- На каком этапе находится сейчас антитеррористическая операция в Чеченской республике?
-
- На каком этапе находится сейчас антитеррористическая операция в Чеченской республике?
- Я вообще стараюсь воздерживаться от деления на этапы. Оно неизбежно вызывает споры и разноголосицу: что завершено и что не завершено. Думаю, правильно поставить вопрос так: крупных военных операций, сражений с использованием значительных масс войск в Чечне сейчас нет. Это факт. Нет явных очагов сопротивления, нет крупных бандформирований типа того, что обороняло Комсомольское, - оно насчитывало до полутора тысяч штыков. Однако мы говорим о весьма подвижной материи, и я бы не исключил, что в какой-то момент в горах, использовав эффект "зеленки", бандформирования смогут опять укрупниться.
- Какой характер носят боевые действия?
- Акцент, как вы знаете, сейчас перенесен на спецоперации. Речь идет о выявлении групп бандитов и их уничтожении, о поиске главарей и их нейтрализации, о проведении разведывательно-поисковых операций в горах и предгорье, об обнаружении баз и бандитских схронов, об организации засад. Проще говоря - о борьбе с противником его же оружием. Это сейчас оптимальный способ адекватного ответа. Раз противник решил притвориться невидимкой, надо обнаруживать его другими способами. Тем не менее не исключается и использование тяжелого вооружения, авиации и особенно вертолетов, когда это необходимо.
- Сколько еще времени будет Чечня оставаться острейшей внутренней и внешней проблемой России?
- Намного дольше, чем мы все этого хотели бы. Чеченское урегулирование как проблема, как феномен включает в себя не только контртеррористическую операцию, но и множество других аспектов, связанных уже с возрождением Чеченской республики. Это и политический процесс, который только начинает оформляться. Это и поиск оптимальной формы жизнеустройства Чеченской республики, естественно, в тесной взаимосвязи и при взаимодействии со всей чеченской диаспорой. Это и собственно экономическое возрождение, поскольку очень много вопросов связано и с восстановлением основных систем жизнеобеспечения, которые были во многом разрушены еще при Дудаеве и Масхадове. Я говорю о газе, электроэнергии, тепле, медицинском обслуживании, образовании - в общем, обо всем том, что существует вне нашего восприятия, вроде бы само по себе. Но когда этого нет, а в Чечне во многих районах этого всего давным-давно вообще нет, тут осознаешь, что люди живут в условиях, которые вряд ли можно назвать достойными человека.
Еще одна фаза, очень сложная и, боюсь, очень длительная, - это фаза психологической реабилитации, собственно говоря, психологического выздоровления чеченской нации и осознания ею собственного места внутри России.
- Каким путем идти к этому решению? На что делать основную ставку - на переговоры или на силовой вариант?
- Конечно, было бы предпочтительно решать проблему только посредством экономического воздействия. Но я думаю, что мы эту фазу проскочили, причем, наверное, в начале 90-х годов, когда была гипотетическая возможность не применять военную силу, а действовать преимущественно политически - определить степень автономии Чечни в рамках Российской Федерации. Но тот исторический перекресток проскочили, я думаю, прежде всего в силу тогдашней слабости федерального центра, федеральных органов власти и объективной слабости России - это первое. И второе - в силу непрофессионализма ряда высокопоставленных чиновников, которые в то время отвечали за взаимоотношения с Грозным. Сегодня, остается использовать только комбинированный вариант - сочетание силового ресурса с экономическими, социальными и идеологическими ресурсами.
Скажем, восстановление Чечни в едином информационном пространстве - это тоже одно из средств возрождения республики. Сейчас ни ОРТ, ни РТР, ни НТВ практически во многих районах Чечни массовый зритель не видит. Потихонечку дело начинает поправляться после того, как были сделаны определенные капиталовложения. А ведь люди себя ощущали вне общероссийского информационного пространства, это не могло не отразиться на их менталитете и сознании.
- Какова вероятность того, что в ближайшее время начнутся переговоры с чеченской стороной? С кем конкретно?
- В вопросе есть неточность. Я не понимаю, что такое чеченская сторона. Если имеются в виду те люди, которые противостоят с оружием в руках российским федеральным силам, то с ними переговоры могут быть только о безоговорочной капитуляции. Среди этих людей партнеров для диалога нет.
Возьмем хотя бы историю с интервью Масхадова газете "Коммерсантъ". На первый взгляд там содержались довольно здравые мысли - одностороннее прекращение огня безо всяких условий, освобождение военнопленных, заложников. Если бы это было реализовано, то, конечно, облегчило начало диалога. Я бы добавил сюда еще и безусловную нейтрализацию основных лидеров террористов и сепаратистов.
Но через два дня произошло нападение на тыловую колонну полка ВДВ. О чем это говорит? О том, что Масхадов либо не имеет реальной власти над всеми бандформированиями в Чечне, либо он устраивает информационную завесу, прикрывая действия боевиков. Хорош партнер по переговорам! Более того, в интервью радиостанции "Свобода" Масхадов, по сути дела, отрекся от коммерсантовского интервью, его-де неправильно поняли. Тогда что же это за интервью? Оно не что иное, как просто пиаровская акция, рекламирующая Масхадова-миротворца. Здесь возникает другой вопрос: кто ее заказал и в чьих интересах она проводилась?
И все-таки, с кем вести переговоры? Такой диалог идет, он идет и с главами администраций, и с Бесланом Гантамировым - непосредственным участником политического и военного процесса. Диалог идет с муфтием Кадыровым, который превратился в крупную политическую фигуру. Диалог идет на уровне В. Путина, Н. Кошмана, руководителей силовых министерств. А еще есть представители чеченской диаспоры, живущие вне Чечни. Они тоже играют свою роль, пусть и более локальную.
По моему мнению, пока все же не вырисовывается такая объединительная фигура, которая могла бы представлять чеченскую нацию в целом. Это вообще большая проблема для Чечни, где слишком велика роль тейпов, семейных кланов, этнорегиональных различий. Это историческая проблема внутричеченских взаимоотношений, которая никакого отношения к сегодняшнему конфликту не имеет. Но она затрудняет поиск объединительной фигуры.
- И что же будет дальше?
- Будет переходный период от 1 до 3 лет - это предварительный прогноз. Будет создана специальная система управления на этот период, подчиняющаяся непосредственно Москве. В эту структуру войдут и представители федерального центра, и те чеченские лидеры, которые будут готовы к сотрудничеству. Завершением переходного периода как раз и станет принятие окончательного решения по форме политического устройства Чеченской республики в рамках РФ. И будут проведены выборы.
Станет ли Чечня парламентской или президентской республикой - это вопрос, который пока остается открытым. Но на переходный период, повторяю, руководителем системы управления будет человек, которого назначат в Москве.
- Что будет делаться для психологической и социальной реабилитации участников войны? Предусматриваются ли программы трудоустройства, предоставления жилья, льготного автотранспорта, может быть, принятия в вузы без экзаменов?
- От моего аппарата такие предложения поступили, правда, пока в общей форме. Насколько мне известно, в правительстве есть целый пакет решений по упомянутым вами вопросам: этим занималась вице-премьер Валентина Матвиенко. Мы в свое время допустили глубочайший просчет, закрыв глаза на проблему афганцев, да и воины первой чеченской кампании тоже оказались не в лучшем положении. Надо посмотреть, что можно сделать для участников и первой, и второй чеченской кампаний: нельзя их разделять, они решали одну задачу. И для следующего правительства, и для нового состава Госдумы это очень важная проблема, которую необходимо решить.
- По чеченской теме Россия сейчас находится в состоянии своего рода информационной войны с Западом, более охотно опирающимся на "информацию" Удугова. Как изменить это положение дел? Не пора ли создать единый государственный орган, в чьи задачи и могло бы входить доведение российской позиции до остального мира?
- Это крайне актуальная задача. Она уже стоит на протяжении многих лет. Только финансовая слабость государства не позволяла пока приступить к ее реализации. Но понимание того, что это надо делать, сейчас есть в широких кругах истеблишмента. Без этого невозможно говорить не то что о серьезной работе по восстановлению международного имиджа России, а и вообще о проведении единой государственной политики и ее информационном обеспечении в военной, космической, энергетической - в любой сфере, где Россия должна заботиться о своем международном престиже.
Пример из другой сферы - недавняя ссора между Газпромом и РАО ЕЭС. Вроде бы, на первый взгляд, никакого отношения к международному престижу она не имеет. Но заявление о том, что у Газпрома якобы ограничены ресурсы газа, моментально ударило не просто по репутации крупнейшей российской компании. Это поставило под вопрос крупнейший проект, к которому шли многие годы. Я имею в виду "Голубой поток": ведь вопрос ратификации этого договора в турецком парламенте, где далеко не все поддерживают эту идею, тут же осложнился. Вот вам конкретный пример, когда, казалось бы, межведомственный спор двух государственных компаний больно ударяет по международным позициям России. Вы думаете, это единственный пример? Увы, нет...
Нам обязательно нужно создать соответствующую инфраструктуру, имеющую выход в международное электронное информационное пространство.
- На базе Росинформцентра?
- Не хочу предрекать превращение именно Росинформцентра в подобного рода структуру. Это вопрос, подлежащий обсуждению многими заинтересованными сторонами. Но РИЦ может быть одним из шагов к ее созданию.
России нужно нечто подобное советскому АПН, но на гораздо более высоком технологическом уровне, иначе финансируемое и в современном исполнении. Будет это РИЦ, или РИА "Новости", или что-то другое, будет ли это самостоятельная структура или подчиненная МИДу - это дело другое. Но само решение назрело, мы без этого задыхаемся. Без этого нам многие задачи на международной арене будут не по плечу...