- В 1997 году я провела несколько месяцев во французской Фландрии, на границе с Бельгией. Для Франции это довольно бедные места. Я жила в европейском доме творчества, в усадьбе писательницы Маргерит Юрсенар. Благодаря французской премии такая возможность представилась. А условием пребывания было написание произведения. Этим я и занималась, а в свободное время смотрела в окошко. Моя комната на втором этаже выходила в чудесный парк: там дивной дугой выстроились семь старых яблонь, а за ними разворачивался пейзаж, знакомый из голландской живописи. И вот однажды из окошка наблюдаю картину, напоминающую брейгелевский сюжет: идет между деревьями группа странных людей - хромых, кривых и головастых, с синими мешками в руках. А с ними - несколько вполне с виду нормальных, которые этих инвалидов опекают, под ручки поддерживают, помогают падалицу в мешки засовывать... И как только хорошая погода, под моим окном начинается эта фантасмагория.
Выясняется: неподалеку интернат для дефективных детей. Не для богатых. Социальное учреждение содержится на деньги налогоплательщиков. Старшая группа - семь придурков и пять человек обслуживающего персонала - гуляют в нашем закрытом парке и собирают яблоки. Не для еды (кажется, во всей деревне только я одна эту падалицу ела), а для развлечения. Потом они яблоки кроликам отдавали. Дефективным нравится возиться с животными...
Я человек сентиментальный, у меня слезная железа большая и рыхлая, чуть что - реагирует. А я видела у нас подобные дома для инвалидов детства - эти маленькие представительства ада. Видела голых детей, лежащих на голой клеенке и привязанных к голым кроватям. Как тут не заплакать? Тогда я отчетливо поняла, что честь и достоинство государства и общества нужно оценивать именно в этой точке: что они делают для своих детей-инвалидов, для беспризорников, для малолетних правонарушителей. А другие показатели меня не интересуют. Совершенно ясно, что наше государство гуманностью не отличается.
- Я недавно вам звонила, мне ответили: вы - в детской колонии...
- Мои подруги возили туда лекарства и подарки. И меня позвали с собой: для познания жизни. Хотя в ней есть много вещей, которые удобнее не знать и не видеть. Например, сиротские заведения, колонии для малолеток, интернаты для детей-инвалидов. Посетив их, нормальный человек не может выйти оттуда как ни в чем не бывало. Не увязнув душой. Потому что смотреть на разрушенных природой детей дико тяжело. Но разве спрячешься от уличного ребенка, который тянет руку за милостыней? И когда наблюдаешь эту картину каждый день - по всей Москве, понимаешь: тут ничего не поделаешь. Но и не делать тоже нельзя.
Как-то с группой московских правозащитников я попала в курскую колонию для малолетних преступников. Кормят их из расчета 4-6 рублей в день на человека. То есть впроголодь. А многие из них - сироты. Им даже посылку никто не пришлет. У кого-то хоть и есть родители, но те или сами в тюрьме, или попросту забыли про детей.
Там же, в Курске, мы участвовали в "круглом столе", где обсуждались эти проблемы. Выступала милая женщина, капитан милиции, заведующая детприемником. Учреждение рассчитано на 5-6 детей, а постоянно содержатся больше двадцати, потому что родители за этими беглецами не приезжают, а у милиции нет денег, чтобы развозить их по домам. К тому же и смысла нет: большинство детей и не скрывают, что снова подадутся в бега, поскольку родители пьют, бьют и прочее, что и вообразить нормальному человеку трудно. А кормить их тут нечем. Вареная вермишель с хлебом - все детское питание. Спят дети вповалку в двух маленьких помещениях. Тогда на дворе стояла зима, надвигалась эпидемия гриппа, и никаких лекарств не было. На них деньги и вовсе не предусмотрены.
- Вы считаете, к подросткам, даже совершившим преступления, нельзя применять такие меры, как изоляция от общества?
- Я не знаю, какие нужны меры. Но если 65 процентов мальчишек сидят за так называемые "голодные кражи", то эта ситуация на совести нашего государства. Если бы оно просто накормило их, многие не стали бы преступниками. Но оно не кормит, а карает. Как раз за то, что ребенок хочет есть. А сам себя он прокормить не может. Тогда за что его сажать?
В женской колонии в Новом Осколе есть девочка Катя. Спокойная, милая, смирная. Ну, просто ни за что сидит. Она из семьи, где четверо детей, мама-инвалид. Старшая сестра одолжила какой-то знакомой 200 рублей. Для семьи это большая сумма. Подружка не отдавала, и сестры вдвоем пошли "выбивать". Катя стояла в подъезде на "атасе", а сестра позвонила в квартиру подружки. Когда та снова отказалась отдавать, сестра ее ударила. Но должница оказалась не промах и засвидетельствовала свой синяк у врача. Старшей сестре дали 9 лет, а Кате - 8. Подоплека замечательная. Их семья незадолго до этого получила трехкомнатную квартиру. Соседом был судья, который все уговаривал мать продать ему и эту квартиру. "Как я продам - у меня четверо детей?" - "Не продашь, я тебе жить не дам". И вот это дело попадает к нему. Дали девочкам по максимуму. Катя сидит уже три с половиной года. С нами ездил замечательный московский юрист Андрей Бабушкин. Он помог Кате написать апелляцию в суд. Нельзя же невинную девочку держать за решеткой. Но держат!
В той колонии процентов 15 (это 40 девочек) - вич-инфицированы. Замечу: это благополучная колония - лучшая в России. И начальница там редкая, добрая женщина: очень заботится о девочках. Но лечить их нечем, совсем не финансируют по этой статье.
Может, я старомодный человек, но всякие праздники города меня как гражданина оскорбляют. Это деньги, которые отняты у бездомных детей, бомжей, малолетних преступников. Не имеет право государство устраивать пышные праздники, когда кругом такое социальное неблагополучие. В Москве была одна-единственная ночлежка на 20 человек, когда строился великолепный храм Христа Спасителя. Разве это по-христиански? У Спасителя была другая программа: он призывал накормить голодного, утешить страждущего... А про строительство храмов на земле ни слова не сказал.
- Судя по всему, мы кинулись в другую крайность: от лозунга-заклинания "Все лучшее - детям" к отказу от опеки над слабыми. Но можно ли враз перейти от тоталитарного к гуманному государству?
- Наверное, корни даже глубже. Кто-то из отечественных философов, кажется, Бердяев, сказал, что психологические особенности русских закладываются в младенчестве от тугого пеленания. Что дети, воспитанные в таких тряпочных оковах, никогда не смогут расправиться, и привычка к рабству есть следствие этого обстоятельства. Разумеется, это всего лишь метафора, но в ней что-то есть. И то рабское состояние, в котором пребывал и пребывает в большой степени наш народ, кроме подавленности, предполагает и некоторую привычку к насилию.
Нас воспитывали жестко: дисциплинарная школа, у многих - строгие родители, над всеми - властная рука пахана, которого обязаны были любить всеобщно и громогласно. Так выросло поколение моих родителей - ровесников Октября, так растили нас, а мы - своих детей. Насилие было основой воспитания. Как семейного, так и государственного.
Я помню рассказ своего отца, как в 30-х годах пришли арестовывать деда. Какую чудовищную травму испытал мальчик, когда в его присутствии издевались над отцом. Такой меры унижения я не переживала, но тоже навсегда запомнила школьную сцену. Мы с семилетним сыном стояли перед его учительницей, и она меня отчитывала за то, что я не приклеила фетровую наклеечку на сменную обувь. Как родитель я в тот момент была полностью дискредитирована. Но я что-то возразила. Сын испугался: "Она меня теперь совсем заест, я и так хуже всех в классе пишу". Мне ничего не оставалось, кроме как забрать сына и перевести в другую школу. Но не каждый может себе позволить такой шаг. Поэтому мы боимся педагогов своих детей, и своих начальников, и продавщиц, и вахтеров. Эта форма взаимоотношений между людьми давно наладилась, ей трудно что-либо противопоставить. Мы все - потомки униженных и оскорбленных, внуки Акакия Акакиевича. И Антон Павлович Чехов не случайную фразу сказал о "выдавливании из себя раба". Отсутствие уважения к личности - и есть тот питательный бульон, на котором вырастает разного рода насилие.
- Но вы, как мне кажется, вполне свободный человек...
- В некоторой степени - свободный. И по забавным семейным обстоятельствам. Мои родители были научными работниками, чрезвычайно занятыми своими делами. На меня они не давили, и в какой-то момент обнаружили, что рядом с ними взрослый человек. Я выросла в хорошей семье: прадеда все очень любили, дед уважал бабушку, а бабушка никогда не повышала ни на кого голос. У нее было органичное чувство собственного достоинства - никому бы в голову не пришло повысить на нее голос.
- Своих сыновей вы воспитывали так же?
- Я слишком эмоциональна. Я орала, случалось, даже шлепала. Но для меня всегда самым важным были добрые отношения с детьми. Я вовсе не считаю себя хорошим воспитателем. Для меня этот процесс во многом стихийный. Хотя какие-то принципы, безусловно, выработались. Когда ребенок начинал проявлять самостоятельность и, гуляя, отходил от меня на несколько шагов, я делала еще один шаг в сторону. Чтобы дать ему еще немножко свободы. Когда могла разрешить что-то, старалась говорить "да". Но мое "нет" было твердым. Собственно, поэтому мои дети никогда не канючили. Они знали: да - да, а просить не имеет смысла. Я очень жестко вела себя, когда они ссорились. Или появлялась проблема "большого яблока", как она у нас в доме называлась. То есть, если возникал спор, кому достанется лучшее яблоко, оно немедленно выбрасывалось. Ни на какие половинки не делилось. То же и с игрушками. Достаточно было выбросить раз или два, чтобы мальчики усвоили: при малейшей ссоре из-за игрушки она перестанет для них существовать.
Воспитание в семье - тонкая, не рецептурная вещь. Мы часто ставим перед детьми ложные задачи, те, которые сами не смогли выполнить. Навязываем им свои неудовлетворенные амбиции, несостоявшиеся проекты о себе... Уж мы постараемся и дадим детям реализоваться. А они совсем другие, и я совершенно не уверена, что наш выбор им подходит. Мы их насилуем, уже заставляя пить молоко, когда им этого не хочется, или учиться музыке, когда им хочется рисовать. Я не говорю о браках, тяжелых, построенных не на любви, а на необходимости совместного проживания под одной крышей от невозможности разъехаться. Это тоже насильственные обстоятельства нашей жизни. И часто дети из таких семей не способны вырасти в людей, обладающих достаточным потенциалом любви, чтобы в свою очередь растить своих детей без насилия. Опыт пребывания в колонии, на войне приводит к тому же.
Что мы имеем в результате? Два миллиона беспризорников по стране, которые убегают из детдомов, интернатов, от родителей. Убегают не куда-то (конкретной цели нет), а откуда - из невыносимых условий несвободы. Многие из беглецов, скорее всего, попадут в колонии, где сейчас примерно 40 тысяч заключенных детей.
- Картина, которую вы рисуете, довольно мрачная. Вы действительно считаете, что положение безвыходное?
- Правда в том, что если общество будет ждать решения этой проблемы только от государства, от власти, оно ничего не дождется. Безусловно, всегда есть группа людей, которая добивается льгот, повышения пенсий или других социальных поддержек для себя. Но дети этого, понятно, не делают, и никогда не будут делать. Об этом должны позаботиться взрослые, у которых болит за них сердце. Такие люди, конечно, есть. Но их мало. Если наше общество очнется от обморока, может, что-то и изменится.
Я недавно услышала замечательное сообщение - как раз к нашему разговору: подготовлен проект амнистии для 10 тысяч малолетних преступников и приблизительно для такого же количества заключенных женщин с детьми и беременных. Если Госдума его примет, то на свободу будут выпущены подростки и женщины, остро нуждающиеся в помощи общества, церкви, благотворительных организаций и обыкновенных людей, как мы с вами.