СЕРГЕЙ БАТАЛОВ: МОИ ЛЮБИМЫЕ ГЕРОИ - "МАНДАЛАИ"

Сергей Баталов - яркое актерское имя в современном кино. О нем заговорили после замечательного фильма Николая Досталя "Облако-рай", прогремевшего лет десять назад на фестивале "Кинотавр". Потом у Баталова были запоминающиеся - всегда с изюминкой - роли в фильмах "Циники", "Мелкий бес", "Колечко золотое, букет из алых роз", "Ширли-мырли", "Полицейские и воры", "Артист и мастер изображения", "Под полярной звездой"... Участие в последнем фильме особенно дорого Сергею: за большую, что называется, сочную роль Егозы он был удостоен главного приза на актерском фестивале "Созвездие" в Архангельске.

- Сергей, вам, подозреваю, уже надоели с этим вопросом, и тем не менее не могу для начала не поинтересоваться: вы случайно не родственник знаменитому Алексею Баталову? Тем более что между вами улавливается даже некоторое внешнее сходство...
- Я бы, конечно, был счастлив иметь такого замечательного родственника, но мы с Алексеем Владимировичем даже не знакомы. Хотя я с юности люблю и очень высоко ценю его роли. Алексей Баталов - это целая эпоха в нашем кино. Одно время я даже подумывал, не взять ли мне псевдоним какой-нибудь попроще, поскромнее, а потом рассудил, что мои родители, которые ничем свою фамилию не замарали, этого не поймут. И я остался Баталовым. Стараюсь, в свою очередь, не опозорить фамилию. Чтобы при встрече с тем же Алексеем Владимировичем мне не пришлось прятать от него глаза.
- Алексей Баталов принадлежит к знаменитому артистическому роду, он в буквальном смысле слова вырос за кулисами МХАТа, его путь в искусство был, если угодно, предопределен. А как вы решили "пойти в артисты"?
- Честно сказать, думать не думал, что стану актером. Я вырос в небольшом уральском городке Ирбит, где, правда, был свой театр, выстроенный купцами еще в ХIХ веке. Моя бабушка тоже из купеческого рода, она, проходя по улице, время от времени говорила: вот это наш дом. А я, маленький, никак не мог взять в толк, почему мы в нем не живем, если он наш. Как сейчас помню, именно бабушка отвела меня в первый раз на детский спектакль "Конек-Горбунок". Мне было тогда всего 4 года, но увиденное меня просто перевернуло. Я сразу и бесповоротно заболел театром, хотя никому не говорил об этом. Окончил авиационный техникум в Омске, где понемногу стал заниматься в театральной студии. Но когда ехал поступать в ГИТИС, ни на что особо не надеялся. К моему удивлению, меня приняли. Я до сих пор не до конца верю в это.
- Как дальше сложилась ваша судьба? Удалось ли найти "свой" театр, "своего" режиссера, что так важно в начале пути?
- Эти поиски продолжаются до сих пор. Пока учился в театральном институте, страстно мечтал работать с Анатолием Эфросом. И даже попал в его театр на Малой Бронной - при забавных, впрочем, обстоятельствах. Я отслужил после института в армии, вернулся в Москву, надо было определяться, где работать, как жить. А тут в столице гастролировал Рижский театр русской драмы, и я решил в нем, говоря на актерском жаргоне, показаться. Меня взяли, велели приезжать в сентябре, когда закончится отпускной сезон. Времени у меня было много, и я стал навещать своих однокурсников. Сижу, помню, у Кати Дуровой в гостях, пью кофе. Тут врывается ее отец - как всегда, энергичный, вечно куда-то бегущий Лев Константинович Дуров - и с порога кричит: "Что ты сейчас делаешь?" Я говорю: "Да вот кофе пью". - "А вообще что ты делаешь?" - "В Ригу уезжаю работать". Он говорит: "А вот прямо сейчас можешь на репетицию поехать? У нас один артист молодой ушел, нужна срочная замена". И мы тут же поехали на Малую Бронную. Через три дня я уже играл одну из главных ролей в спектакле, а потом так и остался в театре. Но пришел я туда в неурочный час: у Эфроса начались проблемы с труппой и дирекцией театра, его выдавливали и в конце концов таки выдавили с Малой Бронной. Так что поработать с ним мне, увы, не удалось.
- Зато, я помню, вам довелось поработать с талантливым режиссером Сергеем Женовачем, который возглавлял театр после Эфроса.
- Началось все с того, что Женовач собрал группу актеров из разных театров, в том числе и меня, и поставил в студии "Человек" наделавший в свое время переполоху спектакль "Панночка" по пьесе Нины Садур. Потом мы сделали вместе "Иллюзию" Корнеля - тоже достаточно нашумевший спектакль. После него Женовача вместе с группой артистов из 12 человек пригласили... в Театр на Малой Бронной, из которого я к тому времени уже успел уйти в студию "Человек". Я вернулся на Малую Бронную, но уже со "своим", как вы говорите, режиссером. Семь лет, пока Сергей Васильевич работал в театре, были для нашей команды самым счастливым временем. Мы понимали друг друга с полуслова, сделали вместе много хороших спектаклей. Но у Женовача, увы, тоже не сложились отношения с дирекцией театра, и он в конце концов подал заявление об уходе. И мы, его актеры, не сговариваясь и не задумываясь, тут же ушли вслед за ним "в никуда".
- Значит, сейчас вы не работаете на сцене и главным для вас, театрального артиста, стало кино. А как оно появилось в вашей судьбе?
- Еще студентом-второкурсником я снялся в крошечном эпизоде у Никиты Михалкова в "Обломове". Я играл Никитку-повара, который разжигает самовар и говорит прибегающему Илюше: "Доброе утро, барин". И вся, как говорится, роль. Ну вот, Михалков и его оператор Лебешев выстраивают кадр, я тем временем разжигаю самовар настоящими еловыми шишками, они чадят, дым несет прямо на меня, ест глаза. Лебешев и говорит: "Сколько дыма от этого самовара, надо бы его убрать". Я хоть и молодой был, но понимал, что если уберут самовар, то уберут и меня. А тут еще ветер подул в другую сторону, и я вынырнул из дыма, стою с глазами, полными слез. Михалков посмотрел на меня и говорит: "Ладно, оставьте самовар". И я остался вместе с самоваром, хотя в окончательном варианте картины от меня, по-моему, в кадре только ус мелькнул.
Потом долго были примерно такие же незначительные, проходные эпизодики, и я, скажу честно, крест поставил на своей киношной судьбе. Мне уже стукнуло 33 года, в театре я играл большие, серьезные роли, а в кино все не складывалось. И вот в этот момент меня приглашают на кинопробы в фильм "Облако-рай", который тогда назывался "Звездный час по местному времени". Помню, приехал я на "Мосфильм", иду с ассистентом по лестнице, а навстречу мне какой-то усатый человек шествует, и так пристально, в упор, на меня смотрит, а потом вдруг как махнет рукой... Я про себя подумал: ну до чего же странные люди на "Мосфильме" работают... Оказалось, это был режиссер Николай Досталь, который, чтобы не травмировать артистов отказом, как бы ненароком встречал их сначала на лестнице, а потом подавал ассистенту условный сигнал. Мой типаж его устроил, он встретился со мной, долго репетировал и в конечном счете утвердил на роль, на которую, к слову сказать, пробовался тогда и Женя Миронов, и другие хорошие артисты из "Табакерки". Но взяли меня. Вот с этого фильма, который я вспоминаю с огромной нежностью, для меня в кино все и началось.
- В "Облаке..." вы впервые воплотили тип смешного, неловкого, чудаковатого, но по-своему мудрого героя, который станет вашей, что ли, "визитной карточкой". Во многих других своих фильмах вы так или иначе варьируете, обогащаете этот образ. Скажите, откуда он ведет для вас свою родословную? От Емели-дурака, от деда Щукаря?
- Вы будете удивлены, но своего собирательного героя я называю одним емким словом - "мандалай". Я впервые услышал это словцо в спектакле по пьесе Э. Радзинского "Спортивные сцены 1981 года", и оно мне сразу понравилось. Только не пугайтесь, это вполне приличное слово, оно даже в энциклопедиях есть. Между прочим, в Бирме так называется крупный город и порт. Но мои герои, разумеется, не из Бирмы, они - нашенские. Они из нашей безумной жизни, где переплелось смешное и горькое, низкое и высокое, светлое и беспросветно серое. И в них самих много всего намешано. Их можно называть чудаками, чудиками, оболтусами, а для меня они - мандалаи.
Да, вы верно заметили, в моих героях есть что-то и от персонажей русских народных сказок, и от деда Щукаря, каким он мог быть в молодости. И, добавлю, от героев Шукшина, Буркова, Никулина, Вицина, Моргунова, которых, кстати, я очень люблю как актеров. Они, между прочим, никогда не играли клинических идиотов, всегда играли нормальных людей, которые попадают в ненормальные ситуации. И в этом был источник настоящего комизма. Еще умели самые смешные сцены играть абсолютно всерьез, что является признаком высшего мастерства. Сегодня актеров такого яркого комического, трагикомического дарования что-то не видно. И я стараюсь в меру своих сил и способностей работать на этом поле, которое еще пахать и пахать...
- Результаты вашей "пахоты" лично мне хорошо видны. Но, мне кажется, вы недооцениваете силу такого понятия, как "раскрутка". Есть актеры, сыгравшие куда меньше вас, а они тем не менее не слезают с телеэкранов, мы все знаем про их жен, любовниц, гастрономические пристрастия...
- Упаси меня Бог дожить до популярности такого рода. Она мне просто не нужна. Для меня гораздо дороже, что ехал я как-то мимо небольшой деревеньки и вышел возле сельского магазинчика купить минеральной воды, а продавщица меня узнала по достаточно сложному, глубокому фильму "Облако-рай", а не по обложке с глянцевого журнала. Для меня вообще нет понятия "раскрученный" или "нераскрученный" артист. Для меня есть понятие "хороший артист". Или "плохой артист". Конечно, человек, который везде "тусуется", по поводу и без повода светится в "ящике", становится вскоре узнаваем. Но его раз узнают, два узнают, а потом спросят: постойте, а что он сделал? Вицина, например, никто никогда не видел ни на одной "тусовке", а когда он умер, стало ясно, что от нас ушел великий артист. Я так считаю: если ты хорошо поработал, сыграл в хорошем спектакле, снялся в хорошем фильме у хорошего режиссера, то это рано или поздно все равно кто-то увидит и оценит. Причем без всякой "раскрутки". Как любит повторять Олег Табаков: "Артист - как корова, даешь молоко - хорошо, не даешь - пора на мясокомбинат". Я каждой своей ролью стараюсь доказывать, что способен "давать молоко".
- Но ведь, согласитесь, не всегда предлагают стоящие роли. Как выходите из этой ситуации? Ведь деньги для семьи зарабатывать тоже надо...
- Всех денег не заработаешь, а стыд от участия в "злачном" фильме останется на всю жизнь. Я не говорю, что я такой уж принципиальный, что у меня нет проходных ролей, но стыдных, позорных стараюсь все-таки избегать. И потому отказывался от того, что мне неинтересно, что претит моим представлениям о жизни. Да и дочке, которая для меня главный критик, трудно будет объяснить, что я снимался только ради денег...
- Можно подумать, ни ей, ни вам деньги не нужны. Подозреваю, еще как нужны...
- Вы знаете, мне хватает того, что у меня есть. Не зря кто-то из древних сказал, что для того, чтобы быть счастливым, человеку не обязательно иметь все больше и больше денег, а достаточно всего-навсего умерить свои желания. Да, у меня нет "мерседеса", равно как и "Жигулей", но если я тороплюсь, могу воспользоваться такси - это, кстати, дешевле выходит, чем самому содержать машину. Да, у меня нет дачи, но я ее снимаю на лето для своей семьи - и это гораздо выгоднее, чем самому затевать грандиозную стройку. Я не делаю фетиша из жизненных благ. Могу выспаться на королевской кровати, но могу, если припрет, замечательно переночевать и на брошенной у порога циновке. Я же не секс-символ какой-то, не звезда, я просто, надеюсь, хороший артист и поэтому могу позволить себе жить без понтов.
- Может, вы и в метро ездите как простой смертный?
- И в метро езжу. Особенно когда улицы забиты пробками. Я спокойно отношусь к тому, что меня узнают люди, заговаривают, предлагают выпить. Понимаю, что это оборотная сторона актерской популярности. Опять же где, как не в метро, актер может наблюдать жизнь? На "тусовках" - так там все одинаково одеты, одинаково улыбаются, одинаково жуют. Из окна "мерседеса" тоже много не увидишь. А в метро, на улице такие сочные типы попадаются... Не зря же Антон Павлович Чехов любил ездить третьим классом. Я себя с ним, разумеется, не сравниваю, но метро и электричками в этой жизни мне пренебрегать рано. Не дай Бог превратиться в сытого артиста, который, лоснясь от благополучия, натужно изображает сценки из народной жизни.
- Вы сейчас помянули Бога. Это для вас оборот речи, ритуальная фраза или нечто большее?
- Я человек верующий, хотя и не религиозный в полном смысле этого слова. К вере я пришел достаточно поздно, в 28 лет. А началось все с того, что я приехал помогать моему товарищу-художнику, который реставрировал храм. И вот когда мы с ним расчищали какие-то завалы, я нашел старый проржавевший замок, которому было не меньше ста лет. Этот замок от времени сломался, раскрылся, и внутри него я обнаружил узоры, что-то вроде росписи. "Зачем внутри-то узоры? - спросил я у батюшки. - Ведь их все равно никто по идее не должен был увидеть". А он мне и ответил: "Мастер, когда он эти узоры рисовал, не думал о показухе, о том, что его должны оценить здесь и сейчас. Он эту красоту для души, для Бога делал". И мне такой подход показался правильным. И к жизни в целом, и к творчеству в частности...