- Очень хорошо помню давний спектакль Сергея Юрского "Игроки" с участием Евгения Евстигнеева, Леонида Филатова, Александра Калягина, где вы впервые выступили как драматический артист. Критики, помню, вас тогда сильно "кусали"...
(Хазанов, перебивая): - Нет такой профессии - "кусать", даже собаки, и те не всегда кусаются...
- Это смотря как их воспитывают. Но, Бог с ними, с критиками, давайте лучше поговорим о вас. Скажите, за 15 лет после "Игроков" вы почувствовали себя увереннее на драматической сцене или вас по-прежнему мучают сомнения?
- Странный вопрос... Не представляю профессионала, который не сомневается в себе. Ведь сомнения - наши вечные спутники, и если их нет, то мы ни на шаг не продвигаемся вперед, постепенно обрастая штампами.
- И все же вы предпочитаете выступать с проверенными партнерами, а не с новыми... Наверное, по этой причине вы долго не решались играть в спектакле "Город миллионеров". Боязно было?
- Во-первых, я ничего не боюсь, будь по-другому, не набивал бы себе столько шишек. Во-вторых, мои переговоры с Ленкомом длились долго по другой причине: роль Сориано мне предлагали сыграть еще до Караченцова, когда Армен Джигарханян из-за состояния здоровья навсегда покидал сцену. Не подумайте, что капризничал или набивал себе цену, но я был связан по рукам и ногам с Театром Антона Чехова. Мне казалось, что если буду играть в Ленкоме, то предам Леонида Трушкина, который весь свой репертуар строит под меня. Но в начале минувшего сезона мне позвонил сам Марк Захаров, и я, посоветовавшись с Трушкиным, согласился.
- Наблюдая за вами на репетициях, я видела, как вам непросто было входить в готовый спектакль, где все "ехали" по накатанной дорожке, а вы двигались на ощупь, все время контролируя себя.
- Но в спектакль вводился не только я, а и Сергей Фролов, и другие актеры, следовательно, мы были в равном положении. И потом, дело не в том, что кто-то играет давно или недавно - главное уметь меняться, постоянно задавать себе вопросы. К примеру, я до сих пор не понимаю, почему у моего героя происходит два венчания с одной женщиной. Такого не бывает ни в православии, ни в католичестве. Видимо, драматург Эдуардо де Филиппо тут что-то недодумал. Я же дотошный человек и обычно всему нахожу логическое объяснение. А что касается партнеров, так для меня самое главное - живые они на сцене или нет.
- А когда партнер внутренне пустой и играет по заданной схеме, вы отключаетесь от него?
- Да как отключишься, если ты с ним в одной связке, это как у альпинистов - приходится тянуть за него. Наладить отношения с партнером всегда не просто, как и с человеком в жизни, для этого надо верить ему. К тому же, по характеру я похож на кошку, которая гуляет сама по себе. За все я научился отвечать сам и свои трудности никогда ни на кого не перекладываю. Но и себе наступать на хвост никому не позволяю, дорожа своей свободой.
- Но ведь свободному человеку всегда живется трудно?
- Сейчас никому не живется легко, в том числе и мне. Особенно трудно было мне в 80-е годы, когда уходил из Госконцерта, а потом вообще перестал выступать на эстраде, так как был убежден, что сатирический жанр в новых условиях себя изжил. Но я об этом уже много говорил и не хочу повторяться.
- Тем не менее, вы полжизни потратили на создание своего эстрадного имиджа, и большинство людей до сих пор воспринимают вас в маске простака и недотепы, не зная нового Хазанова.
- Вот тут я готов с вами поспорить: зрители, которые специально приходят на меня, не могут не знать, что теперь я другой, без прежних эстрадных приколов, так как они посещают спектакли Театра Антона Чехова и видят меня в разных ролях, в том числе в роли Наполеона.
- Вы уверены, что у всех зрителей есть возможность покупать билеты за 2 тысячи рублей на ваши спектакли и заниматься изучением творчества Хазанова?
- Не надо ехидничать. Спорить со мной все равно бесполезно, потому что у меня железная логика. Этому я научился, серьезно занимаясь математикой.
- Уже поняла, что спорить с вами трудно. И тем не менее скажите: ваш новый путь требует от вас дополнительных усилий?
- А как же! Больше всего я боюсь закостенеть, остановиться и поэтому постоянно рискую. Большая часть людей старается ничего не менять в жизни. Для меня это равносильно творческой смерти. Я не понимаю, как можно одними и теми же старыми отмычками открывать замки к новым ролям и неукоснительно выполнять все, чего хочет толпа. А она всегда хочет, чтобы ты лежал под ней, потому что выбрала тебя, думая, что ты один из них. Существуя в таком качестве, ты уже и не замечаешь, как перестаешь быть самим собой, и это уже не жизнь, а имитация ее.
- Вы имеете в виду творческую жизнь?
- И биологическую тоже. Для меня одно неотделимо от другого. На эту тему у поэта Доризо есть замечательные строки:
Не писал стихов
И не пишу, -
Ими я, как воздухом, дышу.
- Вы всегда стараетесь быть честным по отношению к себе и к тому делу, которому служите?
- Стараюсь... У нас ведь как: если человек достигает определенных высот, то начинает вытворять черт те что, зная, что попал в касту неприкасаемых. Вот Трушкина можно ругать. Про себя я вообще не говорю. Я получил от начальства, от критиков все, что можно было в этой жизни получить, и поэтому уповаю только на Бога. Тот, кто про это забывает, становится объектом большого сожаления. Недаром говорят: "Хотите рассмешить Бога, скажите ему, что завтра с вами будет".
- А вы никогда не хотели уехать из России?
- Уехать? О чем вы говорите! Когда в конце 80-х годов я посмотрел в Ленкоме спектакль "Поминальная молитва" по Шолом Алейхему с Евгением Леоновым, а потом приехал в Нью-Йорк и пришел на мюзикл "Скрипач на крыше", то все время думал: как же они решат сцену смерти Голды - жены Тевье, поскольку жанр мюзикла предполагает хеппи-энд. Когда же я увидел во втором акте, что Голда не умирает, а все евреи, изгнанные из родного села на Украине, переезжают в Соединенные Штаты, то подумал: мне никогда не захочется жить в стране, где делаются такие агитки. Я ими по горло сыт еще с советских времен. Да и зачем мне куда-то уезжать, если я здесь состоялся. Ведь я русский человек и по способу жизни, и по мышлению, и если бы мальчишки во дворе не сказали мне, что я еврей, то никогда бы об этом не вспомнил.
- Как всякий интеллигент вы воспитывались на русской классике. Скажите, слово для вас по-прежнему обладает магической силой?
- Для меня слово давно перестало быть главным, и вообще, с годами слов надо произносить меньше, а думать больше. Мы живем в век словоблудия, забывая о том, что говорили вчера, что обещали на завтра. В результате никто никому не верит. Мы забалтываем наши проблемы в надежде, что все решится само собой. Но так не бывает. И в театре тоже ничего не изменится, если режиссеры с непомерными амбициями будут доказывать, что до них ничего не было в искусстве.
- Вы поэтому выступаете за сокращение репертуарных театров?
- Не репертуарных, а государственных, потому что сейчас некоторые частные театры тоже становятся репертуарными, имея в афише несколько названий. Поэтому, если режиссер хочет сделать из пьесы Гоголя "Ревизор" гламурное шоу, то пусть найдет для этого спонсора и ставит свое "сочинение", не затратив на это ни копейки налогоплательщика. А то сейчас много развелось экспериментаторов, пытающихся за государственный счет тешить свое тщеславие и дурить публику. По крайней мере в Москве не нужно такого количества театров, многие из которых напоминают покрытые пылью музеи. Когда я начинаю думать об этом, то у меня мгновенно портится настроение. Поэтому давайте закругляться - мне надо еще к спектаклю готовиться.
Впервые улыбнувшись, Хазанов попрощался со мной и тут же переключился на заведующую труппой, которой нужно было составить график его выступлений в Ленкоме. Уходила я из театра со странным ощущением: вроде бы и прав во многом Геннадий Викторович, но почему он такой взвинченный? А может быть, просто устал человек и пора ему в отпуск, все-таки трудно перевоплощаться из комика в Наполеона.