Кому — День пограничника, кому — 135 лет со дня рождения Максимилиана Волошина, русского поэта и художника-пейзажиста
Кому — День пограничника, кому — 135 лет со дня рождения Максимилиана Волошина, русского поэта и художника-пейзажиста, вдохновенного певца Коктебеля, где «в шафранных сумерках лиловые холмы», а «влажный свет и матовые тени дают камням оттенок бирюзы».
В революцию «Макс» Волошин вошел говорливым и тучным сладкоежкой — и обратился в героя. В страшном голодном Крыму 1922 года Волошин писал, что «без работы (над поэмой. — А.М.) выносить то, что окружает, совершенно нестерпимо».
А прежде волошинская тяга к парадоксам раздражала даже любивших его людей. «Все он играет теориями, увлекается бездушными французами и — словами, словами, словами:« — с горечью писала о нем возвышенная Маргарита Сабашникова после распада их брака. Чрезвычайно высоко ценивший его Вересаев тоже вспоминал эту его манеру с откровенной досадой: «Чем ярче была нелепость, тем усиленнее он ее поддерживал». Однако же Волошин не соглашался: «Я отнюдь не нейтрален и не равнодушен, но стремлюсь занять ту синтетическую точку зрения, с которой борьба всех, в настоящую минуту противопоставленных сил, представляется истинным единством России и русского духа».
Переводя злободневность в высокие, «вечные» образы (Каин, Голгофа, Апокалипсис), Волошин создавал такие стихотворения и поэмы, которые на ура перепечатывались политическими газетами и расходились в списках в количестве, совершенно невозможном для произведений «чистого искусства». Голодным, запуганным, униженным людям оказалось необходимым высокое истолкование их страданий, включенность их в ту грандиозную драму, в которую мировая культура сумела превратить историю человечества — не позволяя видеть в ней вечную грызню
Может статься, наибольшую мощь преображения низкого в высокое Волошин выказал не в годы крови, голода и огня, коим изначально присуща известная грандиозность, а в годы мира под властью наливающихся силой Шариковых и Швондеров. То простые чабаны шантажировали «барина», угрожая пролетарским судом за то, что его добродушная псина разом загрызла целых 12 овечек — и классовый суд оштрафовал нищего поэта на 90 рублей (стоимость примерно семи овец). То Швондер за Швондером пытались реквизировать его дом в Коктебеле — бесплатный санаторий для деятелей культуры. То снимали Волошина с хлебного пайка, хотя благодаря влиятельным поклонникам он был приравнен к «индустриальным рабочим»:
Чуть ли не впервые в жизни всеприемлющий «Макс» изведал, что такое унижение: «Очень часто приходится в себе ощущать психологию угнетенных классов, чувство бунта и протеста, основанное на обиде», — записывает он в дневник.
И все же, когда в «Доме поэта» Волошин подводит поэтический итог, туда не проникает ни одна из бесчисленных коммунальных склок — в стихах царит величие и уединение: «Я сам избрал пустынный сей затвор / Землею добровольного изгнанья, / Чтоб в годы лжи, падений и разрух / В уединеньи выплавить свой дух / И выстрадать великое познанье». Впрочем, с уединеньем
Дом Волошина и сегодня живет в нашем коллективном воображении именно тем домом, каким его изобразил поэт: в исторической памяти сохраняется только поэтическое. И если
Ведь именно скука, эстетический авитаминоз и разрушили Советскую Россию.