"Время и семья Конвей" - вообще не из тех спектаклей, которые и с первой минуты влюбляют в себя. Скорее, наоборот. Тем более здесь, на Триумфальной площади, в огромном - цирковом - зале на тысячу триста кресел. В таком месте куда больше обстоятельств против такого спектакля, чем за него. Цирковой манеж давно уже перестроен в театр, но законы манежа, кажется, срабатывают "против воли" действующих лиц сцены и служителей театральных кулис. Сравнение, быть может, некорректное, но зритель, который, к примеру, пришел в кинотеатр, где обычно показывают эротические фильмы, будет вряд ли обрадован, если ему вдруг предложат что-то из киноклассики.
История семьи Конвей и неспешно разваливающегося уклада, история, в которой негромкие и неторопливые разговоры составляют чуть ли не основную "ткань бытия", где даже праздники не принято проводить в шуме и гаме, - такая театральная история поначалу обескураживает зрителей Театра сатиры. Они сидят в этой необыкновенной тишине, слушают и не понимают.
Один известный критик верно заметил, что в Театре сатиры актеры играют, точно раскрашивают свою роль маслом или гуашью, но ни в коем случае не акварелью, чуждой манере этого театра. Здесь принято было ставить спектакль на актера-премьера. В центре мог быть Анатолий Папанов или Андрей Миронов, Ольга Аросева или Вера Васильева, а раньше - Хенкин, Поль, Лепко, блестящие премьеры доплучековской Сатиры... В ансамбле, где голос одного дополняет голоса других актеров, и никто "не тянет одеяло на себя", и ничья игра изначально не выпячивается,- в Сатире играть не привыкли. Во "Времени и семье Конвей" Владимир Иванов взялся идти поперек традиций Театра сатиры, поперек зрительских ожиданий.
Говорят, на первом спектакле иные зрители покидали зал с чувством обманутых вкладчиков. Уходили во время действия и в антракте. Шли на комедию (а тут на весь спектакль - одна или две шутки, да и те - для улыбки, скорее, а не смеха ради), шли в Сатиру посмотреть на любимых народных артистов. А получили какую-то длинную историю с запутанными прыжками во времени, с тем, что в кино называется флэш-бэками: опустились сшитые из ткани стены - значит, время прошло; снова поднялись и заняли свои места - значит, время вернулось "обратно" (художник - Владимир Максимов). Получили роман - не роман, но житейскую драму в духе (раз уж в ход пошли кинематографические сравнения) фильмов Этторе Сколы, описывающих жизнь нескольких поколений одного дома. Где на одиннадцать исполнителей - одно знакомое лицо: Юрий Васильев. Да и то: все привыкли видеть его героем-любовником, этаким прыгающим фатом, жонглирующим тростью, танцующим и поющим. А в новом спектакле, в каком-то старящем его парике он выразительно играет невыразительного "делопроизводителя"... Хорошо играет, освобождаясь от, казалось, уже навсегда прилипших улыбок и масок. Он от этой свободы как будто и сам получает удовольствие.
К достоинствам и недостаткам спектакля приходится пробираться, перешагивая через "каноны восприятия", "театральную традицию". Даже в тех законах, которые поставил перед собой режиссер Владимир Иванов, немало найдется несоответствий: Валентина Шарыкина (в роли миссис Конвей) следует прежним своим привычкам, играет так, как принято в Театре сатиры, показывает - возможно, даже против воли, - чем сильны актеры Сатиры. Но в спектакле Иванова это выглядит как наигрыш, как - если сравнивать с музыкой - не вовремя отпущенная педаль, когда ее игра своим громким и жирным отзвуком "ложится" на следующую ноту. Впрочем, внешне милая Елена Подкаминская, вчерашняя выпускница "Щуки", временами переигрывает и пережимает сильнее партнеров: мастеров. Переломить эту претенциозность молодой актрисы режиссеру не удалось. Хотя - по игре других - заметно, что театральный педагог Владимир Иванов особенно внимателен к молодым актерам. Хорош Алексей Колган в роли Алана, милого и миролюбивого толстяка - "единственного счастливца" в этом доме (вот где - чистый Диккенс!). Настоящей, то есть серьезной удачей можно назвать роль Эрнеста Биверса в исполнении Бориса Тенина. Без аффектации, вообще - без какого-либо нажима, едва заметными, тонкими перепадами интонаций он играет реванш парвеню, не позабывшего давнего унижения, всеобщего презрения, которым встретили его.
Сложно говорить о спектакле, недостатки которого, во всяком случае их добрая половина, происходят от несовпадения с ожиданиями... Ожидания меняются вместе с публикой. Но есть в спектакле недостатки, идущие, как говорится, уже изнутри театрального сочинения. Рядом с актерскими удачами еще заметнее игра, которая идет "мимо", вразрез с объявленными намерениями постановщика. Совершенно пустым, без истории, то есть без биографии (а ведь его герой воевал, судя по замечаниям окружающих), выходит на сцену Андрей Барило... И сам спектакль кажется собранным простым путем сложения, когда одна сцена просто прилагается к другой, не прибавляя содержания, исключая любую возможность повышения или снижения градуса от сцены к сцене.
Здесь, впрочем, мы приближаемся к совсем уже общей теме, не имеющей даже отдаленного отношения к совпадению или несовпадению со зрительскими ожиданиями. В драме Пристли почти нет ничего такого, что бы трогало сегодняшнего зрителя, трогало по-настоящему, задевало всерьез. Одна моя знакомая этим моим сомнениям нашла почти библейски звучащее объяснение-формулу: есть время для семьи Конвей, а есть время для "Времени и семьи Конвей". И последнее как будто окончательно уже кануло в Лету.