.jpg)
«Труд» встретился с дочерью выдающегося мима, основателя советской школы пантомимы
В Московском доме книги на Новом Арбате открыта выставка «Илья Рутберг. Лицо поколения шестидесятников», приуроченная к 90-летию со дня рождения основателя советской школы пантомимы. «Труд» встретился с дочерью выдающегося мима — знаменитой актрисой Вахтанговского театра Юлией Рутберг.
— Юлия Ильинична, почему выставка именно в Доме книги?
— Это намоленное место. Когда-то в литературной гостиной Дома книги выступали Окуджава, Вознесенский, Евтушенко и многие другие, кого мы сейчас называем шестидесятниками. Они — мой кислород. Моя опора. Атланты и кариатиды, которые тогда встали и взвалили на свои плечи небо. Надежда Ивановна Михайлова, хозяйка этого удивительного Дома, поддержала идею выставки, посвященной папе. Впрочем, она ангел-хранитель не только того поколения, но и всех последующих, на которых стоит наша культура. Благодаря ей знаменитый дом на Новом Арбате остается центром притяжения для людей, не разучившихся читать, думать, чувствовать.
— А если еще вспомнить, что в двух шагах отсюда — бывший клуб МГУ на Моховой, где в 58-году появился на свет легендарный театр «Наш дом»...
—...придуманный папой и двумя его сногсшибательно талантливыми друзьями — Альбертом Аксельродом и Марком Розовским. Вы только подумайте — до этого эстрадных театров-студий в советских вузах не было. Студенты придумывали капустники, время от времени устраивали «Вечера веселых вопросов», из которых потом вырос КВН, но эстрадных спектаклей на злобу дня, придуманных и поставленных самими студентами, которые игрались не по одному разу, а входили в репертуар — не существовало. Папа и его соратники были первооткрывателями. И их первый спектакль с очень простым названием «Мы строим наш дом» благословил сам Аркадий Исаакович Райкин. Имена многих из тех, кого за пятнадцать лет существования вырастил этот дом, знала вся страна — Александр Филиппенко, Семен Фарада, Михаил Филиппов, Геннадий Хазанов. Папа не раз говорил, что «Наш дом» на всю жизнь определил его отношение к людям. И к самой жизни.
— Вы — дитя кулис?
— В первую очередь я дитя любви, что сыграло решающую роль в моей жизни. Папа и мама очень любили друг друга. И сейчас любят. Я это чувствую. Однажды папа написал какую-то статью и сказал, что подпишет ее псевдонимом. В то время одной из важных литературных персон был Илья Эренбург, и папа пошутил, что возьмет псевдоним Иринберг — в честь мамы. Я не помню, как в конце концов папа тогда подписался, но точно знаю — он всю жизнь был Иринбергом.
.jpg)
— Ваши родители познакомились в студии?
— Конечно! Мама всегда говорит, что им хватило одного взгляда — долгого-долгого — чтобы все понять. Так что да, я росла за кулисами, как любой ребенок, у которого и мама, и папа жить не могут без театра. Мама прекрасно пела, но артистическому поприщу предпочла семью. А я впервые вышла на сцену со стихами, которые начинались так: «Мы дети ночных репетиций, гастролей, премьер и «халтур»... Его написали студийцы к 20-летию их детища. А мне было, наверное, лет 12. С ночных репетиций все перемещались к нам домой — в полуподвальную коммуналку на Пушкинской улице, нынешней Большой Дмитровке. Меня укладывали спать в закутке, а разговоры за столом продолжались до самого утра. И когда часов в восемь все начинали расходиться, я выходила из своего угла и говорила: «Ой, как вы мало посидели!». Я была хорошо воспитанным ребенком. И кричала им, уже стоявшим в дверях: «Целуйте всех, кого увидите!». Вот такое у меня было напутствие.
— И никаких конфликтов с родителями у вас не возникало?
— Нет, и я в самом деле не понимаю, какие могут быть проблемы у «отцов» с «детьми». Мои родители воспитывали меня так, что я этого не замечала. Папа был очень добрым и нежным. Любил людей и, главное, умел это делать. Большинство из нас могут любить только себя и своих близких. А он любил человечество. Может, потому пантомима и стала его призванием — ей не нужно слов, чтобы быть понятной любому человеку. Однажды он мне сказал: «Доченька, когда знакомишься с новым человеком, пожалуйста, я тебя очень прошу, не предполагай в нем сразу сволочь!» У него были свои заповеди, и я стараюсь им следовать, хотя это непросто.
— Детям талантливых родителей всегда трудно.
— Не в этом дело. Мой папа — Леонардо! Бог поцеловал его не один, а множество раз. Он ведь не только изумительно двигался и очень крепко понимал в режиссуре. Папа сочинял стихи и музыку, прекрасно пел. Не зная ни одной ноты, мог из любого музыкального инструмента извлечь мелодию. Как это у него получалось, никто понять не мог. Как-то мы с мамой в 4 утра выскочили в коридор, решив, что к нам прилетели инопланетяне — звуки были совершенно фантастические. А это папа играл на... пиле. Что подумали соседи по в коммуналке, мы так и не узнали. Они выйти побоялись.
— Не пойти по родительским стопам вы, конечно же, не могли?
— Когда мне сейчас говорят, как мы похожи, я радуюсь. А в юности очень страдала, когда во мне узнавали его дочь. Приходила к нему и плакала: «Я ничего из себя не представляю! Почему они не видят во мне — меня?!» Когда поступила в Щукинское училище, запретила папе приходить на показы: «Вот когда мне будет что тебе предъявить, тогда и придешь!». Он появился только на дипломном спектакле.
— А взять псевдоним не было мысли?
— Была. Еще мне нравились двойные фамилии, придававшие актерским именам особый шарм — Блюменталь-Тамарина, Книппер-Чехова. Как-то я спросила папу, что он думает на этот счет. Папа поинтересовался, по какому признаку я собираюсь брать псевдоним. Я ответила: «Ну, хотя бы по переулку, как Цецилия Львовна Мансурова». Тогда он предложил: «Юлия Ильинична Сивцев-Вражек». Больше мы эту тему не поднимали.
— Ваши спектакли в Вахтанговском папа никогда не пропускал?
— Смотрел всегда. Я и сейчас к нему обращаюсь за помощью, если работа не клеится. Одной из моих премьер, которую он успел увидеть незадолго до ухода, стала «Медея» в постановке Миши Цитриняка. Потом был банкет. В зал вошел Туминас. У нас с Римасом Владимировичем были очень непростые отношения мы могли спорить до хрипоты, даже ругаться. Это была такая любовь-ненависть. Очень важные для меня отношения, ведь Туминас не просто уникальный режиссер, он — глубокий мыслитель. И вот он видит папу, подходит и садится перед его креслом на корточки как маленький ребенок. Эту сцену я буду помнить всю жизнь.
— Илью Григорьевича зритель знает по небольшим ролям в кино — «Айболит-66», «Безымянная звезда», «Мэри Поппинс, до свидания». Каждая — маленький шедевр. Но почему его так мало снимали?
— Его не так мало снимали, как много вырезали.
.jpg)
К какой-то партийной дате Юрий Завадский решил ставить в театре имени Моссовета пьесу «Шторм» Билль-Белоцерковского. На роль спекулянтки Маньки назначили Раневскую. Но после нескольких репетиций Завадский решил ее с роли снять: Фаина Георгиевна играла так, что зритель точно будет сочувствовать не тому, кому надо. Через пару дней Раневская явилась в кабинет к Юрию Александровичу и сказала: «Я согласна». — «На что вы согласны, Фаина Георгиевна?». — «Я согласна играть плохо». Вот и папа был таким же — не мог играть плохо. Ему всегда было больно, но он старался относиться к этому философски — вырезали и ладно. Его коллеги по съемочной площадке порой признавались: «Он все сыграл так, что нам рядом с ним делать нечего». И прекрасные кадры летели в корзину.
.jpg)
— От Дома книги и до ГИТИСа рукой подать. В alma mater помнят своего выдающегося воспитанника?
— Не просто помнят, но намерены продолжить его дело. Благодаря ректору ГИТИСа Григорию Заславскому там сейчас идут мастер-классы по искусству пантомимы. Ребят, которым это интересно, оказалось много. И, если все пройдет хорошо, будет набран экспериментальный курс. В следующем году ГИТИС издаст папин двухтомник, работа уже идет полным ходом. Первый том, предисловие к которому написали Александр Калягин и Вячеслав Полунин, будет адресован актерам, второй — режиссерам. В него войдут воспоминания об отце Бориса Морозова и Марка Розовского. В свое время папа написал пять книг, которые до сих пор остаются единственным учебником для тех, кто хочет профессионально заниматься пантомимой.
— Есть надежда возродить это исчезающее искусство?
— Надежда умирает последней. Хотя в данном случае она как раз не умирает, а набирает силу. Ведь после папы остались ученики — прямые и, если можно так сказать, «косвенные». У него была потрясающая, очень тонкая душевная настройка на них, без этого ничего из человека не выудишь. Весь русский театр стоит на поэзии педагогики. Папа всегда считал, что пантомима для драматического артиста — одна из важнейших дисциплин. И обожал Гедрюса Мацкявичуса, воплотившего его мечту о том, чтобы пантомима из отдельной маленькой истории превратилась в полноценный драматически спектакль. Когда мне пришлось подхватить папин последний курс, который он не успел выпустить, его ученики пришли мне на помощь. Это какое-то особое братство. За папой шли сильные, неординарные личности. Нужно только объединить наши усилия.