Актеру Евгению Ткачуку всего 32 года, но он уже многое успел сделать в искусстве. На его счету яркие роли в спектаклях МТЮЗа и Театра Наций, в кино он дебютировал у Сокурова в «Александре». Потом были принесшие ему известность сериалы и фильмы «Жизнь и приключения Мишки Япончика», «Бесы», «Зимний путь», «Метаморфозис». Наконец, «Тихий Дон», после которого Ткачук, что называется, проснулся знаменитым. Мы встретились с актером на кинофестивале в Выборге, где вместе заседали в жюри.
— Женя, успели за последнее время почувствовать себя звездой?
— Не сказать, что жизнь после «Тихого Дона» изменилась кардинально. Были приятные отзывы от больших артистов, в том числе от тех, с кем лично не знаком. Они изыскивали возможность, чтобы раздобыть мой телефон, позвонить, — это было приятно, не скрою. Больше стало интервью. Но и все, пожалуй. Такой драматичный материал, который лежит в основе «Тихого Дона», — он работает в наше время не на внешний успех, а на репутацию, что ли.
— Неужели на улице не стали чаще узнавать?
— Чаще узнают по фильму «Чужая», где я еще в 2007 году сыграл свою первую большую роль, и по недавнему «Зимнему пути». И там и там я внешне больше похож на самого себя — светловолосого и светлоглазого. А в «Тихом Доне» и «Мишке Япончике» гримеры надо мной хорошо поработали, поэтому с узнаваемостью после этих сериалов лучше не стало. Но я не сетую на это. Отец мой покойный, царствие ему небесное, был артистом, и меня с юных лет приобщил к театру. Мы много с ним говорили о профессии, о том, что она дает, а что порой и отнимает. Отец учил, что известность хороша, но в какой-то момент она может стать тормозом для развития. Зрители предпочитают видеть артиста в привычном облике, в полюбившемся амплуа. А смысл актерской профессии — как раз меняться, быть всегда новым и неожиданным.
— Говорят, вы играете в театре едва ли не с пеленок...
— По сути, да. В первый раз я вышел на сцену в 6 лет. Это было в Русском драмтеатре Ашхабада, где служил отец. Я играл деревенского парнишку в спектакле «Чонкин». В этом же спектакле с другими ребятишками мы изображали коровок, натягивали на себя какие то шкурки... Мне все это безумно нравилось. Театр для меня до сих пор — чудо-место, где люди преображаются, где требуются совсем другие эмоциональные затраты, чем в жизни.
Когда отца пригласили в Сызранский драмтеатр, то по приезде я, десятилетний пацан, попросил главного режиссера подыскать роль и для меня. С первых годов нашей жизни в Сызрани я выходил на сцену сначала в небольших, а потом и в главных ролях. И до поступления в институт сыграл восемь больших ролей.
Помимо этого мы с отцом создали юношеский театр. С моими друзьями сделали несколько спектаклей, в том числе поставили пьесу Эдмона Ростана «Романтики», которая дала название нашему коллективу. У нас была машина «Жигули» с вместительным багажником, в просторечии называемая «сапожок», мы набивали в него декорации, костюмы и возили спектакль по всем дворцам культуры, он пользовался большим успехом.
А в 10-м классе ко мне подошла завуч школы и попросила пригласить кого-то из театра, чтобы вести школьный драмкружок. Я дерзко спросил: «А я-то чем плох?» И открыл школьный театр, сделал за год три постановки. Скажу честно: я совсем в то время не учился, спасибо учителям, что отпускали меня с уроков. Они понимали, что я нашел свое призвание.
— В этих условиях поступление в театральный вуз было, как я понимаю, делом решенным?
— В институте я приобрел новый ценный опыт. Я ведь до этого ничему не учился толком, только практика. И мне было безумно интересно разбирать, как создается спектакль, как надо входить в образ, как играть без текста — одним только телом, жестом. Наш мастер Олег Львович Кудряшов набрал труппу талантливых ребят. Достаточно сказать, что со мной вместе учились Юлия Пересильд, Влад Абашин, Павел Акимкин, другие самобытные, не похожие друг на друга артисты. При удачном стечении обстоятельств мы могли бы создать новый театр, работать вместе. Но не потерялись и поодиночке.
— Давайте разберем по полочкам, как вы примеряли на себя прославившую вас роль Мишки Япончика...
— С Япончиком смешно получилось. Дали, помню, мне сценарий: вот интересный материал по Бабелю, почитай. Я читаю, мне ужасно нравится главный персонаж, этакий одесский Робин Гуд, умеющий заразительно жить, способный из любой ситуации найти красивый выход. Завожусь, уже примеряю на себя главную роль. Вызывают на пробы — на роль Изи Майорчика. Я в растерянности: какой еще Майорчик? Мне уже не так интересно. Но материал колоритный, сочный, ладно, пусть будет Майорчик.
Утверждают меня на роль, а Мишку Япончика долго не могут найти. Претенденты идут косяком, меня то и дело просят подыграть в сценах с ними. Я не то чтобы специально проваливал их пробы, но играл своего Майорчика в полную силу, и раз за разом как-то само собой получалось, что ни один из претендентов на роль Мишки Япончика до нужной планки недотягивал. И тогда у продюсера Константина Эрнста мысль мелькнула: а давайте попробуем на Япончика Женю Ткачука. Сделали мне разовую покраску волос, я категорически ответственно подошел к пробам — и в итоге меня утвердили. Хотя оператор сериала уже после окончания съемок сказал мне, что до последнего не верил, что я справлюсь.
— Еще более неочевидный выбор сделал Сергей Урсуляк, пригласив вас на роль Григория Мелехова. Почему вас?
— Не знаю даже, почему и как глаз Сергея Владимировича упал на меня. Я пришел к нему на первую встречу, он спросил только: «Читал «Тихий Дон»?» Я честно ответил, что не было у меня на это времени ни в школе, ни после. «Иди отсюда и пока не прочитаешь, не приходи», — отрезал Урсуляк. И я пошел. Читал, читал и устал. Подумал: это ж только середина романа, а столько муки на каждой странице, такая глыба человеческая и общенародная, если в это погружаться, то ведь никаких сил не хватит...
Дочитал, пришел к Урсуляку. «Ну как?» — спрашивает он меня. Я: «Только не говорите, что это Григорий Мелехов». Он: «Да, Мелехов». Я: «Боюсь, что не справлюсь. Очень тяжелая роль». Он: «Да, такая роль. А справишься или не справишься, буду я решать. Иди, меряй нос, а там посмотрим».
Начали мерить нос, потом были репетиции, что само по себе удивительно — такой опыт работы в кино давно забыт. Постепенно познакомился с актерским коллективом, почувствовал доверие со стороны коллег, хотя далеко не все видели во мне Мелехова. А в станице Вешенской люди вообще поначалу смеялись надо мною: господи, это ж недоразумение какое-то, а не Гришка. Не скрою, мне было морально тяжело. Но это, как ни странно, работало и во благо. Хотелось сыграть так, чтобы переубедить всех, заставить поверить, что я и есть Мелехов.
После первого блока съемок я был выжат как лимон. Но тут случился трехмесячный перерыв в работе. Если бы сняли все в один присест, роль бы точно не получилась. А так материал постепенно прорастал во мне. Я осмыслил, что удалось, что не очень удалось. Мы даже пересняли несколько сцен, за что я бесконечно благодарен Сергею Владимировичу — на это в условиях современного производства мало кто идет. И вообще, считаю, что Урсуляк совершил творческий подвиг, взявшись за экранизацию шолоховского романа. Такого масштаба людей, как Григорий Мелехов, сегодня попросту нет. Время изменилось, законы бытия другие, все обмельчало, ускорилось. А у Шолохова — античный накал страстей, крутые характеры, проблематика вселенского масштаба. Погрузиться в такой материал молодому артисту — редкое счастье.
— Ваши персонажи, как правило, наделены бешеным темпераментом. А в жизни вы, по моим наблюдениям, спокойный, тихий. Или я ошибаюсь?
— Чего скрывать, я тоже бываю буйный, меня иногда заносит, случается, даже ругаюсь с людьми на улице. Но я работаю над собой и стараюсь следовать заветам отца, который не уставал повторять, что есть артисты, которые недоигрывают в театре и поэтому чрезмерно актерствуют в жизни. А другие артисты тихонько наблюдают эту самую жизнь, хранят в душе увиденное и ждут момента, чтобы перенести это на сцену и экран. Мне второй тип артистов ближе. Евгений Евстигнеев был великим, непревзойденным актером, он играл разных персонажей — от холериков до философов, но при этом был скромнейшим человеком. Мечтаю стать когда-нибудь хоть немного похожим на него.
— Вы играете в театре и кино, вы пробовали свои силы в режиссуре, поставив небольшой фильм, вы были соавтором сценария и продюсером фильма «Бесы» по Достоевскому. Кем видите себя в будущем?
— Если будут серьезные предложения, буду, конечно, и дальше сниматься в кино. Сам фильм снимать пока не намерен, нужно накопить опыта, творчески и человечески созреть. Думаю, это произойдет годам к 50, не раньше. А сегодня я очень увлечен, не удивляйтесь, созданием конно-драматического театра.
.jpg)
Лошади - одно из страстных увлечений Евгения Ткачука. Фото Татьяны Слаутиной
Я заболел этой идеей еще 13 лет назад, когда поставил 45-минутный спектакль, в котором энергия человека, соединившись с энергией лошади, перетекала затем к зрителю. Конно-драматический театр — вещь в искусстве новая, никем не опробованная. Я знаю, конечно, про конный театр француза Бартабаса, но там образность основана на цирковом трюке, а я хочу, чтобы лошади в наших представлениях выступали как драматические актеры, чтобы они участвовали в своеобразном диалоге с человеком.
— Но это же целая история: надо найти лошадей, построить конюшни, сцену, зрительный зал...
— Лошади есть. Со своего гонорара за Мишку Япончика я купил трех коней. Медовый, Валдай, Гротеск — замечательные актеры, у каждого свой характер. Я уже ставил с ними спектакли, брал их на съемки «Тихого Дона», где они выполняли задачи, недоступные простым лошадям. Сдвинулось дело и со строительством театра. Нашлось прекрасное место под Санкт-Петербургом, с огромным полем, обрамленным лесом. Уже построена конюшня, я сейчас переезжаю из Москвы в Питер, чтобы на месте довершить начатое дело. Что из этого получится, не знаю. Но я хорошо помню завет нашего мастера Олега Кудряшова: «Ищите новое, неизведанное, пока у вас хватает сил. Экспериментируя, вы будете всегда оставаться в искусстве».
