Люди спорят из-за сбитого самолета – вернее, уже и не из-за самолета, а из-за какой-то зашкаливающей ненависти
Перебирала книги на стеллажах, и из одной выпала пожелтевшая газетная вырезка. Моя же заметка столетней давности про немецкое село в Благоварском районе Башкирии, где католики никак не могли договориться с протестантами. Сейчас это село — фантом, оно давно уже перенеслось в Германию со всеми своими евангелистами и католиками и атеистами в придачу. И я не уверена, что дети и уж тем более внуки фигурантов той истории имеют представление о таких вещах, как трудодни, колхоз-миллионер, Герой Соцтруда, и прочих советских реалиях.
И, как это бывает только в кино, не успела я затолкать вырезку обратно, как из другой комнаты мне крикнули: «Некая Ирма Хаар настойчиво хочет с тобой дружить на «Фейсбуке». Согласиться?» А у меня перед глазами еще картинка — гросфатер этой самой Ирмы, не расстающийся с Библией ни на минуту. Он, как хитрый колобок, и от дедушки ушел, и от бабушки: В смысле не возненавидел ни одних, ни других, ни третьих, хотя страсти там кипели нешуточные. Как тут не согласиться?
И через минуту эта Ирма уже просит меня выйти в «Скайп», через две — искаженная «рыбьим глазом» картинка большой тетки говорит: «Вы меня не помните? Помните?! Я сегодня чуть не подралась на работе... Работаю водителем автобуса в Ростоке, наши шоферы все мужчины и все коренные немцы, одна я женщина, да еще из России. Спорим уже несколько дней из-за сбитого самолета. На самом деле уже и не из-за самолета, а из-за какой-то зашкаливающей ненависти. Помните, как в нашем селе одни писали доносы на других? Так это еще хлеще! Я им говорю:
— Людей в том самолете малайзийском очень жалко. Целые семьи, столько детей... Но ведь на востоке Украины тоже гибнут люди, мирные жители, дети, которые никому ничего плохого не сделали и тоже просто хотели спокойно жить в своем доме. И гибнут уже очень давно, у всех у нас на глазах. Посмотрите, говорю, русский канал, документальные съемки — как такое может быть в центре Европы, в XXI веке? Я сама такое только в фильмах про войну видела. А у нас здесь это никого не волнует, как будто этого и нет. Выходит, те, что гибнут на Украине, для вас не люди? Люди были только в самолете?
И что вы думаете? Они мне: езжай, говорят, в свою Россию, там тебе еще больше покажут, ты, говорят, с младых ногтей советской пропагандой отравлена. Сами ржут! Потом смотрю — перед нашим депо демонстрация защитников животных: активисты разложили жухлые лисьи шкурки, подписи собирают. Наши мужики тоже в коробочку монетки бросают. Видят, что я наблюдаю, и снова ржут: мол, лисы немецкие и то им дороже. Я и в «Скайп»-то вышла потому, что трудно жить среди ненависти. Да что эти мужики — меня мои же дети уже не понимают, школьное воспитание».
Связь прервалась. Я еще долго сидела у монитора в надежде, что Ирма нарисуется снова. Хотела сказать ей: как странно, что она возникла именно сегодня, что задает те же вопросы, которые мучают и меня который день. И что заставляет отвечать на них так, как мне самой не нравится. Очень не нравится. А как по-другому?