.jpg)
Рассказ фронтового музыканта Георгия Полтарауса, прошагавшего от Брянщины до Берлина
Все реже доводится услышать живой голос участника Великой Отечественной. Каждому из них уже не меньше 90. Но вот, оказавшись две недели назад в маленьком брянском городке Погаре на открытии музея великого американского импресарио Сола Юрока (Соломона Гуркова), родом из здешних мест, я услышал, что рядом с домом, где меня гостеприимно поселил сотрудник музея, мой полный тезка Сергей Николаевич Бирюков, живет бывший фронтовой музыкант Георгий Васильевич Полтараус.
Этот человек основал городской духовой оркестр. Преподавал в школе. Пристрастил к музыке многих из тех, кто сегодня определяет культурное лицо Погара. Но прежде всего этого он в солдатских сапогах и с трубой в руках прошагал от Брянщины до Берлина.
За считанные часы пребывания в Погаре повидаться с Полтараусом не удалось. Да и неудобно было наспех забегать к 94-летнему ветерану. Но можно позвонить по телефону из Москвы.
— Я коренной погарец — слышу голос в трубке. — Мой отец Василий Григорьевич, бухгалтер, любил пение, служил в церкви регентом, а потом возглавлял хор в клубе. Говорил мне: «Слазь на чердак за скрипкой» — и подыгрывал на ней тем, кто приходил к нему разучивать хоровые партии. Играл по нотам, что очень меня удивляло. Обучил нотам и меня.
Другим энтузиастом музыки в Погаре был Валентин Осипович Брук — продавец писчебумажного магазина, по совместительству учитель пения в школе. Приметил способного мальчика, позвал его во взрослый духовой оркестр при пожарной части. Подростку дали альт, к 1 мая коллектив разучил и сыграл целых 8 начальных тактов «Интернационала»...
Это оказался последний мирный праздник — грянула война, уже в конце августа 1941 года Погар заняли немцы.
Десятый класс школы Георгий заканчивал в оккупации. Преподавали те же учителя, точнее старшее их поколение, все, кто помоложе, разбрелись куда могли. Ушел и Валентин Осипович. Что с ним было дальше, мой собеседник не знает. Если его, еврея, поймали, судьба его была предрешена...
— Меня не тронули, — продолжает Полтараус. — Но нескольких ребят, годом или двумя старше, расстреляли якобы за связь с партизанами. Следствия не было, выбирали просто тех, кто повиднее, поспортивнее. На случай, если придут за кем-то из наших, у моей тети имелось укрытие под двумя выпиленными досками на кухне, рядом стоял мешок со свеклой, при необходимости человека могли туда спрятать, сверху рассыпалась гора свеклы. Подобные укрытия были во многих домах.
В соседнем Хуторе Михайловском устроили лагерь советских военнопленных. Обращались с ними плохо, не кормили — но разрешали местным женщинам забирать к себе домой, если те утверждали, что это их родня. Одного такого воина, Петра Великанова, забрала к себе женщина по имени Настя. Он был очень слаб, но встал на ноги. Оказалось — мурманчанин, духовик, баритонист с очень красивым звуком.
— Прибегает мой закадычный друг Володя Глуховский, он тоже при Бруке «дул», только не на альте, как я, а на трубе, и говорит: организуется оркестр, собираемся в бывшей почте... Великанов стал нашим капельмейстером. Дали и мне трубу, мы принялись разучивать краковяк, польку, марш «Прощание славянки».
Это было уже незадолго до освобождения. В один из сентябрьских дней 1943 года оккупанты объявили городской сбор в центральном сквере. Пришли немногие, выступил власовец и велел всем уходить в сторону Стародуба. Горожане поняли его «правильно», т. е. с точностью до наоборот — и в тот же день отправились на восток, навстречу нашим.
— Мы, 7-8 человек, прошли деревеньку Мадеевку, свернули на незасеянный участок совхозного поля и прямо с лошадью спрятались в кусты, — вспоминает Полтараус. — Ночью наблюдали, как горел подожженный немцами Погар. На рассвете увидели наших солдат, побежали к ним. Нам сказали: город освобожден, идите домой.
Представший перед глазами Погар оправдывал свое древнее название — бывшая здесь много столетий назад крепость, ровесница Москвы, неоднократно горела, переходя то к полякам, то к русским. От дома Полтараусов остался один дверной косяк.
— Тут ко мне опять приходят Володя Глуховский, Великанов и еще один лейтенант из 250-й стрелковой дивизии — той самой, что нас освободила: «Мы собираем всех ребят, кто с нами играл, и идем в армию». Лейтенантом был наш будущей капельмейстер, скрипач Гавриил Иванович Кучер. Я побежал стремглав за трубой, которая у меня была спрятана в валенке на телеге...
На следующее же утро направились на Гринев. За Стародубом ребят одели в форму. Начались музыкальные занятия. С выученным репертуаром оркестр выезжал в действующие части. У белорусской речки Друть немцы остановили наступление, там пришлось перезимовать.
Однажды Кучер сказал: сейчас получите новые инструменты. Георгий Васильевич уже не помнит, откуда они, но мой тезка, краевед и историк Сергей Бирюков считает, что это трофей из захваченного немецкого эшелона — полный комплект духового оркестра.
В Белоруссии в оркестр пришли новые участники, среди них — Юрий Семеняко. Новичку дали альт, хотя вообще-то призванием его, выпускника Минской консерватории, были фортепиано и сочинительство, впоследствии он стал известным белорусским композитором, автором нескольких опер и кантат, 300 песен. Георгий Васильевич вспоминает:
— В Германии в одном доме, слышим, играют на пианино. Мы зашли — сидят немки вокруг инструмента. Юрий присел за клавиатуру и сыграл что-то очень серьезное, классическое, вызвавшее у женщин восхищение.
Еще одно пополнение — барабанщик Григорий Артамонов.
— Как он полоснул дробью, мы аж ахнули. Без барабана какая духовая музыка! С его приходом коллектив обрел настоящую опору, стал именно оркестром.
Правда, через какое-то время Артамонов ушел — в разведку. Сам в нее попросился: он был штрафник, а таким надо было настоящим риском для жизни доказывать свою лояльность.
В Белоруссии от оркестра отстал и Великанов — сказалась давняя болезнь, он вернулся в Погар и вскоре, к сожалению, умер от туберкулеза.
В Германии узники одного из освобожденных Красной армией трудовых лагерей подарили товарищу Полтарауса Петру Шаповалову французский баян, а ему самому — французскую же трубу. Оба инструмента были отправлены с оказией знакомой Шаповалова в Белоруссию. После войны музыканты разыскали посылку, но вентили трубы от долгого путешествия и бездействия ходили плохо, «лечение» русским молотком вовсе их испортило. Тем не менее на первых порах использовали и эту калеку — инструментов катастрофически не хватало. Когда в послевоенном Погаре стали организовывать музыкальную школу, в ней был один-единственный баян.
Вскоре Георгий Васильевич закончил заочно пединститут, стал преподавать в школе русский, литературу, пение. Однажды директору школы Василию Лобановскому предложили в Брянске: есть комплект духового оркестра, не знаем, кому отдать — возьмете?.. Полтараус, как только услышал об этом, помчался за инструментами. И возглавил возрожденный городской оркестр. У него прошли первую музыкантскую закалку нынешний директор музыкальной школы Геннадий Бирюков, его младший брат — наш знакомый Сергей Бирюков, который, помимо музейного и краеведческого дела, профессиональный трубач и барабанщик. Сегодня фотографии Георгия Васильевича висят в краеведческом музее — том самом, чей новый филиал посвящен всемирно известному американцу погарского происхождения Солу Юроку. Музыканты всего мира — особое братство...
На одной из фотографий мы видим юного Георгия Полтарауса у велосипеда-тандема на фоне Бранденбургских ворот. Вот ее история:
— Мы взяли Берлин, наша дивизия своим проходом как бы разрезала город пополам. В одном из брошенных домов я увидел необычный двойной велосипед. Говорю своему другу Феде Садовничему: прокатимся? Сел спереди, Федя, почти не умевший ездить — сзади. Выехали в самый центр, тут Рейхстаг, направо — Бранденбургские ворота. Подходит капитан: отличный у вас ровер (те, кто прошли через Польшу, называли велосипеды этим польским словом), проезжайте на нем до ворот, только в нашу сторону не оборачивайтесь... Так мы и сделали.
.jpg)
Оператором оказался знаменитый Роман Кармен, и его пленка с двумя советскими солдатами, едущими на велосипеде по Берлину в мае 45-го, обошла планету, став одним из символов Победы и мира.