.jpg)
Знаменитый танцовщик, балетмейстер, режиссер, продюсер – о том, как обыгрывает сам себя со счетом 6:0
1 марта в Государственном Кремлевском дворце пройдет вечер звезд мирового балета в честь юбилея народного артиста России Андриса Лиепы. Андрис Марисович — не просто премьер Большого театра, в 1980-е станцевавший все главные классические партии. Он многосторонняя творческая личность — один проект «Русские сезоны. XXI век», восстановивший дягилевские балеты начала ХХ столетия, чего стоит. А театральная и кино-режиссура, а постановка творческих вечеров Майи Плисецкой на сцене Большого... Наконец, уникальные семейные традиции, заложенные отцом артиста, великим Марисом Лиепой: на кремлевской сцене будет что показать и о чем рассказать. Накануне артист пообщался с журналистами «Труда».
— Вечер озаглавлен «Андрис Лиепа. 6:0». Кого вы с таким впечатляющим счетом обыгрываете?
— Мне некого обыгрывать, кроме самого себя.
— Если серьезно, юбилей — повод осмыслить важные вехи биографии. Наверняка вы вспомните со сцены Кремлевского дворца вашего отца Мариса Лиепу, одного из величайших танцовщиков Большого театра...
— Отец был безумно занят, но ни я, ни моя сестра Илзе никогда не испытывали дефицита внимания с его стороны. Занимался с нами гимнастикой, балансом. Каждый вечер возил на Ленинские горы, где мы вместе совершали 30-40-минутную пробежку от метромоста до трамплина. Однажды папа подсадил Илзе на плечи, чтобы она сорвала нам несколько гроздьев созревшей рябины, на которые красиво лег свежевыпавший снег. Рябина, прихваченная морозцем, была очень сладкой.
Даже уезжая на долгие гастроли, он старался общаться. Очень любил писать письма. Помню, мы с Илзе отдыхали в пионерлагере «Спутник» в Анапе, и нам туда пришли его открытки с английской королевской короной и скипетром, где он желал нам хороших каникул и советовал, как это время лучше использовать.
Крайне важно, что благодаря ему мы с ранних лет могли попасть в Большой театр, где видели не только спектакли, но и костюмерные цеха, мастерские... От их сотрудников нам иногда перепадали бутафорские пуговицы или сабли, не занятые в это время в спектакле, а для нас это были детские игрушки. Одна такая шпага из «Ромео и Джульетты» хранится у меня как реликвия.
.jpg)
— На какой свой спектакль он впервые позвал вас?
— Точно не скажу — возможно, на «Жизель». Но очень хорошо помню то первое, что по-настоящему потрясло — «Легенда о любви» в Кремлевском дворце. Придя потом домой, я слепил из пластилина фигурку Ферхада, тщательно воспроизведя костюм и корону с двумя большими перьями, и подарил свое изделие отцу. Кстати, страсть к лепке и рисованию у меня тоже от него, он это делал замечательно.
— Чем был Большой театр в 1981 году, когда вы пришли туда работать? Не поразил контраст между потрясающим уровнем коллектива и почти полным отсутствием новых постановок?
— Дефицита спектаклей я не ощущал, особенно первые два года, ведь тогда Григорович ставил с нами «Золотой век». А в проекты «Оммаж Улановой» и «Фрагменты одной биографии» позвал Владимир Викторович Васильев. Еще мы танцевали текущий репертуар — «Иван Грозный», «Жизель», «Лебединое озеро», «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Раймонда»... Вот только запомнилась фраза, оброненная в одном нашем разговоре Михаилом Леонидовичем Лавровским: страшно, когда танцевальная карьера заканчивается, и понимаешь, что танцуешь одного Григоровича... Мне она запала в душу, захотелось чего-то иного. И я ушел из Большого.
— В 1986 году вы с Ниной Ананиашвили полетели на конкурс в Джексон — стали по сути первыми балетными артистами, кого после окончания холодной войны выпустили из СССР на такое соревнование. Вас «прорабатывали» перед поездкой? Призывали ни в коем случае не повторять опыт беглецов — Барышникова и Нуреева? И был ли реальный соблазн остаться в Америке?
— Никакого соблазна: мы летели защищать честь страны. И защитили: на награждении звучал Гимн Советского Союза, вынесли флаг, а я в тот момент вспоминал фигуристку Ирину Роднину, ее полные счастливых слез глаза, когда она стояла на олимпийском пьедестале... Нет, никого из нас не «прорабатывали» — к 1986 году я уже шесть лет работал в театре и, кажется, все возможные «проработки» прошел. Мы были политически подкованными, я, например, досконально знал, где в ФРГ расположены американские базы с «першингами» и «томагавками». Смешно (и грустно), что сейчас это хозяйство расконсервируется, и моя информация 36-летней давности вновь актуальна.
.jpg)
— Вы начали работать как гость в обеих ведущих американских труппах — сильно их атмосфера отличалась от той, что царила в наших балетных коллективах?
— Согласно бродвейской системе, те труппы давали семь спектаклей в неделю, имея один выходной. Коллектив небольшой, около 80 человек, все, кроме солистов, работали ежедневно. В Москве у нас не было столько выступлений. Помню, отец говорил, что для сохранения формы нужно танцевать не меньше четырех спектаклей в месяц, а если их нет, то ехать в другие города и театры. Я так и поступал. Что касается репертуара, в New York City Ballet это были постановки Баланчина, в American Ballet Theatre — Баланчин, Макмиллан, Барышников...
— Чему вас научила травма, случившаяся в начале 1990-х?
— Что никакая травма не означает конец карьеры. Балета без травм вообще не бывает — как у нас говорят, если утром ты проснулся, и у тебя ничего не болит, значит ты умер... То, что случилось со мной, прервало мои танцевальные выступления, и конечно я жалею, что чего-то недотанцевал (а еще больше об этом жалеет моя мама). Но не ропщу на судьбу: все-таки довелось столько ролей исполнить, выступать в 20-30 лучших труппах мира... Зато я получил возможность осуществлять собственные проекты, где уже отвечаю не за одну роль, а за все от хореографии, музыки и режиссуры до света, звука и костюмов.
— Ваш интерес к дягилевскому наследию зародился еще в отцовском доме?
— Да, у отца была потрясающая библиотека (она по-прежнему у нас), очень много книг по искусству, которые мы с увлечением рассматривали. И образы балета Михаила Фокина «Видение Розы» были нам знакомы еще прежде, чем мы с Илзе его станцевали. Там же я впервые увидел эскизы Льва Бакста к «Шехеразаде», «Синему богу» и «Тамар», Александра Бенуа к «Петрушке»... Если папа был знаком с сыном Фокина Виталием, то я в Нью-Йорке познакомился уже с дочкой Виталия — Изабель Фокин, вот так по наследству передались даже отношения.
— В 2000-е ваш проект «Русские сезоны XXI века» пользовался огромным успехом. В какой степени на те работы повлияли личности артистов — Илзе Лиепы, Натальи Балахничевой, Николая Цискаридзе?
— Артистическое дело вообще очень персональное. Это счастье — когда, например, Наташа так подошла к партии, которую почти за век до того танцевала Тамара Карсавина, Илзе — к образу Богини лотоса. А такого феноменального Синего бога, как Николай, мне кажется, после первого исполнителя Вацлава Нижинского, не было и вряд ли будет.
— Человеческие отношения между партнерами сильно влияют на танец?
— Иногда бывает даже интересно сменить постоянного партнера. Мне всегда было приятно танцевать с Ниной, мы со школы стояли в паре, и даже сейчас, когда говорим по телефону, это будто я просто зашел к ней в соседнюю квартиру в Брюсовом переулке поболтать. А когда попал на Запад и танцевал с Изабель Герен или Карлой Фраччи, передо мной словно открылась галерея великолепных портретов, которые я раньше видел только издалека или вовсе не знал. Мне повезло танцевать с выдающимися балеринами ХХ века — Габриэллой Комлевой, Екатериной Максимовой, Людмилой Семенякой, Надеждой Павловой, Аллой Михальченко, Юлией Махалиной, Алтынай Асылмуратовой, Жанной Аюповой, Любовью Кунаковой, Татьяной Тереховой, Галиной Мезенцевой, Ольгой Ченчиковой, Валентиной Козловой...
— А бывало, что, танцуя, какие-то секунды вы «чувствовали» себя Марисом Лиепой?
— Ну, отец сам показывал мне «Видение Розы», «Жизель»... Или образ Красса в «Спартаке», черты которого я потом использовал, когда делал своего «Макбета». Не то чтобы я копировал его, но переосмыслить и переложить на себя его опыт — старался.
— Он был больше латышским человеком, русским или вселенским?
— Он был латышско-русским человеком. А я, наверное, русско-латышский — мамина половина во мне сильна, я и похож очень на маму. Но Латвию люблю, у меня есть латвийское гражданство, а первые годы своей жизни я просто прожил там у бабушки и дедушки, мой первый язык — латышский.
— Отчего же не удался ваш с Илзе проект создания музея отца в его родном рижском доме?— Еще отец и его сестра Эдит продали этот дом. Когда мы с Илзе приезжали туда, на втором этаже была квартира, на первом мебельный салон. Хозяева тепло встретили нас, разрешили провести пресс-конференцию, но съезжать оттуда не собирались. Одно время мы думали выкупить дом, чтобы показывать там отцовские фильмы, проводить лекции, семинары... Но банка, который брался нам помочь, теперь нет. Могла бы сдвинуть дело с мертвой точки мэрия Риги, но ей это пока не особо интересно.
Однако прообраз такого музея уже зреет в Москве, идут переговоры с мэрией города, чтобы открыть его по адресу Ильинка, 4, Гостиный двор, помещение 229, где я и моя команда работали последние 20 лет.
.jpg)
— Вы один из немногих, к кому испытывала доверие мудрая и скептичная Майя Плисецкая. Как зародилась эта дружба?
— У нас были добрые отношения еще с поры нашей общей работы в Большом театре. В 2005 году меня попросили организовать презентацию фотоальбома «Аве Майя» в Новой опере, и Майе Михайловне с ее супругом Родионом Константиновичем Щедриным понравилось. Так на последующие 10 лет я стал режиссером ее гала-концертов, а после ухода Майи Михайловны из жизни — вечеров памяти, это уже была специальная просьба Родиона Константиновича. Скажу больше — он уже позвал меня организовать празднование столетия великой балерины.
— Чему главному она научила вас?
— Доверять собственной интуиции, следовать внутреннему пониманию сути искусства, не стесняясь проявить свою индивидуальность. И еще — не бояться говорить правду.
— Отчего вас, западного человека, потянуло в Ташкент?
— Так сложилось: пригласили на постановку «Жар-Птицы» и «Шехеразады», она имела успех, и я получил предложение занять пост главного балетмейстера и руководителя балета. Третий год тружусь здесь, уже и оперу ставлю «Леопард из Согдианы», где в главной роли Рамиз Усманов — солист, а с недавних пор и директор театра. У нас хорошая команда, в которой главный дирижер Денис Власенко — также москвич. Правительство заботится о коллективе, нам ремонтируют помещения, закупают новую аппаратуру, расширяют артистический штат, поднимают участникам труппы зарплаты. Скоро проведем национальные конкурсы балета, вокала. Готовим премьеру «Спартака» Григоровича, вечер памяти Майи Плисецкой, постановку «Кармен-сюиты»...
— Учитывая вашу давнюю творческую и человеческую дружбу с Ниной Ананиашвили — нет ли совместных проектов с грузинским балетом?
— К сожалению, политика влияет на наши контакты с Грузией. Тем не менее они не прекращаются — например, несколько лет назад я поставил «Жар-птицу» на сцене Театра имени Палиашвили. Недавно Нина предложила приехать на мастер-классы — думаю, это реально, когда пандемическая ситуация немного успокоится.
— Тот же вопрос — об украинских артистах, ведь Киевская балетная школа — одна из сильнейших в Европе, ее очень ценила, кстати, и Плисецкая...
— Мы продолжаем общаться на личном уровне с руководителем балета Театра имени Шевченко Виктором Яременко, сохраняется дружба с художественным руководителем Донецкой оперы Вадимом Писаревым и его сыном, премьером Одесского балета Андреем. Верю, что нынешний мрак в отношениях наших стран развеется, и былые творческие связи возобновятся в полном объеме.
— Наше интервью выходит в тетрадке газеты, посвященной телевидению. А вы телевизор смотрите?
— Обязательно — и сейчас, из Ташкента, смотрю российские каналы, и прежде смотрел, причем самые разные программы: «Клуб путешественников», «Очевидное — невероятное», «КВН», даже «А ну-ка, девушки! — в них всегда было что почерпнуть мне как режиссеру. И в кино я всегда любил ходить, и видео смотреть — помню, как в 1980-е потрясли фильмы Дзеффирелли, особенно «Травиата», под впечатлением от которой я снял свое «Возвращение Жар-Птицы».
— Достаточное ли внимание уделяет телевидение балету?
— Мне кажется, с появлением канала «Культура» — великолепного, любимого мной и постоянно просматриваемого — другие федеральные каналы с радостью от большинства культурных проектов избавились. Трудно представить себе, что когда-то по Первому каналу транслировались все три тура Международного конкурса артистов балета, и многие зрители впервые увидели меня именно в тех передачах. Между прочим, в Китае эта традиция жива до сих пор, там власть заботится, чтобы то важное, что происходит в культуре страны, было доступно всем.
— Что скажете о шоу-проектах вроде «Танцев со звездами»? Продвигают они искусство танца?
— Вряд ли, но народ так устает на работе, а тут его забавляют, знакомые лица звезд мелькают. Вот что произвело впечатление — это «Голос. Дети», вчера такую 11-летнюю девочку услышал — наставники за нее чуть не передрались, а она выбрала Полину Гагарину. И «Голос 60+» поразил — как некоторые певцы в 80 лет сохраняют вокальную стать, которой иные в 50 лет при неразумной эксплуатации связок лишаются.
— Ваша дочь и дочь Илзе продолжают профессиональную династию...
— Уточню: Ксения — не балерина, но очень надеюсь, что станет хорошим режиссером. А вот дочка Илзе Надя ходит в Хореографическую академию.
— Нет ли в ваших планах «семейного» проекта, объединяющего всех Лиепа?
— Так приходите на концерт в Кремле, мы все там выступим.