Выступала Камбурова в Концертном зале у Финляндского вокзала. Был аншлаг. Много песен на бис. К удовольствию публики, концерт растянулся на добрых три часа. На следующее утро в назначенный час, достаточно ранний, я приехала на Захарьевскую улицу, где артистка обычно останавливается у своих петербургских друзей. Она выглядела усталой, оказалось, еще и не совсем здорова, простыла. Но - ни отговорок, ни жалоб: "О чем хотите поговорить?".
- Елена Антоновна, а почему вы не отменили концерт, раз неважно себя чувствуете?
- Для меня каждая встреча с моим зрителем очень дорога. В Петербурге я нечасто выступаю. Люди купили билет, настроились, а им вдруг - извините, ничего? Куда это годится?
- Вы выступаете преимущественно в небольших, камерных залах. Почему?
- Я очень люблю камерную сцену. На ней фальшь сразу заметна. И в этом смысле сцена нашего маленького московского театра на Большой Пироговской улице - серьезный экзамен для любого, кто на ней выступает. Недавно наш режиссер Олег Кудряшов поставил моноспекталь со звездой авторской песни Леонидом Сергеевым. Обычно Леня выступает перед многотысячной аудиторией. Я поразилась, как много потребовалось ему преодолеть, чтобы получился спектакль в нашем камерном зале. Для него, его творчества это, несомненно, этап.
- Ваш Театр музыки и поэзии задуман был давно....
- Да, в начале семидесятых годов ушедшего века, когда я сама, в сущности, только начинала свою концертную деятельность. А создали мы его лишь в девяностых годах. Немало сил ушло на то, чтобы получить помещение. Спасибо мэру столицы Юрию Лужкову, помог. А поспособствовал этому Лев Сергеевич Шимаев. Он в девяностые годы был в числе президентских советников. Услышал мое выступление на фестивале в Германии. Подошел познакомиться, спросил, чем может помочь. Чуть позже организовал мой сольный концерт в московской мэрии, где Лужков меня, кажется, впервые и услышал. Все это я отношу к области чудес.
- Сильные мира сего в прежние годы, я слышала, вас совсем не жаловали?
- Такие исполнители, как я и мои товарищи по театру, не могут быть любимцами власть имущих. Эти последние, как правило, интересуются другим, у них иная кожа.
Мой первый сольный концерт состоялся в 1968 году. До него я выступала в основном перед студенческой (кстати, очень благодарной) аудиторией и обычно с одним номером. Но вот мне предложили подготовить целый концерт. Сначала я показала его опять-таки студентам. Был успех. Потом его должна была утвердить комиссия из Министерства культуры. Она камня на камне не оставила от моей программы. Мне говорили, что наш народ не должен слушать такие песни. "Попахивает", мол, Вертинским, упадничеством. Нашли в моих песнях даже антисоветские мотивы. После этого началась у меня сложная жизнь. В тот момент поддержал актер и режиссер Ролан Быков. Он хотел сделать со мной мюзикл по поэме Беллы Ахмадулиной "Сказка о дожде". Его поддержка, с одной стороны, стала спасением. С другой - все пошло еще хуже. Ролан Антонович дружил с комсомольцами. И решил показать мою программу в ЦК комсомола. Тем более что в ней были такие песни, как "Орленок", "Гренада" (за интерпретацию которых, впрочем, мне тоже сильно доставалось). Больше того, Быков предложил выдвинуть меня на премию Московского комсомола. И началось сражение между Москонцертом, которому я предварительно сдавала все свои программы, и ЦК ВЛКСМ. В итоге комсомольцы выиграли, премию мне дали. Что потом получилось? Куда бы я с концертами ни приезжала, все ждали от меня исключительно "тематических" комсомольских песен. Таких, например, как "ЛЭП-500", "Комсомольские сердца". А я выходила и пела "Я такое дерево" Микаэла Таривердиева, песни на стихи Новеллы Матвеевой, Булата Окуджавы. Обо мне с мест писали "нехорошие" письма... Очень было трудно.
- Уехали бы за границу, как поступили другие "не понятые" страной исполнители, актеры.
- Вы думаете, там все просто? Нет. Совсем иной климат - во всех смыслах слова. И потом, те песни, которые ты поешь, обычно становятся твоими учителями. Я говорю искренне, без пафоса. Это действительно так. Песни учат терпению и мудрости. Дают серьезный жизненный урок. Уехать, изменить себе значило бы изменить моему сложившемуся "песенному войску".
- Да, но жизнь, как поется в одной вашей песне, одна...
- Жизнь - одна, верно. Но... С одной стороны, писали письма против меня. С другой - я давала расписку "Москонцерту", что не претендую на гонорар, и ездила по стране с сольными концертами. Жила на очень небольшую зарплату. Зато у меня появился свой зритель. Например, в Свердловске я, бывало, давала по шесть "сольников" в течение шести дней, и все - с аншлагами.
- Ваши концерты - это всегда мини-спектакли, так сказать, зримая песня. Слушая вас, глядя, как исполняете каждое произведение, всегда ловлю себя на мысли, что вы могли бы стать хорошей драматической актрисой. Почему в юности пошли учиться не в театральное училище, а в эстрадно-цирковое?
- Потому что в театральное меня не приняли. Я поступала в Щукинское училище. "Сбилась" на последнем туре. Как мне потом рассказывали, за меня "боролась" Цецилия Львовна Мансурова. Гениальная актриса убеждала коллег "принять эту удивительную Камбурову". Но большинство увидели другое - "несовпадение внешних и внутренних данных". Еще члены приемной комиссии говорили, словно извиняясь, о том, как хорошо я подготовилась к вступительным экзаменам, это, мол, поможет на следующий год. А я почти не готовилась. То, как читала монологи, стихи, исполняла песни, шло изнутри, это природное. И знаете, слава Богу, что я не поступила в "Щуку". В противном случае попала бы на тот курс, который почти полностью составил потом труппу нового театра - "На Таганке". И это было бы для меня большой трагедией. Совсем не мой театр. Юрий Петрович Любимов, при всем моем к нему уважении, режиссер-диктатор. А для меня диктат очень тяжел. У меня свое видение, понимание театра. Я могу работать только с тем режиссером, который доверяет моей интуиции.
- Я, честно говоря, думала, что вы сами все свои программы режиссируете...
- В основном самой и приходится. Хотя всю жизнь мечтаю о добром, понимающем постановщике с критическим взглядом, который мог бы, взглянув со стороны, подсказать что-то, подправить.
- В вашем репертуаре немало песен Булата Окуджавы и Исаака Шварца. Они как-то вмешивались в работу над их песнями?
- Окуджава не вмешивался. Он бывал на моих сольных концертах и всегда принимал мои трактовки. Он вообще говорил очень хорошие слова обо мне и моем творчестве. Мы были с ним в добрых отношениях. На дружбу я сама не решалась, жалела его время. С Исааком Иосифовичем Шварцем, помню, спорили по поводу его "Кавалергардов". Я изменила в этой песне темп. Мне очень хотелось привнести в нее дыхание молодого полета влюбленности. И темп должен был быть соответствующий - не рассказчика, а самой молодости, более убыстренный. Ему было трудно принять мою трактовку. Но спорили по-доброму. У нас с Исааком Иосифовичем до сих пор нежнейшие отношения.
- Музыкальное образование вы получили уже после эстрадно-циркового училища?
- После училища я окончила еще ГИТИС. А музыкального образования у меня, к сожалению, вообще нет. В детстве тяжело переживала, что моего старшего брата, ставшего впоследствии инженером, родители записали в музыкальную школу, а меня нет. "Добирала", будучи уже взрослой, самообразованием. Сейчас вот занимаюсь с бывшей солисткой филармонии. Работаем, в частности, над моим голосом.
- С вашим голосом впору в опере петь - такой он силы, столь широк диапазон. Микрофон на сцене, мне кажется, для вас лишний.
- Вот и мой педагог часто говорит мне об этом. Отвечаю: и, слава Богу, что я не в опере. Могла там просто затеряться. Нашла себя в ином жанре. Без микрофона же во время концерта никак нельзя. Голосовая палитра огромна. Какие-то вещи требуют усиления. Глядя в микроскоп, мы можем увидеть нечто, невидимое глазу. Так и в песне. Скажем, положенные на музыку стихи Макса Волошина "Венеция". Там в отдельные моменты требуется не столько тембр голоса, сколько эмоции, подхваченные воздухом. Иначе песни нет...
- Чем-то жертвовать в жизни ради песни приходилось?
- Конечно, и очень многим. Отдыхом, например. Очень люблю бывать на природе. Люблю животных. У меня дома раньше было несколько кошечек, собачка была. Сейчас осталась всего одна киска. Времени свободного совсем не стало. День проходит, смотрю - опять книжку не почитала, опять встречи, прослушивания, очередная постановка в театре. Появилось много молодых талантливых певцов, которым нужна поддержка. Моральная - не в последнюю очередь. Я помню, как меня поддерживали Мансурова, Каштелян, Быков. А сегодня тем артистам, которые хотят сказать свое слово на эстраде, тоже нелегко. Тогда была идеологическая цензура, сейчас - финансовая. И я не знаю, что страшней.