Размышления о времени и о Ямщикове
Савве Ямщикову 8 октября исполнится 80 лет. Исполнилось бы: Думаю об этом и дивлюсь, как менялся его образ за какие-то 40 лет. Менялся, но не изменился.
В конце 70-х, когда мы познакомились случайно и мельком на организованной им выставке «Шедевры советской реставрации», — это один Ямщиков. Колоритный, громкий, уверенный в себе. Так, наверно, и должен выглядеть успешный человек, ухвативший судьбу за косу. Все возле него трутся, улыбаются, здороваются за руку, дамы строят глазки, манерничают. Савве тех времен принадлежит крылатая фраза: «Старик, «моя» бывает только жена, а девушки все общие». Остер был на язык, но зрил в корень этот Пидж! Его так прозвали еще в студенческие годы — он любил выглядеть стильно, хотя нищий был, как и вся художническая братия. У всех были пиджаки, а у него — пидж, твидовый...
Так вот, про девушек и жен. Башку мог легко задурить любой. Солистка Мариинки Валя Ганибалова вмиг ушла к Савве от своего мужа и партнера. Сбежала от хорошего и преданного к настойчивому и необычному. Пришла в его мастерскую, наслушалась речей про искусство, насмотрелась книг — и сделала пируэт.
Но больше мне нравится рассказ из его студенческой молодости. О том, как замдекана испортил судьбу нормальному парню, накатав бумагу в органы про его неблагонадежность, а Савва эту историю принял близко к сердцу. Подловил того замдекана в ресторане, когда тот, изрядно выпив, начал «выступать», и вызвал милицию. Того под белы рученьки ведут мимо, а Савва наш стоит в первых рядах. Замдекана понимает, что лицо знакомое и не просто так оно тут светит, и спрашивает: «Ты кто?» «Эдмон Дантес!» — отвечает Савва. По-моему, блестяще!
Так вот, про время. Сначала Ямщиков работал на себя, на свое имя. С ним все дружили: знаменитые артисты, хоккеисты, танцоры Большого, режиссеры, писатели, не говоря уж о художниках. Он знал всех, его все знали. В его мастерскую на Пречистенке, 32 приходили косяками одна личность знаменитее другой. У самого Тарковского он был консультантом на «Андрее Рублеве», хотя потом, годы спустя, скажет мне: «Не я должен был бы там быть, а энциклопедист Никита Голейзовский, мой товарищ по искусствоведческому факультету МГУ. Да и реставратор я не самый лучший, хотя даже икону XVII века графа Толстого, что он хранил в сундуке, атрибутировал. Я умел привлечь внимание к проблеме, тут, милый, мне равных нет».
Перестройка, больно ударившая по всем культурным институциям, по островкам обитания таких людей, как Савва, прошлась катком: что-то без конца распадалось, продавалось, якобы терялось, уходило за копейки: Она Савву подкосила, и он буквально слег на целых 10 лет. Был невыходной. Накануне его 70-летия я его мучила неудобными вопросами, он отвечал без всяких экивоков. Вот и на вопрос «А что слегли-то так надолго?» простодушно констатировал: «Пил много, силы надорвал. Да и скучно стало. Друзья размежевались, многие заделались лизоблюдами, стали под себя грести». Но через 10 лет он встал, словно очнулся от летаргического сна. Правда, страна уже изменилась. И вот тут он, неистовый Савванарола, как прозвали его оппоненты, пассионарный, упрямый, несговорчивый, пробивной, очень понадобился своей стране. Он олицетворял лучшую часть народа — образованного, думающего, не согласного с многочисленной мутной публикой, прибившейся к власти.
Началось это пробуждение буднично. Приехал друг, Рыжий, повез его на коляске по Москве. И зарулил попутно на какое-то культурное мероприятие. К Савве подходили незнакомые люди, просили высказать свое мнение по поводу той или другой иконы. «Да я уже давно экспертизой не занимаюсь, у меня и печати-то нет», — ворчал Савва. «А вы просто от руки напишите и подпись поставьте, этого достаточно». И он поверил в свои силы, встал и пошел по властным кабинетам искать и утверждать правду.
Стал крупнейшим пропагандистом культурного наследия, борцом за его сохранение, совестью. Никого не боялся. Никого не стеснялся. Ожидая обещанного ему Эллой Памфиловой слова на президентском Совете по культуре, в какой-то момент стал терять терпение и начал постукивать по полу палкой: Все были смущены, но слово дали. Тогда он говорил про Гоголя, что не ведется надлежащей подготовки к его 200-летию, что могильный камень, знаменитая голгофа, все еще не возвращен на могилу. Слушали. Говорить он умел, ибо был артистичен. Выступил и пошел вон, постукивая той палкой. Не соблюл этикет, не досидел до конца заседания. Это ему физически было трудно. А не выступить не мог.
А его диалог с Валентиной Матвиенко? Когда она сказала, что разрушающиеся памятники нужно отдавать в частные руки, тому же Абрамовичу, он восстал. «Не-е-т, — упрямо клонил седую голову набок и тыкал пред собой пухлым пальцем. — Этот храм стоял 200 лет и еще столько же простоит, а Абрамович его сломает и золотое джакузи там поставит!»
А эпопея по защите Георгия Василевича, директора Пушкинского заповедника, который противостоял застройке заповедника элитными коттеджами? Василевича не раз брали на испуг, приезжали проверки, бесконечный шмон, он попал в больницу с тяжелым диагнозом, однако выкарабкался. Но человек не может все делать в одиночку. И вот тут мы с Саввой ему помогли. Савва, понятно, ходил по начальству, я публиковала в «Известиях» полосу за полосой. Хорошее было время, много интереснейших людей выявило. Честных, порядочных.
Так вот, про людей. Теперь думаю: останься Савва жить, что бы изменилось? Не для меня, конечно, — тут все понятно: так же звонил бы утром в девять: «Милый, это я, Савва» — и вечером — доложить, как день прошел. Какие разочарования, какие надежды: С надеждами становилось бы все труднее: вот и наш с ним любимый персонаж Игорь Найвальт ушел, большой, широкий человек... Смог бы Савва вести свою войну с зарвавшимся чиновничеством, с медийными боссами, игнорирующими его идеи о справедливости, почему-то столь ненавистные нынешней элите? Пережил бы он с его-то сердцем, которое как выяснилось позже, превратилось «в простую тряпочку», никакой кардиостимулятор ему не помогал, весь спектр нового столичного эстетизма — пластиковые пальмы, ночные обрушения исторических зданий, вырубку реликтовых сосен в парках и посадку вместо них кустарников, плитку и бесконечную замену бордюров на просторах всей Москвы? Нет, боюсь, все это в любом случае его бы доконало. Ведь даже былую его «штаб-квартиру», дом Палибина на Бурденко, 23, где обитали реставраторы, с подачи Минкультуры отобрали, поселив там мутную бизнес-структуру.
Обидно, что никто у Саввы не подхватил знамя. Вокруг пустота. Нет сопоставимой личности. Хотя в его окрестностях появился Женя Соседов. Настоящий профессионал и борец, защитник, как я его называю. Скромный и симпатичный молодой человек, чуждый наживы. Горжусь знакомством с ним. Обожаю бессребреников. Они бы друг другу точно понравились.