затем последовали царицыны покупки у Иоганна Эрнста Гоцковского и графа Генриха Брюля, пока инициатива не перешла к Александру I. В его правление, совпавшее с походами Наполеона, испанские артефакты стали массово вывозить после вторжения Франции на Иберийский полуостров. Это дало толчок всплеску интереса европейцев к живописи Испании, и одно из отличных ее собраний оказалось в руках банкира из Амстердама Уильяма Кузвельта. Русский император тайно посетил его галерею в Голландии летом 1814 года и принял решение скупить все испанские картины; семь из них показаны на выставке в ГМИИ.
Финальный аккорд испанской сюиты Романовых прозвучал при Николае I: в 1834 году к нему обратился посол Испании Хуан Мигель Паэс де ла Кадена. Проживший в России десять лет дипломат славился просвещённостью и прекрасным кабинетом картин. Но, наделав долгов, перед отъездом из Петербурга был вынужден расстаться с коллекцией. Полсотни работ различных школ, из них половина испанские, перекочевали в Эрмитаж. К сожалению, не все они потом в музее остались...
Одна такая история разлуки связана с парой детских портрета кисти Мурильо, купленных еще в 1772 году князем Дмитрием Голицыным на распродаже коллекции герцога де Шуазеля в Париже. Кажущиеся картинами бытового жанра «Девочка с корзиной фруктов» и «Мальчик с собакой» на деле полны скрытой символики, но раскрывается она при восприятии обеих картин как частей единого замысла. Увы, в 1930 году приказ Музейного фонда разлучил «Девочку...» с «Мальчиком» под предлогом, что новой столице необходим хотя бы один «Мурильо», который и прописался в ГМИИ. Лишь теперь эти картины на время воссоединились. Та же участь постигла два натюрморта Антонио Переды — «с поставцом» и «с часами», вместе образующие размышление на тему «суета сует», а порознь кажущиеся просто изображением предметов быта.
Но эти произведения по крайней мере остались в стране. А были и те, которых мы лишились в ходе сталинских распродаж 1930-х, когда готовившемуся к войне вождю нужны были деньги на индустриализацию. Отголосок такой драмы, постигшей Эрмитаж, сведущий зритель уловит в лучшем на выставке холсте. Это «Портрет графа-герцога де Оливареса» (1638) Веласкеса. Картину отличает лаконизм колористического решения при богатстве психологической нюансировки. Однако экспозиция стала бы на порядок значительнее, если бы сюда привезли еще один портрет кисти великого испанца, о котором сам его герой, а это был никто иной как папа римский Иннокентий Х, сказал «Troppo vero!» — «Чересчур правдиво» (итал.). Хотя основной вариант этой картины 1650 года издавна находится в Риме, Эрмитаж владел превосходным эскизом. Увы, теперь он — предмет гордости Вашингтонской национальной галереи.
Подобные истории можно было бы рассказать о многих экспонатах выставки. Этот рассказ неминуемо вобрал бы не только покупки русских дипломатов и дары аристократов либо купцов, но и мрачные события, связанные с революцией и национализацией художественных сокровищ. Так что экспозиция получилась не только о путях испанского искусства и судьбах картин — она и про войны, перевороты, грабежи. Как и про то, что картины живут дольше людей, ухитряясь не погибнуть в пожарах и эвакуациях. Несколько экспонатов побывали в немецких штольнях, где их прятали нацисты, и в руках солдат, спасших эти сокровища после окончания Второй мировой. После чего великолепные картины и гравюры снова на полвека попали в тайники, теперь уже в СССР. Лишь в постсоветских 1990-х годах музеи начали показывать «перемещенные ценности», наличие которых в фондах прежде категорически отрицалось, в «нулевых» — постепенно включать их в экспозиции Эрмитажа и ГМИИ. Теперь уже, похоже, навсегда: на этой выставке ясно, что разговорам о возможной реституции положен конец.