В Большом театре поставили оперетту Шостаковича «Москва. Черемушки»
Премьера спектакля «Москва. Черемушки» в Большом театра на Сцене имени Бориса Покровского подоспела как нельзя более вовремя. Невольно вспомнился рассказ самого Бориса Александровича, как в военную эвакуацию комендант города Горького, к которому он пришел с предложением ставить «Ивана Сусанина», отрезал: «Хотите по морде получить за ваши оперы? Вот победим – ставьте, а сейчас давайте оперетту!» Нынче, конечно, не война, но в пандемическую хмурь добрый, веселый спектакль о переселении москвичей из коммунальных руин в новые отдельные квартиры – разве не то, что доктор прописал? Тем более что это – великий Шостакович.
Правда, сам Дмитрий Дмитриевич, после разгромных статей 1930-х годов «Сумбур вместо музыки» и «Балетная фальшь» музыкального театра сторонившийся, за заказанную ему в 1958-м оперетту (единственную в его творчестве) взялся, говорят, неохотно. Типа – неловко ему было после симфоний-трагедий обращаться к несерьезному жанру, но семью-то кормить надо. Впрочем, говорят так в основном упертые «шостаковичисты», которые в музыке композитора принимают лишь эту трагическую линию, забывая, какой фонтан юмора и фарсовых мотивов бил в его творчестве 1920-х – 1930-х годов. Кстати, многое в оперетте явно перекликается, а то и просто взято из материала той поры – мелодия «Песни о встречном», вкус к «мещанским» интонациям вроде вальса «Бывали дни веселые», контуры которого угадываются в удалом хоре «Черемушки, в Черемушках черемуха цветет». А с другой стороны – ориентация на самую свежую для 1950-х мелодику, ярчайшим выражением которой служит цитата из «Подмосковных вечеров». Ну и самое главное – это каскад ярких оригинальных номеров, которые никто, кроме Шостаковича, с его поразительной, прямо-таки проломной жизненной силой, написать не мог. Таких, как сцена проезда по Москве или песенно-танцевальная сюита в эпизоде объяснения Лиды и Бориса, начинающаяся стилизацией под эпический XVII век (которым как историк увлечена героиня), а через несколько «колен» выхлестывающая в сумасшедший галоп. Ради таких моментов, напористый ритм которых уверенно уловлен дирижером-постановщиком Павлом Клиничевым, можно даже простить Дмитрию Дмитриевичу пресноватость вереницы однотипных арий-полечек. Как и чрезмерную драматургическую «благополучность» целого, где много песенно-танцевальных дивертисментов, но не хватает единого центра напряжения.
Кстати, в этом отношении фильм «Черемушки» 1962 года, представляющий сокращенный на полчаса вариант оперетты, кажется даже динамичнее, чем оригинал. И еще там придуман эффектный финал, обыгрывающий профессию главного героя-взрывника – сюжетный мотив, в самой оперетте практически не работающий, а здесь поднимающий Бориса буквально на гребень взрывной волны, что делает его достойным любви идеальной Лидочки – «красавицы, комсомолки, спортсменки». Точнее – танцовщицы, поскольку ее там играет харизматичная балерина Мариинского театра Ольга Заботкина (поет солистка Ленинградской музкомедии Зоя Рогозикова). В нынешнем спектакле, при всем уважении к крепкому профессионализму Анастасии Сорокиной, главное зрительское внимание захватывает не она, а великолепный исполнитель роли Бориса Азамат Цалити, по вокалу не уступающий певшему тогда за кадром Эдуарду Хилю, а по виртуозному ведению роли (этакий Фигаро и Онегин в одном флаконе) далеко опережающий экранного Бориса – драматического актера Владимира Васильева.
Добрых слова, впрочем, заслуживает большинство солистов нынешней постановки, хотя и не все вполне попадают в образ: ну как это юный очкарик-москвовед Саша превратился в пышущего жизненными соками великана (Юрий Сыров), а прохиндей-начальник Дребеднев принял облик благородного мачо (Роман Шевчук)? Тем ярче на этом фоне жуликоватый управхоз в сочном исполнении мастера гротеска Германа Юкавского.
Самая же привлекательная сторона спектакля, задуманного опытным в музыкальном театре (но впервые ставящим оперетту) режиссером Иваном Поповски, – его светлая фееричность. Никакой презрительной иронии, которой, бывает, густо замазывают улыбчивость этой партитуры на западных, да и на наших сценах, считая обязанностью культивировать чернуху, раз это «совок» и «скрытый диссидент» Шостакович. Полно, ничего здесь не надо культивировать: в самом оригинале этой иронии хватает – достаточно вслушаться в текст мастеров сатирического жанра, которыми были либреттисты Владимир Масс и Михаил Червинский, да хоть в начальный хор с его вроде бы приветливыми, но очень уж дотошными вопросами «Как вы поживаете… как жена, здоровье, дети… чем вы заняты сейчас…». Думаю, люди 50-х вполне считывали здесь пародию на недавнее прошлое, главным персонажем которого был допрашивающий следователь – недаром музыка этого добренького хора затем переходит в арию интригана Барабашкина. Но все это легко, с улыбкой, без пережима – Шостакович и его соавторы здесь словно слышат будущий призыв горинского Мюнхгаузена: «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!.. Вы слишком серьезны. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица».
Отсюда же, от желания улыбаться – богатый танцевальный фон спектакля, намекающий то на пышную хореографию киномюзиклов Григория Александрова, то на рок-н-ролльный стиль, который в 50-е годы активно проникал в молодежную среду, хотя гласно осуждался. Только бы миманс Большого (вот уж чего не могло быть на этой сцене, когда она не входила в состав ГАБТа, – это балета!) почище исполнял все эти акробатические изыски хореографа Михаила Колегова – но то, надеюсь, дело наживное.
Вполне органичным показалось и оформление – ситцево-цветочно-рисунчатые рубашки и платья (художник по костюмам Людмила Гаинцева), футуристичные, но очень «пятидесятнические» видеодекорации на многослойном тюле, изображающие стремительно растущую на десятки этажей Москву, за МГУшными контурами которой, впрочем, уже видны призраки полупрозрачных, вкручивающихся в небо штопоров Москва-Сити. Мы ведь, словно говорят нам сценографы (вообще-то – известные архитекторы) Сергей Чобан и Александра Шейнер, а вместе с ними все создатели спектакля, давно уже не там – так давайте улыбнемся тому, что тогда было смешно, а по искренности и оптимизму, которых с тех пор в жизни сильно убыло – поностальгируем.