Продажа, аренда, забвение
Крестьянская Россия дружно переехала в город, пустив землю на продажу тем, кто подороже даст
На первом нынешнем заседании Общественной палаты при утверждении комиссий палаты в январе Гамзат Гамзатов просит слова и с укором говорит, что не видит в палате комиссии по аграрной политике, что в документах нигде ни слова о земле. Секретарь палаты Е. П. Велихов просит встать крестьян, членов палаты. Никто ни с места. — Вот видите! А вы — комиссия!
Можно было бы улыбнуться системе доказательств, но что-то не хочется. Крестьянская Россия дружно переехала в город, пустив землю на продажу тем, кто подороже даст. И сразу стянулись петли над Михайловским, Ясной Поляной, Тарханами, Спасским. Всяк норовит прикинуться землепашцем и купить в пушкинских, толстовских, тургеневских окрестностях гектар-другой «для сельскохозяйственного пользования», как требуют условия продажи, чтобы тотчас пустить землю под свой дворец или коттеджный поселок для толстосумов. Усадьбы отбиваются судами и законами. Районы и волости предлагают покупателям дальние земли — только бери. Ан нет — туда, в брошенные поля, в одичавшие перелески вдали от городов, усадеб и налаженных коммуникаций никого не заманишь. Чего им там, в полях, — не сельским же хозяйством впрямь заниматься — дураки, что ли...
Но я не об этой стороне дела. О ней уже говорено-переговорено. Я — о самой земле. Я приехал на Псковщину после флота в 1964 году, когда в начале лета она голубела льнами, как перевернутый небосвод, когда по осени нас с предприятий посылали по колхозам дергать этот лен — не было машин надежнее человеческих рук для этой деликатной культуры. Работа была трудная — все внаклонку, спины не разогнуть. Лен держался за землю изо всех сил, и к концу дня рука с непривычки делалась толстой и непослушной — и слово было для этого «изработалась». А к утру опять ничего.
По сараям в каждой избе тусклым серебром светили плахи льнотрепалок, а за каждой баней голубел глаз мочила для этого льна. И великолукские ткачихи ткали на пол-России льняных чудес — скатертей да полотенец, простыней да рубах — загляденье! И не было, кажется, почетнее и авторитетнее слова «льновод». Псковичи стар и мал знали своего земляка Героя Социалистического Труда, селекционера Александра Слинина, чьи работы по льну-долгунцу были всесветно известны. И даже песни, когда выходили на псковские сцены в своих льняных домотканых паневах и сарафанах гдовские, пореченские, лосицкие старухи, казались такими же льняными — долгими, крепкими, ладными, «без сносу».
И вот на всю область ни одной засеянной сотки. И мелиорированные по программе освоения Нечерноземья поля вернулись к первобытной дикости, и земля из края край сделалась «безвидна и пуста», как до начала творения. Разве нет-нет где скрутят в рулоны сено, и оно, неиспользованное, вытаивая, чернеет веснами, умножая тоску. А уж чтобы хлеба или льны — глаз и не ищет, словно оно так и должно быть.
И никто не виноват. Усиди-ка в деревне, когда денег дают, как одна славная бабушка говаривала, «подтереться нечем». Колхозы закрыли — дешевле на нефть чужого купить. Молодые побежали по городам. И не захотят — родители вытолкнут: надо же как-то жить. А старые детей не рожают. И вот деревенские школы стали понемногу сокращать, потом свозить в одну — это называлось «оптимизация расходов». Дома культуры пошли под магазины заморского товара да под трактиры (если дом при дороге). Певчие старухи поумирали — без песен это делается скорее. «Свобода» пришла. Раньше-то ведь мужик ни о свободе, ни о правах личности будто и слыхом не слыхал, " не выдумывал себе жизни»: пришла пора косить — коси, пришла сеять — сей, пришла страда — убирай. А уж власть позаботится, чтобы фельдшерица в деревне была, чтобы дети учились. И в город его силой было не заманить — разве помирать к детям на старости лет. И вот «проснулся», а уж на улице никого, школа на замке, и «никаких забот» — живи не хочу!
«Слава Богу», ни учителей не стало надо для деревни, ни врачей. Сама на нет сойдет. Меньше будет хлопот у губернии и волости. И деревенская литература, высокое крестьянское слово ушло вместе с последними совестливыми писателями. А уж новые не потревожат народного сознания и не обеспокоят его. У них своя рублевая, «рублевская» реальность, где земля меряется миллионами за сотку. Да и мы понемногу вместе с литературой позабыли, что, как писал старый «земной» писатель Г. Успенский, «народ, который мы любим, к которому идем за исцелением душевных мук, до тех пор сохраняет свой могучий и кроткий тип, пока над ним царит власть земли, покуда в самом корне его существования лежит невозможность ослушания ее повелений». Потеряла свою власть над человеком земля-матушка, ослушался он ее повелений, и уж ни кроткого и могучего типа, а там и народа. И не к кому идти за исцелением душевных мук.
Поневоле иначе прочитаешь родное «Слово о полку» и опечалишься: «О, Русская земля, ты уже за шеломенем еси!» За «шеломенем» нашего общего отступления и сдачи родимой земли в продажу, в аренду, в забвение.
Так что уж подлинно — какая комиссия в Общественной палате. Только лишний раз смущать уснувшее общество.