- Познакомились мы с Олегом в 1963 году благодаря моей первой пьесе "Седьмой подвиг Геракла". Я работал в редакции "Нового мира", весь пронизанный его идеями, и серьезно занимался прозой. В 1962 году там был напечатан "Один день Ивана Денисовича" Солженицына. Однажды Александр Исаевич, зайдя к нам в отдел, увидел у меня на столе только что перепечатанную машинисткой пьесу и спросил: "А это что"? Я ответил: "Моя пьеса". "А дайте почитать, мне интересно. Сейчас я еду в Рязань и, вернувшись через два дня, позвоню вам". Он позвонил не через два дня, а на следующее утро и наговорил мне много хороших слов. В то время у Солженицына были переговоры с Ефремовым насчет его пьесы "Олень и Шалашовка", и он предложил мне: "А позвольте, я дам прочитать вашу пьесу Ефремову?". Я согласился и спустя какое-то время пошел к Олегу Николаевичу в "Современник". Ефремов сказал: "Пьеса хорошая, современная, острая, но поставить ее сейчас мы не можем, потому что нас и так бьют со всех сторон. Вот умрет Хрущ, тогда и поставим". Но умер Хрущев, умерли многие другие наши руководители партии и правительства, а пьеса так и оставалась лежать в столе целых 25 лет. И только в 1988 году Миша Ефремов, создав "Современник-2" при "Современнике" Галины Волчек, поставил ее с молодыми актерами.
- Что же вас, в конце концов, сблизило с Ефремовым?
- Я все время искал, как, каким образом сказать подлинную правду о нашей жизни, о людях, живущих в стране, чтобы зрители узнавали себя в моих героях. И Олег Ефремов добивался в своих спектаклях того же. Это нас сблизило, можно сказать, породнило. В создании атмосферы истинной правды на сцене Ефремов был великим мастером. При этом не надо забывать, что он всегда оставался "номенклатурной единицей" и, будучи руководителем государственного театра, обязан был выполнять указания свыше.
- Вот и Анатолий Смелянский в своей книге "Уходящая натура" пишет, что Ефремов никогда не был диссидентом.
- Что значит - "не был"? Я считаю, что диссидентами были те, кто в отличие от запуганного большинства иначе смотрел на происходящее в стране, не хотели закрывать глаза на язвы общества. Ефремов как раз из этой породы людей.
Олег быстро и легко вошел в мой дом, его очень полюбила моя покойная мама. Он сблизился с Евтушенко, Аксеновым, Ахмадулиной, а я в свою очередь стал часто приходить в театр, бывать на репетициях, учиться театральному делу. В драматургии Олег тоже многому меня научил, заставляя по нескольку раз переписывать некоторые сцены. Но все же пьесы, написанные до "Валентина и Валентины", стояли мертвой плотиной за моей спиной, никто их не ставил. И только эта пьеса прорвала зону молчания вокруг моего имени.
- Это сделал Ефремов?
- Нет, хотя я ему давал почитать эту пьесу, но, видно, поначалу она ему не приглянулась. А потом приключилось следующее: когда Ефремов ушел из "Современника" во МХАТ и Галя Волчек стала искать современную пьесу для постановки, то заведующая литературной частью Ляля Котова показала ей "Валентина и Валентину". Волчек, пригласив в театр тогда еще совсем молодого Валерия Фокина и предложила ему ее поставить.
Надо сказать, что, перейдя во МХАТ, Олег продолжал ревностно относиться к своему бывшему театру. Когда узнал про постановку моей пьесы, то позвал к себе и строго спросил: " Откуда эта пьеса взялась, почему я о ней ничего не знаю?" Я ответил, что он ее просто забыл. Тогда Олег попросил дать ему ее снова прочитать, после чего решил ставить. Когда пьесу читали во МХАТе на труппе, она понравилась всем, кроме... Аллы Тарасовой. Для Олега это был сильный удар, поскольку он считался с ее мнением. Тогда хитрый Олег не без умысла отправился к Алле Константиновне и, преклонив колена, сказал, что только она способна сыграть маму Валентины. А потом позвал на роль Валентины из "Современника" Анастасию Вертинскую.
- И как же публика принимала непривычную для МХАТа пьесу?
- Премьера не удалась. Прослышав, что на спектакль должен приехать Косыгин, вся московская элита устремилась в театр и во время представления не принимала пьесу, обдавая холодом артистов. Они очень старались, но расшевелить зрительный зал так и не смогли, еле дотянув спектакль до конца. Помню, как в конце мы с Ефремовым сидели в комнатушке администратора, а мимо нас проходили шубы, шубы... И никто не сказал ни единого слова. Наше огорчение было столь велико, что мы даже не пошли выпить. Наверное, думал я тогда, так себя чувствовал и Антон Павлович во время провала своей "Чайки" в Александринке.
- Наверное, после неудачной премьеры вы отдалились?
- Да нет, наоборот, еще больше сблизились. Ефремов был не тот человек, который в случае неудачи все валил на другого, а себя считал чистеньким. Нас заставляли переделывать спектакль 14 раз, и Министерство культуры не подписывало афишу в течение полугода. Многих в этом спектакле шокировало то, что актеры обнажались на сцене. Во время любовной сцены Киндинов оставался в одних плавках, а Вертинская прикрывала обнаженные груди руками...
- А вам-то нравился такой "стриптиз" на сцене?
Конечно! Хотя мы довольно часто не сходились во мнениях и поэтому ссорились, но больше подтрунивали друг над другом. Однажды я пришел в театр на репетицию и, узнав, что Ефремов еще не появлялся, стал ожидать его у служебного входа. Накрапывал осенний дождик. И вот подъезжает к театру машина и выходит Ефремов в своей кургузой курточке. Вы помните, он всегда был одет просто. Так вот шел он ко мне весь скрюченный, мрачный, с помятым лицом, а я наигранно весело спросил: "Куда ты идешь?" - "Куда иду?" В театр. А ты что тут делаешь?" - "Тебя жду и хочу задать вопрос: куда ты идешь? Ты только посмотри на себя, какая у тебя рожа... Ведь театр - это дело веселое. Почему же ты такой мрачный? Может быть, не любишь театр?" - "Ох, не люблю!" - ответил Ефремов.
У него бывали такие моменты, когда он не выносил театр, особенно когда что-то не получалось с актерами или на него давили сверху.
- Тем не менее говорят, что он дружил с Горбачевым. Следовательно, ему давали какие-то поблажки во время прихода к власти Михаила Сергеевича...
- Тогда Горбачев для всех нас был новатором, демократом. Он дал всем свободу, открыл "железный занавес". Дружеские связи Ефремова с Горбачевым начались еще в те времена, когда Михаил Сергеевич был первым секретарем в Ставропольском крае. Приезжая с Раисой Максимовной в Москву, обязательно бывал во МХАТе, встречался с Ефремовым. Насчет поблажек не знаю, но любовь Горбачева к театру была очевидной, и Олег ему тоже нравился. Конечно, Ефремов очень переживал, когда Горбачева выставили за дверь...
- Скажите, а постперестроечную Россию Ефремов воспринимал со знаком плюс или все эти нововведения были ему чужды?
- Олег очень сильно был связан со своим временем и, как это ни странно звучит, оставался марксистом. Поэтому не мог спокойно смотреть, как общество резко делится на богатых и бедных, возвращаясь к "дикому" капитализму.
- Поэтому он и решил поставить в конце жизни "Сирано де Бержерака", в котором главный герой отстаивает идеи равенства и свободы?
- Это была одна из любимых его пьес, он к ней возвращался постоянно, как к Чехову.
- Скажите, а в жизни Ефремов был чеховским персонажем?
- Ну как вам сказать, он скорее был похож на самого Чехова, так же пристально, по-докторски строго смотрел на людей, не питая особых иллюзий по их поводу. Олег никогда не был восторженным, прекраснодушным, для всех хорошим. Зато всегда ценил открытых людей, настоящий русский характер. У Олега был замечательный отец Николай Иванович, воспитавший его сына Мишу. Он часто бывал в театре, присутствовал на многих репетициях, хотя был простым бухгалтером. Николай Иванович до последнего своего часа оставался с Олегом, который после его смерти почувствовал себя сиротой. Дело в том, что при всех своих бурных и многочисленных романах Олег часто напоминал одинокого волка, бегущего по степи.
- Поразительно, столько женщин поклонялись ему, а он в конце жизни остался совершенно один. Почему?
- Да, он остался совершенно один. В бытовом плане ему помогали его театральные помощницы: Ирина Григорьева, Таня Горячева, но ведь это другое... А вот близких, любящих женщин в последние годы жизни у Олега не было. Но не будем об этом. Это его тайна, и она осталась с ним.
- Да просто, наверное, такую женщину среди актрис, слишком зацикленных на себе, было невозможно найти?
- Ну почему? Хотя Алла Покровская всегда оставалась его верным другом. Конечно, Настя Вертинская любила Олега, но, видно, по-своему, когда ей это было нужно. То же самое происходило с Ириной Мирошниченко, которая в основном занималась собой в искусстве, своим положением в театре. Конечно, жертвовать своей карьерой ради любимого человека способны не многие актрисы. Ведь та же Ольга Книппер не оставила театр ради Чехова.
Тем не менее Олег был прекрасным другом. Мы много с ним бродяжничали, ездили на БАМ. Однажды приехали во Владивосток, а там моя пьеса "Спешите делать добро" в театре идет. Когда вечером пришли на спектакль, то Олег заглянул в окошко администратора и сказал: "А я вам вашего автора привез". Администратора чуть кондрашка не хватил, когда он увидел в окошке живого Ефремова. Нас часто возили на рыбалку, мы много дурачились, бражничали, братались с разными милыми людьми. Как-то раз стояли с ним на берегу океана, и я сказал: "А ведь на той стороне другая страна. Будем ли мы когда-нибудь стоять там и смотреть в эту сторону"? Олег сказал: "Наверняка! Куда мы денемся". И ровно через год мы с ним стояли на том берегу в городе Сан-Франциско, куда нас пригласил на премьеру "Валентина и Валентины" режиссер Джордж Хастингс, и смотрели в нашу сторону. Олег и на этот раз оказался прав: если чего-то очень сильно хотеть, то это обязательно сбывается.
В последние годы, когда я болел и его тоже стала одолевать болезнь (дома и в театре он дышал при помощи специальных аппаратов), то однажды сказал: "Ну что делать, Миша, в крайнем случае умрем". Уж очень ему не хотелось этого, так как всегда был человеком жизни, деятельным, горячим.
Был, был, был... Ужасное слово.