- Как вы пришли к пушкинской теме?
- В 1980 году я поступил в Художественный институт имени Сурикова. После первого курса была практика в Эрмитаже, где мы копировали работы старых мастеров. Жили в Царском Селе, прямо в Екатерининском дворце. Месяц провели в удивительной атмосфере, которая окружала Пушкина-лицеиста. После Эрмитажа у нас оставалось время - а это был период белых ночей, - и мы рисовали виды города. Так произошло первое приближение к теме Пушкина и пушкинского Петербурга.
Нам была задана тема: выпускной экзамен в Царскосельском лицее. Помните известную картину Репина? Именно с ним мы и должны были соревноваться. Конечно, это соревнование мы проиграли. Впрочем, так и было задумано, чтобы сбить спесь с "юных гениев".
Так получилось, что на несколько лет моей темой стала смерть Пушкина, этому впоследствии была посвящена и дипломная работа. Попытка взять ее штурмом провалилась, и я приступил к длительной осаде - изучал материалы той эпохи, делал эскизы, много времени проводил в Музее на Мойке - последней квартире поэта. А когда музей закрылся на реконструкцию, отправился в Михайловское. Передо мной открылся еще один мир Пушкина. Мне повезло: я застал Михайловское при легендарном хранителе этих мест Семене Степановиче Гейченко, который любил, лелеял пейзаж именно пушкинского времени - с некоторой запущенностью Тригорского, заросшими канавками и озерцами... Горжусь, что великий старик выделил меня из многочисленных художников, которые приезжали туда. Мы с ним не раз беседовали, пили чай, он мне даже позировал.
- Не тогда ли возник замысел сделать иллюстрации к "Евгению Онегину"? Изданная три года назад книга с вашими рисунками акварелью и темперой стала заметным событием культурной жизни.
- Да, тогда пришла мысль населить конкретные места Михайловского и Тригорского персонажами пушкинского романа - Александр Сергеевич говорил, что в нем в числе прочего он описал свою жизнь в деревне. По этим работам я защитил второй диплом - по графике. Первым - по живописи - была, как я уже говорил, картина "Смерть Пушкина". А те иллюстрации к роману для недавнего книжного издания я практически все перерисовал.
- Об этой работе очень тепло отзывались известные художники и писатели, искусствоведы, которые отмечали удивительное созвучие рисунков великому роману, лиризм, изящество, но - особо - глубокое проникновение в историческую эпоху.
- Работая над иллюстрациями, я вспоминал слова Белинского, что "Евгений Онегин" - энциклопедия русской жизни первой четверти XIX века. Я старался точно воспроизвести костюмы героев, их позы, жесты, архитектуру Петербурга того времени... Для этого изучал специальную историческую литературу.
- Но это скорее дело исторического художника...
- А именно таковым я себя и ощущаю. Просто пушкинская эпоха - одна из моих любимых.
- А какие еще любимые?
- Сейчас мне очень интересен XVIII век. Например, у меня есть большая (126 х 243) картина "Утренняя прогулка Екатерины Великой по Неве осенью 1789 года", где изображен триумф Суворова после Рымникской победы. В центре полотна - императорская галера, где мы видим императрицу и обласканного Суворова - он только что получил бриллиантовый эполет. На некотором отдалении - яхта с Потемкиным, попавшим в опалу, еще дальше - яхта великого князя Павла Петровича. Мне хотелось обозначить не только отношения персонажей и расстановку сил при дворе на тот момент, но с максимальной точностью изобразить Петербург того времени. Скажем, Эрмитаж, Зимний и Мраморный дворцы уже новые, а Дворцовая набережная еще старая, старое и Адмиралтейство - со рвами и насыпными валами...
- Такое внимание к историческим деталям было свойственно художникам "Мира искусства".
- Да, я ценю их очень высоко.
- Но вы уверены, что сегодня кроме вас есть люди, которым интересно разбираться в подобных нюансах?
- Центр национальной славы России, по заказу которого была написана картина, подарил ее президенту Путину. На церемонии вручения Владимир Владимирович подробно расспрашивал меня, почему то или иное здание изображено именно в таком виде, почему нет ростральных колонн, откуда на Неве гондолы?.. Я почувствовал искренний интерес президента к истории любимого города.
- Ваше творчество многогранно: портрет, натюрморт, пейзаж, исторические многофигурные композиции, книжная графика... Вы каждый раз ставите перед собой задачу освоить новый жанр?
- Такую сверхзадачу я себе поставил однажды - в студенческие годы, когда решил защитить два диплома - по живописи и по графике. Дело в том, что до меня за всю историю Суриковского института на подобное решился только Александр Дейнека. Я стал вторым и пока последним. Впрочем, сегодня я отношусь к этому, скорее, с юмором.
А вообще жанр определяется темой. У меня несколько главных тем, объединяющих работы в циклы, идут они параллельно, иногда пересекаются друг с другом. Кроме уже названных циклов - пушкинского и петербургского - работы, посвященные трагическому перелому, который пережила Россия в прошлом веке. Кстати, работу над самым масштабным полотном этой серии "Белая Россия. Исход" я начал, когда существовала цензура. Она ни за что не пропустила бы картину, где с сочувствием изображены люди, которые боролись с советской властью...
Еще один цикл - "Святые места Православия": Псков, Суздаль, Валаам, Соловки, Покров на Нерли, Афон, Синай, Иерусалим. В этих работах мне хотелось передать то особое чувство, которое охватывает человека в святых местах, - восхищение перед зримым Божиим чудом. Это либо горы, скалы, либо перелески с выглядывающими куполами собора. Причем церквушка, монастырь здесь - последняя точка, вернее, восклицательный знак в образе гармонии Божиего мира. Святыня не бывает некрасивой. В этих пейзажах стараюсь быть предельно точным. Технология моей живописи позволяет воспроизводить малейшие детали. Вообще я пытаюсь добиться, чтобы картина производила впечатление и издалека, и чтобы самые любознательные зрители могли в нее фактически войти, "погулять" в ней. Если зритель подолгу стоит у картины - значит, это удалось.
- Вы говорите о высоком, а я думаю о том, что поездка на Синай или в Иерусалим требует немалых средств...
- Я задумал новую серию "По Святой земле", и эта идея нашла поддержку в упоминавшемся Центре национальной славы России, который уже однажды командировал меня в те края. Этот центр - общественная организация, работающая с Фондом Андрея Первозванного. Они осуществляют многие проекты, направленные на возрождение духовности в стране, диалога цивилизаций.
- Возрождение духовности, обретение веры - это, судя по всему, одна из важных тем вашего творчества?
- Из истории известно: во времена страшного ига и в смутное время, когда было великое разорение, возрождение страны было связано с возрождением веры, духовной чистоты народа. Это выразилось, например, в молитвенном подвиге Сергия Радонежского. Так и сегодня мы должны работать на восстановление порушенной связи с вечной православной Россией. Именно в этом шанс выхода из кризиса, который переживает наше общество.
Мой личный приход в Церковь связан с семьей. У меня была очень верующая бабушка, которой только вера помогла выжить, сохранить любовь к людям, кротость и оптимизм. Она была из купеческой семьи. В годы "красного террора" чудом спаслась от гибели, потеряла все. Было очень тяжело, но она была веселым и легким в общении человеком, молилась не только за близких, но и за врагов. Мальчиком я сопровождал бабушку в церковь - ей уже трудно было ходить. Меня поражали величие и красота службы, я наслаждался этим. Может быть, это и есть "детская вера", когда чувство предшествует знанию. Потом, конечно, узнал смысл Откровения Литургии, порядок службы, но тогда я воспринимал это через красоту и гармонию - можно сказать, как художник. Так что мой приход в Церковь был во многих смыслах закономерным.
- В своем творчестве вы исповедуете реализм. Был ли когда-нибудь соблазн изменить ему?
- В художественной школе при Суриковском институте мы увлекались импрессионизмом - Сезанном или, например, Бялыницким-Бирулей, Борисовым-Мусатовым. Думаю, это не такой уж большой грех. В институте мы были ориентированы на творчество старых мастеров, и все попытки выйти за эти рамки пресекались. И я благодарен за такую строгую муштру. Впоследствии, познав некоторые секреты классиков, овладев их приемами, я понял, что все формальные поиски по сути детские забавы. С одной поправкой: за безобидными, на первый взгляд, художественными играми часто стоит довольно жесткая идеология, которую в революционные и послереволюционные годы проводили Малевич, Кандинский, Штеренберг. Не забудем, что, когда формалисты дорвались до власти, они стали буквально травить русское реалистическое искусство. Достаточно сказать, что Нестеров выжил только чудом...
- В Суриковском институте вы учились у Ильи Глазунова. Какие из уроков вам запомнились?
- Илья Сергеевич вел мастерскую портрета, из нее впоследствии выросла нынешняя Академия живописи ваяния и зодчества. Очень благодарен ему как учителю. То, что он давал нам, молодым, трудно переоценить. Это в первую очередь технология живописи старых мастеров и композиция. Я учился в начале 80-х годов, то есть в советское время, но мы изучали Закон Божий и Священное Писание. Как удавалось добиться разрешения на это, я не ведаю. Однако без знания таких вещей не поймешь ни сюжета, ни композиции многих классических произведений. Илья Сергеевич много возил нас по стране, поэтому я воспринимаю студенческие годы как одни из самых счастливых.
По-хорошему завидую жизненной энергии Ильи Сергеевича, которому удалось сделать очень многое. Ему недавно исполнилось 75 лет, но он полон замыслов и сил. Помню, он говорил нам: торопитесь сделать ту вещь, которую сами хотите сделать, не ждите заказов. Жизнь скоротечна. После вашей смерти никто не вспомнит, сколько у вас было машин, дач, какая была большая мастерская. Суриков, например, писал "Боярыню Морозову" в маленькой мастерской, и, чтобы видеть полотно целиком, ему приходилось выходить в другую комнату. Еще Илья Сергеевич говорил, что есть временные трудности, жизненные проблемы, которые засасывают человека, и есть вечность. Стараюсь помнить об этом.