В Новом Манеже открылась выставка «Анатолий Зверев. На пороге нового музея»
Формально Музей АЗ действует с прошлого года, но пока там идет ремонт. Основу его коллекции составили 600 работ художника — дар Алики Костаки, дочери известного коллекционера Георгия Костаки. 250 из них можно увидеть в экспозиции Нового Манежа. Зная, как много в мире подделок под Зверева, Алики Георгиевна заверила, что это подлинники, писанные Зверевым до 60-х. Датировка важна, ведь первая персональная выставка художника на родине прошла лишь в 1984-м, за два года до его кончины. А раннего Зверева приобретали в основном два-три коллекционера советского авангарда.
Выставка Зверева означает, что надо все бросить и бежать смотреть. Потому что это праздник, именины сердца. И потом на душе еще долго радостно, хочется взяться за отложенное дело — кажется, вот сейчас самое время, есть настрой, силы, сейчас все получится. Потому что Зверев зарядил своей энергией, передал свой «фоерверк». Он частенько, выставив кисть впереди себя, как шпагу, со словом «Фоер!» бросался на пустой лист и мазюкал в неистовстве: А иногда мазюкал пальцами, без кисти. Если красок не было под рукой, в ход шли свекла, побелка с ближайшей стены, земля: Сейчас из Зверева сделали люмпен-идола: мол, человек он был малообразованный, неприкаянный и наивный, не знал цену своему таланту и писал портреты за рупь или за бутылку. При такой бешеной востребованности идола стоит ли удивляться, что как из прорвы непрерывно появляются на свет божий все новые и новые «его» работы? Понятно, что кому-то на руку крайняя для нас туманность обстоятельств его земной жизни, минимум фактов при максимуме мифов. Куда по этой шкале отнести мнение неких авторитетов, будто он оставил после себя 30 тысяч работ?! А куда — клятвы специалистов, что треть того, что принято приписывать Звереву сегодня, — фальшаки и что существует уже целая индустрия, создающая работы а-ля Зверев?
Что нам известно о нем наверняка? Что был наш гений из очень бедной семьи, отец — инвалид Гражданской, мать — рабочая, их у родителей было десять душ, и один-единственный мальчик — он, Толя. Что рисовать любил всегда. И что его рисунки всегда выделял из общей массы каждый, кто в этом понимал, — линии в них были лаконичны, точны, с правильным нажимом, поэтому даже при их эскизности они самодостаточны. Да, вот еще — искусствовед Савва Ямщиков, выпустивший в соавторстве с Натальей Шмельковой книгу «Анатолий Зверев в воспоминаниях современников», с юмором рассказывал, как Зверев ему говорил: «Вы со мной не спорьте, я семь классов закончил!» Закончил он и ремесленное училище по специальности маляр-альфрейщик, и даже в художественно-промышленное имени 1905 года поступил. Но на первом же курсе был отчислен за неряшливый вид.
Открыл его как художника артист и собиратель советского авангарда Александр Румнев, в 20-е — ведущий актер таировского Камерного театра. И даже, может, вначале это была его сестра Надежда Румнева, которая в 1954-м руководила изостудией в парке Сокольники. Туда к ней и прибился 23-летний Толя Зверев. Позже, в 1957-м, знаменитый Сикейрос, приехавший в Москву на фестиваль молодежи и студентов и дававший мастер-класс в тех же Сокольниках, отметил единственный рисунок — Толин. Толя его ему сразу же и подарил. А Сикейрос тому — свой мастихин.
Плохо учившийся Толя любил, однако, немецкий язык, говорил, что он ему нравится ритмичностью и изысканной музыкальностью — потому и «Фоер!». А еще потому, что не мог спокойно смотреть на чистый лист — был переполнен предвкушением. Своим учителем считал Леонардо да Винчи, ни много ни мало. Но французский дирижер Игорь Маркевич, который предложил ему в 1965-м устроить (и устроил-таки) персональную выставку в Париже, этого не знал. И, может, поэтому был так смущен, когда Зверев, соглашаясь на это совершенно фантастическое по тем временам предложение, с простодушным хвастовством заявил: «Наконец-то французы поймут, как надо работать!» Но что бы там ни решил для себя Маркевич, никакая это была не мания величия, или, как говорил сам Зверев, «мания величества». А была это на удивление трезвая самооценка большого мастера. Говорил же он Савве, что возможность висеть в Третьяковке его не возбуждает: «Вот если б сам Третьяков меня туда определил — другое дело». Нет, с амбициями там все было нормально. Что совсем не мешало ему отдавать работу за бутылку. Потому что он писал их как жил.
Кстати, о французах: в 23-й день рождения Толи Зверева умер Анри Матисс; в одной дате зарифмовались смерть и рождение двух художников. Хотя и в манере что-то есть: у Матисса конструктивный, лишенный деталей рисунок, у Зверева — необузданность чувства, выраженная с предельной экономностью. Секрет красоты как раз в этой кажущейся незавершенности. Сам Пикассо по поводу Зверева высказался с исчерпывающей определенностью: народ, имеющий таких художников, не нуждается в поисках законодателей за пределами страны.
Можно представить, как Толя отмечает этот свой день рождения. Сидит, нахохлившись, в парке, ставит граненый стакан на покрытую изморозью скамейку. Или кутит в компании безотказных дворников в какой-нибудь душной подсобке — он же истопником работал. И какие тогда велись разговоры, нетрудно предположить: пускай 3 ноября 54-го на дворе и дикий колотун, но в стране-то «оттепель». До такой степени, что его графику даже издали! И тут не обошлось без верных Румневых — это по их совету он пошел с блокнотом в зоопарк и сделал оттуда серию рисунков, таких блестящих: Книжка так и называлась: «Я рисую в зоопарке».
И жить бы ему с такой славой в Париже (и ведь была же возможность!), кабы не любовь. Его любовь, вдова поэта Николая Асеева, жила в Москве и была на 27 лет старше. Образованная, тонкая и честная, она сказала ему: «Любить не могу, а рядом быть могу». Он и остался. На нынешней выставке его муза возникает в видеопроекции — и в кругу Маяковского, и рядом с Толей, — чтоб и мы убедились: у муз не бывает возраста...
Парадокс: бывало, Зверев зарабатывал очень большие деньги, но они никогда у него не задерживались — он раздавал их или пропивал. И не все его понимали, да он и сам это чувствовал и видел в этом угрозу: мрачная тень советской психушки постоянно маячила у него за спиной. Однажды вошел в электричку и заявил: «Или я, или Ленин!» Не был понят бдительными гражданами и дружинниками. В другой раз безо всякого повода за ним на улице увязались милиционеры. Привели в вытрезвитель, отобрали свежий гонорар, целых 2 тысячи рублей — сумасшедшие по тем временам деньги. Избили и отпустили. А через неделю еще и квитанцию прислали, штраф в 25 рублей. Зверев промолчал и заплатил. Такой вот фоерверк.