... Была у меня еще одна песня о любви в спектакле "Владимирская площадь" в театре "Приют комедианта" с незабываемым и незаменимым Александром Сергеевичем Демьяненко, всенародно любимым Шуриком. Мы играли этот спектакль три года и могли бы играть его еще долго, если бы Сашу не убили.
Да! Я смею это утверждать!
Его убили невостребованностью, демонстрацией ненужности. А я знаю, как он страдал от этого. Человек, переживший такую славу, такую популярность, вдруг оказался ненужным.
Первой была только что испеченный главный режиссер Театра комедии Казакова, которая, едва придя к власти, вызвала Александра Сергеевича в кабинет и объявила, что не видит ему применения в своем театре. Как будто он какой-то ржавый винтик со стершейся резьбой, которому нет "применения" (слово-то какое!) в новой кибернетически-интернетной конструкции Театра комедии. И с каким облегчением она цинично благодарила руководство театра "Приют комедианта" за то, что они "избавили" ее от этого груза.
Спасибо Юрию Томашевскому - он продлил Сашину жизнь на несколько лет, мало того, открыл его как серьезного артиста, дав ему возможность сыграть Павла Сергеевича во "Владимирской площади" и Креона в "Антигоне".
Но последние два сезона он и здесь оказался ненужным.
Не могу не отдать должное и себе, любимой, я тоже внесла свой посильный вклад в преждевременный уход Саши. Почему-то он очень хотел играть в спектакле "Она бросает вызов" (о Саре Бернар, которую играю я) моего секретаря Питу. Мне казалось, что эта роль для него слишком примитивна и неинтересна. И только потом, когда уже было поздно, я поняла, что ему важно было ходить на репетиции, учить текст, играть спектакли, просто быть нужным.
А как он страдал от всего этого!
Саша был скромным, очень застенчивым, интеллигентным человеком. Только однажды я услышала от него нечто отдаленно напоминавшее то ли жалобу, то ли упрек. Глядя вслед поздоровавшемуся с нами Томашевскому, он тихо вздохнул и, ни к кому не обращаясь, словно прошелестел: "А он помнит, что я у него в штате?"
И в другой раз я, вернувшись из очередных триумфальных гастролей с московской антрепризой "Старой девы", явилась на спектакль и с только потом осознанной бестактностью поделилась: "Сашка! Ты представляешь, какой ужас! Я три дня не выходила из дома - никому не была нужна!" И опять Сашенька, ни к кому не обращаясь, выдохнул: "Представляю. А я месяц не выходил из дому..." И добавил, пробормотав: "Ну, ты теперь только со звездами играешь - с Чуриковой и Гафтом".
Себя он уже "звездой" не чувствовал, хотя был ею, как никто. Я это знаю наверняка, потому что, когда мы затевали у нас в городе антрепризный спектакль, нам, как говорят коммерсанты, "под него давали деньги", а его не стало, и в деньгах отказали.
А ведь он так мало и редко разговаривал. Что же творилось в его душе, если такое вдруг вырывалось из его уст, - как тихий стон, как загнанный внутрь вопль.
Может быть, единственный человек, которому он мог все высказать, была его замечательная жена Людочка, спасибо ей, она хоть дом ему устроила настоящий - уютный и гостеприимный, где он чувствовал себя нужным и любимым.
Саша болезненно воспринимал и то, что его сделали пожизненным "Шуриком" и не хотели в нем видеть никого другого. При мне у него брала интервью молодая журналистка и начала стандартно и естественно с вечного Шурика. После некоторой паузы Саша довольно громко, но спокойно произнес: "Да это не я. Я уже другой, понимаете, я другой. Это по молодости я прыгал, бегал и резвился. А сейчас я другой". Для меня, знавшей тихого Сашу, это прозвучало как истошный крик души. Потому что он действительно был другой. Это был зрелый Артист, глубокий, мыслящий, разнообразный, с очень изящным чувством юмора. Но никого это не интересовало.
Мы с "Владимирской площадью" ездили на гастроли в Орел и на Дальний Восток. Что творилось с публикой! Естественно, на всех спектаклях аншлаги - ну как же, увидеть живьем самого Шурика! В поезде, в самолете, в аэропортах, в ресторанах сначала показывали пальцем. А потом непременное русское простодушное предложение вместе выпить. Конечно, он всегда отказывался, и я видела, как он готов был провалиться сквозь землю от неловкости и даже стыда за такое на веки вечные укоренившееся признание.
А когда Саша согласился сниматься в Останкино в сериале "Клубничка" и на год ушел из театра? Боже, сколько было возмущений и негодований! Такой артист! Зачем ему это надо?! Такая пошлятина! Такое дурновкусие! Такая дешевка!
А ему надо было!
Ему надо было почувствовать, что он нужен. Ему надо было, чтобы его привозили и отвозили в Москву и из Москвы "Красной стрелой" в вагоне СВ. Ему надо было, чтобы его встречали на вокзале, поселяли в хорошем номере, в хорошей московской гостинице, отводили специальный уголок на съемочной площадке, где бы он мог отдохнуть, заботились о его здоровье!
Это было ему надо!
А какой это был джентльмен! А какое бесконечное количество стихов он знал!
Обычно он молчал и вдруг, при каком-нибудь удобном случае, так сказать, к слову, цитировал Пастернака, Блока, Северянина - две строчки или четыре, в зависимости от разговора, но всегда точно и кстати.
Саша редко приходил на "Владимирскую площадь" без цветов.
С первых же спектаклей у нас как-то сама собой установилась традиция привозить из поездок друг другу подарки - сувениры. Я ему, как правило, зажигалки или диковинные напитки (я знала, что у них гостеприимный, хлебосольный дом), а он мне игрушки. Я сейчас пишу, а на меня смотрит роскошная кукла из Швеции, верблюжонок из Израиля, тигренок, не знаю из каких краев, и много-много других дорогих моему сердцу таких нежных мелочей и знаков его отношения ко мне.
Мы не были друзьями в обычном понимании этого слова. Мы не перезванивались ежедневно по телефону, мало того, если он звонил, то непременно с преамбулой: "Извини, я беспокою тебя вот по какому поводу..." Мы не встречали вместе праздники, пару раз я была у них в гостях - и то по делу. Но когда он пригласил меня на свой юбилей, сказав при этом: "Я собираю своих друзей", - для меня это было дорогим признанием.
Однажды на "Владимирскую площадь" пришли две мои знакомые учительницы - литературы и английского языка. По окончании мы долго беседовали, и вдруг англичанка спрашивает: "Зиночка, а где они теперь будут жить?" От неожиданности я не поняла, о чем идет речь:
- Кто?
- Да Вера Ивановна и Павел Сергеевич.
Оказывается, она говорила со мной, а была еще там, в спектакле, взволнованная судьбами наших героев.
Ну, разве это не высшая награда и не признание того, что мы не зря делаем свое дело, если интеллигентный человек воспринимает меня, сидящую рядом, отдельно, а мою жизнь там, в спектакле, как реальную и продолжающуюся после него.
Или в трамвае ко мне подбежала женщина со слезами: "Вы уже выходите! Я не могу вам не сказать, я так переживаю за Веру Ивановну и Павла Сергеевича, что с ними теперь будет?"
Я никогда не была поклонницей, как теперь его называют, культового Шурика. Но зритель не хочет видеть другого Демьяненко. Я понимаю, он дорог им как воспоминание о своей собственной молодости, как память о чистом, наивном, веселом кинематографе, в котором не было сегодняшнего насилия, злобы. Но если вы - зритель, вы же должны быть способным оценить и теперешнее мастерство любимого вами народного артиста России Александра Демьяненко.
В "Бенефисе" Саши на сцене БДТ в первом отделении шли сцены из "Владимирской площади" и "Антигоны", где он играл своих героев так по-разному и с такой отдачей, какой мог бы позавидовать любой артист. Второе действие было посвящено славному Шурику - показывали кинопленки. Приехала по-прежнему очаровательная Наташа Варлей, она пела. Пела прелестно, вдвоем они божественно вальсировали - все было прекрасно. Но, расходясь, восторженные зрители сожалели только об одном: зачем в первом отделении устроили эту тягомотину.
У меня, как теперь говорят, комментарии отсутствуют.
Сезон закончился, и нас с Сашей ожидала новая работа в пьесе "Ужин на четверых". Перед отъездом на отдых в Турцию я пришла к нему в больницу с пожеланием закончить с этой бодягой, больницей, знать текст и быть готовым в сентябре начать репетировать.
Он мне сказал: "У меня к тебе просьба, постарайся не загореть, как сапог, как ты умеешь, все-таки играть мы будем немцев, а не эфиопов".
На этом мы жизнерадостно простились. Как оказалось, навсегда.
Несколько раз меня спрашивали, кого мы собираемся вводить во "Владимирскую площадь" вместо Демьяненко.
И это говорят театральные люди!
Неужели они не понимают, что у моей Веры Ивановны мог быть только один- единственный Павел Сергеевич. Это наша и только наша любовь, это наш и только наш "вымысел", над которым "обливались слезами" и мы, и наши зрители.